Макс Коллинз - Секретные материалы: Хочу верить Страница 20

Когда клетки опустели, работа была выполнена, изможденный доктор подошел к ней и заглянул в отверстия.

Черил, стоя на коленях, упираясь руками в стенки ящика, посмотрела на него умоляющим от всей души взором, ища в его глазах отзыв человечности.

— Сжальтесь! У меня есть родные. Мама и папа, как у вас. Я хочу снова их увидеть. Сжальтесь, сжальтесь! Я не хочу умирать! Пожалуйста, послушайте меня!

Худой доктор улыбнулся ей доброй улыбкой и заговорил что-то утешительное, но слова звучали на непонятном языке, вероятно, на русском.

— Я не понимаю, — сказала она. — Я не могу… я не знаю…

— Хочешь… поцелуи?

Этот дурацкий вопрос на ломаном английском мог бы рассмешить ее, если бы не напугал до оледенения. Она только таращилась в непонимании и страхе.

Тогда он сунул руку в карман больничного халата и вынул горсть серебристых предметов, которые бросил в отверстие для пищи. «Поцелуи Херши».

Она не отреагировала, умоляя этого с виду доброго старика, глядя просящими глазами:

— Мне нужно домой, прошу вас. Мне нужно домой!

Но он встал и пошел прочь, через пластиковую занавеску, в светлую комнату с медицинскими приборами, куда недавно унесли образец ее крови.

— Не бросайте меня! — крикнула она вслед, борясь с рыданиями. — Не уходите…

Но он уже ушел.

ОБЩЕЖИТИЕ СЕКСУАЛЬНЫХ ПРЕСТУПНИКОВ

РИЧМОНД, ВИРДЖИНИЯ

11 ЯНВАРЯ

Дана Скалли в бежевом кашемировом пальто поверх обычной одежды в нерешительности стояла у двери квартиры. Она сама себе не верила, что проехала через весь ночной город именно сюда. Неужто она так вымоталась, так истощилась эмоционально, что, подобно лунатику, бессознательно передвигается в кошмаре наяву?

И все-таки она постучала.

Открыли не сразу, но когда открыли, на пороге стоял отец Джо в купальном халате и шлепанцах, а седые волосы у него стояли дыбом, будто он случайно сунул ногу в розетку — и вот что вышло. Отвисшая от изумления челюсть вполне отвечала этому виду.

— Вот теперь у меня точно видение, — сказал он. — Уж если что и назвать видением, так вот оно…

Она переступила с ноги на ногу, с неловкостью, с беспокойством, и очень осторожно спросила:

— Можно мне с вами поговорить?

Бывший священник промолчал. Он только стоял и таращился на нее с отвисшей челюстью, будто она его мокрым полотенцем по морде хлестнула.

Потом это выражение сменилось уже каким-то человеческим, даже приветливым, и он сказал:

— Доктор Скалли, это лучшее, о чем я мог мечтать.

Он открыл дверь пошире, подвинулся в сторону и сделал приглашающий жест:

— Не окажете ли мне честь войти?

Неуклюже, боком протиснувшись мимо, Скалли вошла и чуть не вздрогнула, когда дверь за ней со стуком закрылась.

И снова она оказалась в этой темной, серой и грязной гостиной. По телевизору шло шоу под взрывы закадрового смеха Дэвида Леттермана, на диване лежали одеяло и подушка (это здесь, что ли, спал отец Джо?), рядом на столике полная пепельница окурков. Дым и табачный запах висели занавесом. Холоден и затхл был мир бывшего священника.

Сколько раз обсуждали они с Малдером пресловутую обыденность зла? И вот сейчас, в запущенной квартире, у нее такое чувство, будто она вошла в самые ворота ада.

— Будьте как дома, — сказал отец Джо, показывая на диван.

Она покачала головой:

— Я ненадолго.

Он следовал за ней как тень по пути к дивану, но, обойдя ее, не сел — стоял и глядел на нее, не мигая.

— Вы приехали одна? — спросил он.

Нет, дом окружен, и если ты только дернешься, видит Бог, на тебя тут же со всех сторон налетит спецназ, как на Бонни и Клайда…

— Да, — призналась она.

Чего он так уставился? Нервы ее испытывает? Проверяет, не испугается ли? Смутить хочет?

Как бы там ни было, он наконец сел на диван и сказал:

— Сядьте. Пожалуйста. Я прошу.

Она огляделась, куда бы сесть, но стульев здесь не было, и она все-таки села с ним на диван, постаравшись оставить побольше места между ним и собой. Надо было уважить его просьбу — в конце концов он ее не приглашал, она приехала сама.

— Итак, — сказал он, сложив руки на коленях, — вы приехали у меня что-то спросить.

