Александр Колин - Комедия убийств. Книга 1 Страница 21

Тут, наконец, подал голос спутник Олеандрова:

— По вашей теме, Анатолий Эдуардович, — с уважением проговорил Важнов. — Нет ничего более скандинавского и нордического, чем Вальхалля. — Он смягчал в слове «л» и произносил «х» со своеобразным придыханием. В ту же секунду, сделавшемуся сегодня не в меру впечатлительным, коммерческому директору «Форы» привиделся огромный, мрачный, холодный освещенный масляными факелами каменный зал с невероятной длины дубовым столом, вдоль которого по обе стороны сидели длинноволосые, бородатые мужи в бранных одеждах. Ему даже показалось, что слышит он гул пира: позвякивание оружия, гортанную речь храбрецов, видит пенящееся в их кружках пиво… — Доверите ее нам? — донеслось до Лёниного сознания. — До нашей встречи послезавтра в офисе?

— Мне бы хотелось… — начал Лёня.

Тут вмешался Ромада.

— Ты что, Лёнчик, такие люди, а ты… Нехорошо, — пожурил он Бакланова.

— Если угодно, — предложил Важнов, — я могу написать расписку.

«Ты чего, дурак?» — прочитал Лёня в коротком взгляде, брошенном на него Амбросимовым.

— Да нет, что вы, нет, не нужно никаких расписок, — как бы извиняясь, проговорил Лёня. — Я просто… единственный экз… неожиданно как-то.

Неожиданности продолжались и когда Лёня возвратился домой. Заместитель директора «Форы» долго ковырял ключом в замке. (Темень в подъезде, кто-то, видимо, приспособил все лампочки, от первого до третьего этажа включительно, для личных целей.)

Пока Лёня боролся с дверью, Славик успел сделать все необходимые приготовления, и когда Бакланов попал, наконец, в квартиру, то… в прихожей его встретил типичнейший представитель нордической цивилизации — викинг не викинг, рыцарь не рыцарь… одним словом, что-то среднее между вооруженным бандитом средневековья и инопланетным существом с деревянным мечом, выкрашенным серебрянкой, в руке, в новом свитере крупной вязки, вымазанном неровным слоем все той же серебрянки (обнова окончательно и бесповоротно превратилась в «кольчугу»). Самым зловещим был, вне всякого сомнения, головной убор. В прошлом данный предмет служил вполне мирным целям, в нем — алюминиевой кастрюльке — варили кашку и все такое прочее. Отныне и впредь для подобных приземленных целей использовать кастрюльку становилось невозможным — она лишилась обеих ручек, в ней пробили отвратительного вида дырки (смотровые щели) и при помощи пластилина прикрепили к донышку шлема-горшка страусовые перья, благодаря чему рост «рыцаря» увеличился вдвое.

— Так хочет бог! — завопило существо и, подняв меч, бросилось на противника. — Да здравствует герцог!

Понадобилось еще не меньше часа, чтобы угомонить разбушевавшегося воителя, охваченного пламенным желанием свершить месть праведную. Мальчик уснул только в половине первого ночи, успев перепачкать серебрянкой не только себя, но и Лёню, да и вообще все вокруг. Засыпая, он высказал Бакланову опасения по поводу того, что «дядьки те могут книжку замылить». Так и не услышав твердых уверений в обратном, Славик провалился в дрему.

Что он видел — неизвестно, но, судя по нервным подергиваниям и еле слышному бормотанию, продолжал сражаться с врагами. Лёня также отправился спать, уснул он довольно быстро, но сны, которые снились ему в ту ночь, трудно было бы назвать приятными.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. DEUS LE VOLT![21]

Я видел этот буйный народ невероятно яростный и нечестием превосходящий язычников… преследующий христиан, которых норманны заставляли умирать в страшных мучениях… Они не щадили ни детей, ни стариков, ни женщин.

XIII 

Содрогалась под копытами могучих коней древняя земля. Кого только не повидала она за многие века: загадочных этрусков, упорных, трудолюбивых и воинственных римлян, любимцев Марса; здесь полыхало пламя восстания Спартака, тут, запертый в Брундизии, как в ловушке, произнес он исторические слова: «Лучше смерть от железа, чем от голода». Сюда докатывались волны бурлившего на севере океана Великого переселения народов: вестготы, вандалы, остготы…

Топтали каменистую обожженную почву сапоги пехоты Велизария, присланной Юстинианом для освобождения римлян. Много позже хлынули сюда правнуки нищих бедуинов, воодушевленных безграмотным пастухом, говорившим с Аллахом. Последний прогневался на правоверных, лишив их вождей единства, и потянулись к владениям правнуков нищих бедуинов руки хищных северян.

