Режи Дескотт - Корпус 38 Страница 21

Кроме того, в папке лежит статья, вырезанная из той же самой газеты, о русском цирке, который гастролировал тогда же в Шотландии, и заметка в «Дерньер Нувель д'Эльзас» о проведении в ноябре 1989-го в Страсбурге двухмесячного ярмарочного праздника.

Многочисленные фотографии, сделанные на итальянской ярмарке в 2002 году, показывают цирк: на входе картины с изображениями пресмыкающихся. На обратной стороне фотографии большой вопросительный знак, сделанный фломастером.

Вырезки из итальянской прессы напомнили ему, как в окрестностях Милана нашли тело, расположенное в виде креста, — он специально ездил посмотреть на место преступления. Дело так и не раскрыли. Естественно. И к счастью, говорит он себе.

Недавно содержимое папки обогатилось серией статей, посвященных находке в аквариуме, и двумя снимками с изображением «инсталляции», которые сделал Марсель Барон.

Сравнивая данные своего досье с информацией о Данте, которой его снабдил Барон, Мюллер отметил две детали: задержание за кражу автомобиля в мае 1987-го около Бордо, другое за ограбление в 1993-м в Ницце. Пусть оно и не совпадало с датой исчезновения жертвы, но говорило о том, что Данте путешествовал. Другое тревожное обстоятельство, то, которое открыла ему психиатр, — слово «жонглер»: ярмарочная профессия, которую, подозревал Мюллер, имел преступник.

Однако, думая о своем Змее-путешественнике, Мюллер не понимал, как сумасшедший мог позволить упечь себя в больницу.

Разве что симулировал состояние аффекта. Но чтобы это узнать, надо заставить психиатра ответить на вопросы.

— Вы доктор Ломан? Вы вовремя. Он вас требует.

— Что?!

Сюзанна недоверчиво смотрит на санитара, который их встретил — ее и комиссара Стейнера. Сдержанный прием, который был смягчен авторитетом комиссара.

— Я так понял, вы имеете для него необыкновенное значение. Повезло вам! — ухмыляется санитар.

— Оставьте доктора в покое, — вмешивается Стейнер тоном, которым обычно говорят: «Может, закроешь пасть, придурок?»

Санитар пожимает плечами. Сюзанна поворачивается к Стейнеру, признательно улыбается. Оба молча идут за санитаром к камере Данте.

— Это здесь, — говорит он и открывает дверь. — Но я вас предупреждаю: две минуты, не больше. Вам не полагается тут быть. Он в таком состоянии — я бы удивился, если б вы привели его в чувство. Его продержат до завтра. Для тюрьмы у него неподходящее состояние.

Доктор Ломан замирает в дверях, глядя на бывшего пациента. Данте на кровати. Он не шевелится. Он спит калачиком, голова повернута под странным углом, острым профилем к визитерам.

Первым делом она замечает, как он похудел с тех пор, как прервал курс лечения. Волосы всклокочены. Впечатление такое же, как три с лишним года назад, когда он появился в ОТБ. На левом запястье повязка, под пижамной курткой видна другая, до талии. Он спит, свернувшись в клубочек, словно большой потерявшийся ребенок.

Разглядывая его, она созерцает свое поражение. Это лицо, лицо заснувшего после бури, вновь оживляет ее мысли о выздоровлении, о победе над безумием и господстве рассудка. Когда он вздрагивает, она тоже дрожит. Из-под закрытых глаз за ней с саркастической улыбкой наблюдает Безумие.

— Говорят, некоторые рождаются, чтобы множить вокруг себя бардак.

Стейнеру надоело разглядывать спящего. Сюзанна следует за комиссаром. Они опять в коридоре.

— Он себя покалечил? — спрашивает Сюзанна санитара.

— Еще в доме жертвы, — вмешивается Стейнер. — Перед приездом команды из АКБ.

— Он потерял много крови, но раны неглубокие. Поэтому его привезли сюда.

— Что вы ему назначили?

— Терциан.[34]

— Вы говорили, что он звал меня. Нельзя ли поточнее?

Тучный санитар сконфуженно улыбается и проводит рукой по короткому светлому ежику, стирает три капли пота, блестящие на лбу.

— Когда прибыл, все время повторял: «Доктор Ломан, я хочу видеть доктора Ломан». Как только проснулся. Говорил, что только вы можете его понять.

— Передайте ему, что теперь уже нет, — бормочет она.

— Простите? — переспрашивает санитар.

— Нет, ничего. А еще что-нибудь он говорил? Может, его уже допрашивали?