Она кивнула, и он доброжелательно улыбнулся, очевидно, ощутив ее неохоту говорить.

— Мы одни, — сказал он, — моего соседа нет дома. Можете говорить совершенно свободно.

Класс. Именно на это я и надеялась — оказаться наедине с этим жутким типом… будто у меня и без того мурашки по коже не бегут.

Она вздохнула:

— Вы мне кое-что сказали…

— Да, — кивнул он.

— Вчера, там, в снегу.

— Да. Я сказал: «Не опускайте рук».

Пришел черед Скалли кивнуть. Как-то ей стало непонятно почему легче, что отец Джо предвосхитил ее цель.

— Мне нужно знать, — сказала она, — что вы имели в виду.

Он пожал плечами:

— Не имею ни малейшего понятия.

Она уставилась на него.

Он поднял брови, улыбнулся с некоторым разочарованием:

— Вы надеялись на другой ответ?

Она отвернулась. Мысли ее разбегались, она помолчала, чтобы их собрать, потом спросила:

— Вы что-нибудь обо мне знаете?

Его улыбка могла бы быть торжествующей, не знай она, кто он такой.

— Помимо того, что я вам отвратителен, дорогая?

— Вы ничего обо мне не читали? В газетах, в журналах? Не искали в Интернете?

— Нет, у меня даже нет компьютера.

Она попыталась снова:

— Вы знаете, чем я занимаюсь? Чем занималась раньше и чем сейчас?

— Нет. Но я вижу, что вы человек верующий.

Тут не надо было экстрасенсом быть: золотой крест на шее давал возможность любому балаганному фокуснику изобразить процесс чтения мыслей, — как она и говорила Малдеру.

Но отец Джо добавил:

— Но верите вы не в то, во что верит ваш муж…

— Он не мой муж.

Почему она это сказала так резко? Понятно было, что бывший священник к этому прицепится, и сейчас его взгляд переместился с ее лица на этот золотой крест.

— Вы не хотите рассказать мне о себе, моя дорогая?

— Нет.

— Вы… вы хотели бы исповедаться?

Она уставилась на него со смешанным чувством ужаса и омерзения.

— Я не думаю, что вы каким-либо образом имеете право…

— Судить? Вероятно, нет. Но ведь вы меня осудили?

Она засмеялась резко, коротко, невесело:

— А вы не заслужили осуждения?

— Как растлитель? Как педераст? Как мерзость в земном царстве Господа?

— Как все это, да.

Улыбка его была доброй, от чего ей еще жутче стало.

— И все же, доктор Скалли, разве я не создание Божие, как и вы?

Она встала.

— Не думаю, что Бог когда-нибудь признает вас — после того, что вы сотворили с этими мальчиками.

На полпути к двери ее остановил его голос, в котором прозвучало что-то от проповедника с кафедры:

— Знаете ли вы, почему мы здесь живем? Мы, называющие своим домом этот мерзкий ящик с монстрами?

Она обернулась. Он продолжал:

— Потому что мы ненавидим друг друга так же, как ненавидим сами себя. За наши мерзкие пристрастия.

Ее приподнятая губа скорее напомнила собачий оскал, чем улыбку человека:

— От этого они не становятся ни на каплю менее мерзкими.

Он развел руками, почти как в жесте благословения.

— Но откуда же идут эти пристрастия? Эти наши неуправляемые импульсы?

— Не от Бога, — сказала она.

— Не от меня, — ответил отец Джо. — Я себя кастрировал в двадцать шесть лет.

Это ее потрясло. И правда ад. Но это ад отца Джо, и ей оттуда надо было уйти. Она пошла к двери.

— И о видениях этих я тоже не просил, — сказал он ей вслед.

Она остановилась, держась уже за ручку двери. Оглянулась.

— «Притчи», 25:2, — сказал он.

— Что? — спросила она, сдвинув брови.

— «Слава Божия — облекать тайною дело, а слава царей — исследовать дело».

— Не смейте мне Писание цитировать!

Он спросил спокойно:

— Зачем вы приезжали?

Она ничего не сказала. Ее трясло, рука лежала на ручке двери… но не повернула ее.

— Чего вы боитесь, дитя мое? — спросил он.

Она, все так же хмурясь, ответила:

— Вы сказали: «Не опускайте рук» — почему? О чем это было?

Он пожал плечами, покачал головой, и перепутанные змеи его волос будто ожили, всколыхнулись.

Почти выведенная из себя, она шагнула к нему и спросила требовательно:

— Зачем вы это сказали?

Он смотрел на нее, не мигая. Голос его упал почти до шепота:

— Я не знаю.

— Не верю!

— Я не лгу вам. Я говорю правду.

— Это были ваши слова — что они значили?

Он снова пожал плечами: