Николай Станишевский - Цветы к сентябрю Страница 21

Возможно ли такое в отношениях между родителями и детьми? Уместно ли подобное подсознательное влечение к противоположному полу с физиологической точки зрения?

Кто знает…

Наверное, да…

По крайней мере, мне так казалось. Ведь не могла же я себе признаться, что в тот момент видела в Николасе не отца, а своего мужчину, который был у меня и раньше, где-то в прошлой жизни, потом исчез и вот, появился вновь…

Отец отнял губы от моей руки, поднял голову и посмотрел на меня долгим, утомлённым взглядом. Я моргнула, пелена наваждения исчезла, и только тогда я осознала, что мы снова находимся в реальном мире.

— Это было невыносимо, — беззвучно повторили его губы.

— Я представляю, — мой голос неожиданно сделался глухим, как предгрозовой рокот грома.

Я тут же постаралась откашляться.

— Я понимаю твоё состояние, папа. Когда тебя не было, я испытывала то же самое.

Он ещё раз пристально посмотрел мне в глаза, потом медленно поднялся и наклонился надо мной — такой большой, внушительный, необъятный…. И вдруг резким движением подхватил меня на руки, от чего перехватило дыхание, и сердце бешено заколотилось в предвкушении долгожданного и волнительного…

Я почувствовала вблизи его запах, не тот аромат дорогой парфюмерии, который невидимым шлейфом окутал всю палату, а запах настоящего мужчины — томящий своим ожиданием поскорее принадлежать ему. И моё тело содрогнулось в предвкушении предстоящего…

Отец улыбнулся, сел на стул и опустил меня к себе на колени. Не знаю почему, но я не стала убирать рук с его шеи, но обвила её ещё сильнее и положила голову на крепкое, неподвластное возрасту плечо. И мне сразу стало так хорошо, как не было уже долгие месяцы.

— Вот так ты очень любила делать, когда была совсем маленькой, — шёпотом произнёс он. — Если не возражаешь, давай посидим, помолчим и помечтаем — неважно о чем. Может быть, этот момент успокоения тоже поможет твоей памяти открыть ещё одну страницу книги, которую она запечатала сургучом.

И в нас вошла тишина. Холодная, безжалостная, пронзительно-серая, которая заставила сжаться моё сердце и пронеслась по телу стремительной, прохладной волной.

Тишина, которая пыталась помочь мне вспомнить.

Тишина, которая пыталась помочь осознать вспыхнувшие во мне чувства.

Тишина, которая пыталась помочь понять…

И её плоский, отливающий тусклой поверхностью, клинок, разрезал мою и без того исстрадавшуюся душу на несколько частей. Потом аккуратно подцепил их своим острием и опустил в высокие, цилиндрической формы банки, наполненные темной тягучей массой. Я сразу поняла, что окружена субстанцией начала. Начала мужского и женского, существовавшего только в связи друг с другом, отдельно от всех остальных. Субстанцией, которая была уже не такой густой, потому что её разбавили насыщенным раствором тишины.

— Джина! — мне показалось, что шёпот отца раздался внутри меня. — Джина, к сожалению, мне пора…

— Уже?.. — разочарованно прошептала я.

— Да. Я приду завтра. Все складывается не так уж и плохо. Надо подождать несколько дней, а потом мы будем вместе всю оставшуюся жизнь.

— Правда? — я почувствовала, как моё лицо приняло наивное детское выражение ожидания давно обещанной игрушки.

— Правда, — его губы прикоснулись к моему виску, и я растворилась в этом поцелуе.

— Завтра, — прошептал он, опуская меня на кровать.

— Завтра, — блаженно улыбаясь, прошептала я.

— Завтра, — прошептала уже ставшая светлой и похожей на обычный воздух субстанция тишины.

21 августа

Я так и не поняла — спала я сегодня ночью или нет. Порой мне казалось, что я всё-таки проваливаюсь в тёмную бездну — медленно и мучительно, распластавшись всем телом, словно погружаюсь в тихий холодный омут. Меня начинают преследовать непонятные яркие видения, и я чувствую, как невольно становлюсь действующим лицом кинопьесы потустороннего синематографа. И вдруг — неожиданный, резкий толчок. Мои мышцы судорожно сокращаются, я открываю глаза и вижу — театр теней уже уехал, так и не взяв меня с собой.

За окном притаилась печальная тихая осень. Она дышит на стекла прохладным, пахнущим прелой листвой воздухом и скребётся тонкими, сморщенными коготками голых ветвей деревьев. Я не хочу её впускать, не хочу соприкасаться с ней, потому как знаю, что осень несёт в себе лишь ожидание и горечь несостоявшейся встречи. А я уже устала ждать.

