Илья Деревянко - Предъява Страница 20

— …Черт с ним, пидором дохлым! — сглотнув слюну, резюмировал главарь. — Позвоню-ка я лучше майору. Расскажу обо всем без утайки (возможно, он и сам заподозрил неладное), извинюсь за Кольку-говнюка и… надо наконец завершать операцию!!!

Вынув из нагрудного кармана мобильный телефон фирмы «Сони», Ярошевич начал деловито набирать номер. Михаил вздыхал с глубоким облегчением. Аванесян сосредоточенно изучал исписанный корявым почерком Гавроша лист бумаги.

Под потолком нудно зудела невесть откуда взявшаяся, не по-весеннему жирная муха. Три трупа безучастно взирали на происходящее стеклянными глазами…

6

«Всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые».

Вадим с Эдуардом сидели в противоположных углах комнаты и со звериной ненавистью посматривали друг на друга. Разлад между старыми приятелями начался сегодня утром. Причем повод к нему подал не психованный Глухарев, а относительно сдержанный Полянский!!!

— Козел вонючий! — едва продрав глаза после тяжелого нездорового сна, хрипло обозвал он Вадима.

— Что ты там вякнул, гондон дырявый?! — мгновенно взвился на дыбы тот.

И пошло-поехало…

Столь грубая, оскорбительная реплика Эдуарда объяснялась жуткими, необычайно реалистичными кошмарами, мучившими экс-омоновца на протяжении всей предшествующей ночи. Привиделось Полянскому, будто Глухарев оглушил его ударом по затылку, распял на бревенчатой стене и принялся медленно, со вкусом пытать, урча от садистского наслаждения. Эдуард орал, визжал, плакал, умолял приятеля о пощаде, но тот не желал ничего слушать и продолжал неторопливо терзать дергающееся в конвульсиях боли тело. Полянский потерял счет времени. По прошествии, казалось, целой вечности Глухарев-таки «насытился» мучительством, снял еще живого подельника со стены, погрузил в багажник «девятки», отвез к речке Вонючке и, злорадно хохоча, швырнул в воду. На этом мытарства экс-омоновца не кончились. На дне его встретило некое хвостатое, рогатое, кровомордое чудовище, восседающее на груде разложившейся человеческой плоти, повелело называть себя «Хозяином», когтистой лапой отхлестало Полянского по физиономии: «Для разминки», — как оно объяснило; сграбастало в охапку онемевшую от ужаса добычу и, утробно завывая, провалилось вместе с ней во внезапно разверзшуюся под ногами огненную бездну. Ощутив на коже нестерпимо палящие языки адского пламени, Эдуард заверещал пуще прежнего и только тогда сумел с грехом пополам проснуться… День напролет подельники злобно переругивались, постепенно свирепея, а к вечеру их отношения и вовсе накалились до предела.

«Завалить тварюгу к чертям собачьим!!! — синхронного думали оба мерзавца. — Выбора нет — или я, или он!!! Да и делить восемь миллионов долларов неохота! Тем более с таким ублюдком!!!»

Первым открыл «боевые действия» Полянский. Демонстративно зевнув, он встал, прошелся по комнате, будто бы невзначай приблизился к сложенному у стены оружию, сцапал снайперскую винтовку (ту, из которой убил Костолома) и, проворно развернувшись, прицелился в Глухарева. Спасли Вадима два обстоятельства: во-первых, он изначально ожидал чего-нибудь подобного, во-вторых, обладал отменной реакцией. Недаром много лет подряд усердно занимался карате. Опередив экс-омоновца буквально на долю секунды, «черный пояс» бросился ему под ноги. Выстрел Полянского вдребезги разнес овальное зеркало в бронзовой оправе, сам Эдуард, не удержав равновесия, повалился на пол, «СВД» отлетела в сторону, а торжествующий Глухарев нанес противнику добивающий удар — пяткой сверху из положения лежа. Однако бывший офицер ОМОНа тоже оказался не лыком шит! Заблокировав предплечьем атакующую конечность, он ловко кувырнулся назад через голову, вскочил на ноги, схватил подвернувшуюся под руку кочергу и с размаху рубанул ею по черепу Вадима. Успевший к тому времени подняться, Глухарев с трудом увернулся от смертоносной железяки. «Силен, сучара, но я сильнее!» — бешено подумал «черный пояс», переходя в контратаку. Болевой захват за нервный центр на правой руке (Полянский, охнув, выронил кочергу), молниеносный мазок кончиками пальцев по глазам (потерявший ориентацию экс-омоновец ошалело затряс головой); мощный, проникающий май-гери[41] в живот (Эдуард со стоном согнулся) и «на закуску» страшный удар локтем в позвоночник. «Старый приятель» рухнул как подкошенный, а радостно ухающий садист начал вдохновенно месить ногами неподвижное тело. «Развлекался» он так не менее двадцати минут, до тех пор, пока полностью не выдохся. В результате Полянский превратился в отвратительную, окровенелую человекообразную массу.