Нормандский рыцарь Танкред де Готвилль имел двух жен, которые родили ему десять сыновей, что было и хорошо и плохо, потому что в Нормандии хватало доблестных воинов, но не доставало свободных земель. И вот уже вспыхивают жадным огнем глаза старших — Вильгельма Железнорукого, Дрого и Гумфреда, но не им, а младшим Готвиллям, Рутгеру и Ротберту, прозванному Гвискардом[22], предстояло сталью на века вписать свои имена в гранит истории.

Не много времени понадобилось лисе Ротберту, чтобы расширить наследие братьев и превратить его из графства в герцогство.

Храбрый рыцарь Рикхард де Монтвилль, пользуясь недолгой передышкой, данной Богом и герцогом, отправился поохотиться в собственных владениях. С небольшой свитой скакал он через поля своих крестьян, потомков древнеримских вольноотпущенников и византийских колонистов. Ни те, ни другие не вспоминали о далеких предках, желая лишь мирно трудиться. Они привыкли к византийскому сборщику даней, выколачивавшему положеное до последнего обола[23], и знали, что не много останется им для себя, но никак не могли взять в толк, для чего новому господину единственно ради забавы вытаптывать их поля, — ведь большая часть того, что росло на них, принадлежало ему.

Но барону — потомку бесстрашных северных мореходов из далеких земель — не было никакого дела до жалкого податного народа. Гораздо сильнее беспокоился он о том, как чувствует себя любимец, могучий семилетний дестриер[24], прозванный Грекобойцей за то, что с яростью и свирепостью, достойной хозяина, бросаясь в гущу сечи, сминал пехотинцев, опрокидывал на землю верховых вместе с конями, давя копытами ромеев. Настоящий рыцарский конь, таких и в конюшнях герцога сыщется не много. Сегодня он отдыхает, пасется среди своих кобыл вон там на склоне горы.

Барон посмотрел туда, где виднелись лошади, казавшиеся с того места, где проезжали охотники, крохотными детскими свистульками из обожженной глины. Маленькие, будто игрушечные,' фигурки переминались с ноги на ногу, или, ложась на спину, катались по траве, наслаждаясь покоем и волей, радуясь ласковому солнцу и легкому ветерку, дувшему с востока. Грекобойцу было хорошо там, и мысль об этом ненадолго, но согрела душу Рикхарда де Монтвилля, барона де ла Тура.

Охота не удалась, сокол, за которого отсыпано серебром едва ли не по собственному весу птицы, не захотел признать нового хозяина, а прежний любимец возревновал, обиделся, точно человек, и не взмыл в небо, как прежде, чтобы без промаха поразить добычу.

Ехали шагом, барон не спешил, — куда торопиться, дома жена-святоша, дочь соседа, Адельгайда (отец дал хорошее приданое, вот барон и согласился обвенчаться). Все грехи замаливает отцовы да мужние. Эх, если бы не стена, которую срочно начал возводить Рикхард вокруг донжона[25], построенного еще греками, да не новые заморские доспехи из дорогой кольчужной сетки, в которую наряду с железными вплетены для украшения серебряные и даже золотые колечки, да мечи, да шлемы и кони для дружины, которую самое время усилить, набрав новых воинов, — если бы не вся эта рыцарская забота, разве стал бы жениться двадцатипятилетний красавец Рикхард, верный вассал герцога Ротберта?

Сейчас де ла Тур восседал на недавно приобретенном сером мерине по кличке Монах. Дестриер незаменим в бою, но покладистый походный конь тоже очень важен для рыцаря. Скоро герцог начнет скликать вассалов для нового ратного дела: враги, не зная устали, вредят норманнам, видя в них чужаков и обидчиков. Ныне же едва ли не первая спокойная осень.

Семь лет назад папа Лев, напуганный неудержимым натиском северян, замирившись с исконным врагом Генрихом Германским, не погнушавшись попросить помощи у другого соперника — Константина Мономаха, выступил с полками ломбардцев против Готвиллей. Старший, Гумфред, тогдашний граф Апулийский, послал Ротберта, который, не позволив ромеям и папе соединить силы, легко разгромил последнего. В этой удалой битве отличился принявший первое настоящее боевое крещение юный Рикхард де Монтвилль. Уже тогда пришелся он по сердцу будущему графу, а затем и герцогу. То-то были славные денечки…

Ни вид пасшегося в обществе кобыл Грекобойцы, ни мысли о славной битве под Цивитатом не могли вывести барона из мрачного настроения. Вместе с тем едва заметная улыбка, заигравшая у него на губах, дала возможность одному кз эскорта нарушить угрюмое молчание, сопровождавшее охотников не менее получаса.