Я закрываю глаза и поворачиваюсь на бок. Мягкий кокон забвения моментально обволакивает меня с головы до ног, баюкает и нашёптывает строчки из сценария следующего фильма. Я слышу звон колокольчиков, скрип деревянных колёс, фырканье лошадей и уже знаю, что маленький, забытый мною театр возвращается вновь.

Внутренний импульс напоминает, что следует снова открыть глаза, и я это делаю. Взгляд упирается в квадратное, идеально натянутое белое полотно и только спустя несколько секунд я начинаю понимать, что это — больничный потолок. Печальная осень что-то бормочет и настойчиво ковыряет оконные рамы.

Но не так-то просто меня провести.

Я твёрдо знаю, что если сейчас закрою глаза, то снова услышу звон знакомых бубенчиков.

Вот только зачем они мне? Какое представление могут показать эти тени, в какой следующий фильм пригласят они меня на главную роль? Может, это будет картина о моём отце? Хотелось бы, хотя, наверное, всё-таки нет, — я уже не хочу, чтобы роль моего папы исполняла какая-то тень… А посему самое лучшее сейчас — посмотреть, как торопится войти в дом все та же печальная осень…

В общем, когда окончательно рассвело, я поняла, что абсолютно не выспалась, жутко измучалась и устала. Полли, которая навестила меня по обыкновению утром, сразу это заметила.

— Приснился скверный сон? — спросила она вместо того, чтобы начать отчитывать меня, как обычно.

— Угу, — угрюмо пробормотала я.

— Это всё от излишнего перевозбуждения, — философски пояснила Полли. — Оно и понятно — слишком много впечатлений обрушилось на вас в последнее время. Ничего, я думаю, все постепенно войдёт в свою колею. Кстати, сегодня утром я видела результаты предварительных анализов — они весьма недурны. Так что, есть все основания полагать, что тесты на консилиуме пройдут без сучка и задоринки.

— Вы так думаете? — с надеждой спросила я.

— И не только я, — она многозначительно подняла кверху указательный палец и понизила голос до шёпота, — многие так считают, поверьте, до меня периодически всё же доходят обрывки кое-какой информации…

— Хорошо, если так, — улыбнулась я и откинулась на спинку кровати.

— Моё мнение, — назидательно произнесла Полли, — вам уже давным-давно пора вставать, миссис Джина. Ваш отец может появиться здесь с минуты на минуту, а вы ещё даже не умыты и совершенно не прибраны.

Она шутливо погрозила мне пальцем.

— Непорядок!

Все мои последующие действия были подобны пуле, вылетавшей из охотничьего ружья. Полли сидела на стуле, наблюдая, как я ношусь миме неё, и ехидно усмехалась.

— Такое впечатление, что вы ожидаете не своего отца, а любимого мужчину, — неожиданно сказала она.

Я остановилась, как вкопанная.

— Почему вы так сказали?

— Что? — не поняла сиделка.

Она, естественно, не обратила внимания на свои слова.

— Почему… Почему вы сказали… что… я могу… любить его?

— Не знаю… — Полли растерянно захлопала глазами. — Просто… Просто мне так показалось… Вы забегали, как молодая девушка, которая собирается на первое свидание…

— А я, что — старая? — тоскливо выдохнула я.

— Нет, — Полли поняла, что сказала не то и нервно заёрзала на стуле. — Никакая вы не старая, Джина, конечно, и совсем молоденькой вас не назовёшь… Девушкой, я бы хотела добавить… Просто молодая женщина. Да!

Когда он отправил меня в прошлое, мне было девятнадцать лет…

Глаза её заблестели, выход из неудобного положения был найден.

— Приятная молодая женщина! — скороговоркой выпалила она.

— Которая может влюбиться в своего отца! — скептически закончила я.

— Не понимаю, Джина! — пробормотала Полли. — Почему вас так задели мои слова?

— Нет, — я почувствовала, как внезапно заболела голова и потёрла пальцами виски. — Не то, чтобы задели, нет… здесь совсем другое. Послушайте, Полли, мне надо с вами поговорить!

Я уселась на кровать напротив неё. Полли участливо кивнула.

— Я не знаю, что со мной происходит, — начала я дрожащим голосом. Полли кивнула мне ещё раз, и я почувствовала себя увереннее.

— Я не могу понять, почему этот человек вызывает во мне такие противоречивые чувства… С одной стороны я действительно верю, что он — мой отец, а с другой… Когда он прикасается, мне кажется, что родитель сделал бы не так…