— Мои теперь денежки! — просипел взмыленный Глухарев, устало плюхаясь на стул. — Ни хрена тебе, падла, не обломилось! Ни хре-на-а!!!

Несколько минут он отдыхал, приходил в себя. Потом попробовал проанализировать обстановку: «Дальше в Козловке оставаться не следует! Пускай местные жители и не просыхают практически, но тем не менее кто-то да слышал вчерашний выстрел Агрегата, сегодняшнюю возню в сугробовской хате… Кроме того, у покойного урки как пить дать имеются в деревне родственники или друзья. (Иначе у кого бы Петька отсиживался?!) Рано или поздно они обеспокоятся загадочным исчезновением Батракова и либо вызовут ментов, либо, вооружившись охотничьими ружьями, самостоятельно отправятся на поиски. Мне по-любому не поздоровится!!! Короче — нужно линять отсюда. Куда-нибудь в Брянскую область, поближе к украинской границе, а может, и прямиком в „незалежную“! На таможне светиться, понятно, не стоит, но есть же наверняка обходные пути, не перекрытые пограничниками! Глухие проселки, тропы, просеки в лесах… Свяжусь с тамошними контрабандистами, отстегну немного „зелени“, и… прости, прощай, страна родная!!! На Украине изменю внешность, легализуюсь, приобрету новые документы, скромную недвижимость типа дворец! Это не проблема! Хохлятские власти (включая президента) в сто крат продажнее последней шлюхи с Тверской. За баксы готовы на все! Хоть дьявола в подхвостницу целовать!!! Гы-гы-гы!!! Там меня Горыныч не найдет!!! Куда ему, мудиле!!! А дальше, в качестве гражданина „Самостийной“ — за бугор, в теплые края!!!»

Глухарев решительно поднялся на ноги, достал спрятанные в подполе мешки с деньгами, захватил «макаров-особый», ключи от машины, надел кожаную куртку и, даже не взглянув на мертвого «другана», покинул «родовое гнездо» Сугробовых.

С позапрошлой ночи погода ничуть не улучшилась. По-прежнему моросил мелкий дождик. Периодически налетал резкий холодный ветер, трепал обветшалые кровли домов, подвывал в печных трубах…

Зябко поеживаясь, Вадим подошел к «девятке», отпер багажник, бережно уложил в него драгоценные мешки, секунду поколебавшись, сунул туда же пистолет, минут десять провозился с капризничающим мотором и, когда тот наконец завелся, аккуратно выкатил со двора. Садист почему-то абсолютно не обратил внимания на красную «Ниву», отъехавшую от близстоящей заброшенной избушки, едва он приблизился к багажнику…

Никонов, Горыныч, Ара и Хилый появились в Козловке седьмого апреля, около девяти вечера. Приехали они на трех «Нивах», дабы видом шикарных иномарок не пробуждать у деревенских неуместного любопытства, и без труда разыскали жилище родителей Сугробова. В качестве пункта дислокации Андрей выбрал бесхозную, незапертую лачугу на противоположной стороне узкой улочки. Домишко, кстати, вплотную примыкал к приусадебному участку тети Вали, отделяясь от него лишь дощатым забором. Аванесян со Студневым остались в машинах, а Никонов с Ярошевичем зашли вовнутрь. В лишенной мебели комнате было холодно и неуютно. Оконное стекло отсутствовало, прогнивший пол местами провалился, пахло плесенью.

— Что будем делать? — поинтересовался пахан, с кряхтением усаживаясь на край чудом сохранившейся печи.

— Ждать, — лаконично ответил майор, занимая наблюдательную позицию у окна, из которого сугробовский двор просматривался как на ладони. Сгущающиеся сумерки спецназовца нисколько не смущали. В темноте он видел как кошка. Приставать с расспросами Константин Павлович не стал. Он уже успел удостовериться в неоспоримом превосходстве Никонова по части стратегии и тактики. Чуть ли не сверхъестественная интуиция Андрея тоже не вызывала ни малейших сомнений. А со вчерашнего дня Ярошевич вдобавок испытывал мучительные угрызения совести за безобразное поведение Гавроша и за собственные, ничем не обоснованные подозрения в адрес майора. Поэтому Ярошевич лишь вздохнул обреченно, закурил сигарету и поерзал задом по кирпичам, стараясь получше устроиться на довольно-таки неудобном седалище… В полном молчании потянулись томительные минуты ожидания.