— Ничего. Но я же говорю, ему лучше лечиться у вас. Он отказывается говорить. Он как будто совсем в своей башке заблудился. И вы единственная связь с его прошлым, о котором он упоминал. Ну, желаю удачи, — насмешливо улыбается санитар. — Потому что он говорил, что хочет вами обладать, — заканчивает он, довольный произведенным эффектом.

Сюзанна сглатывает.

— Однажды люди поймут, что есть нечто гораздо опаснее безумия, потому что оно распространено гораздо шире, — цедит она сквозь зубы. — И это нечто — глупость. Вы идете, комиссар? Мне тут больше нечего делать.

Она быстро шагает от камеры Данте к выходу; полицейский поворачивается к санитару, который смотрит Сюзанне в спину и крутит пальцем у виска.

— Зря вы так разговариваете, — говорит Стейнер, догнав ее на тротуаре. — Не только с санитаром — с людьми в принципе. Они могут плохо реагировать. А вам это не нужно, особенно сейчас.

— Что мне не нужно, комиссар? — спрашивает она, глядя ему в глаза. — Не нужно говорить, что я думаю? Какая глупость! Нет, ну какая же глупость!

— Вы закончили? — перебивает он, глядя на нее с мягкой насмешкой.

— Вы правы… Кстати, вина Данте в деле в аквариуме установлена?

— Нет еще.

— Нет еще? А, понятно.

Она разглядывает массивный силуэт комиссара. Руки в карманах, открытый ворот рубашки, широкие плечи чемпиона по гребле и боксерский нос, насмешливые глаза под полуприкрытыми веками. Стейнер тоже за ней наблюдает.

— Но если он вернется в ОТБ, вы нам расскажете, о чем он говорит, тем более что он хочет общаться с вами. В настоящий момент абсолютно ничего не известно о том, что он делал между уходом со стройки Сегара и до вторжения к Наде Сенего. То есть между средой, 18 июня, и воскресеньем, 6 июля. Кстати, Надя утверждает, будто видела, как Данте следил за ней в торговом центре Барбе-Рошуар несколькими часами раньше. Между этими двумя датами черная дыра — он мог делать что угодно. Кстати, то, что он хотел говорить с вами, — это что-то личное?

— Эротическая фиксация и одновременно замещение образа матери, в данном случае — на врача. Характерно для шизофрении.

— Наоборот, для психопатии, насколько я понимаю. Вы не отступаете от своих идей.

— Вы заметили? Но в данной ситуации… Это не помогло избежать фатальной ошибки в оценке его опасности.

— Это вы нам говорите, доктор… — Затем, помолчав: — Не забывайте, что пока именно вы проделывали основную работу — разве что еще парни из АКБ. Поэтому не мучайте себя. И скажите себе, что, по крайней мере, мы Данте остановили.

Она благодарно улыбается:

— Хотела бы я быть так же уверена.

— У вас есть время выпить стаканчик и поговорить об этой истории?

Слабая улыбка в ответ. Стейнер рассматривает Сюзанну. Ее сочные губы, тонкий нос, золотисто-каштановые волосы до плеч, вены под матовой кожей, от ушей до основания шеи, где только зарождается грудь, смуглая под вырезом белой блузки. Он не упускает ничего, вплоть до часиков на тонком запястье.

Она готова согласиться.

— У вас очаровательные туфли, — говорит комиссар, глядя на ее «Лубутэн», словно раскрывая ей большую тайну.

— Спасибо, — отвечает она с напускной небрежностью. — Но это неразумно. Уже девять вечера, а у меня две дочери, ими нужно заниматься. До скорого свиданья. Обещаю, что постараюсь выяснить у Данте, что случилось, даже если мне его рассказ не понравится.

Мимо проезжает «скорая», вращается мигалка, сирена оглашает улицу Кабани. «Скорая» везет в ПСПП нового пациента.

Перед тем как направиться к припаркованной поблизости машине, Сюзанна бросает на Стейнера последний взгляд.

Они молча стоят в паре метров друг от друга, пока не затихает сирена. В том хаосе, каким представляется Сюзанне существование Стейнера, его предложение ее забавляет.

— На вашей «даче» я не заметила никаких признаков женщины… Это из-за вашей скрытности или потому, что у вас никого нет?

Стейнер смеется, сотрясаясь всем телом и излучая волны веселья. Тротуар уже освещен фонарями, хотя сумерки только начались.

— Я никогда не хотел навязывать себя какой-нибудь несчастной.

— Значит, я предупреждена, — говорит она, направляясь к машине, и, не оборачиваясь, бросает «до свиданья, комиссар», помахав рукой.

Чтобы вернуться в XVII округ с этой улицы, в двух шагах от больницы Святой Анны, еще одного прибежища безумия в городе, Сюзанна сворачивает на окружную, как делает каждый вечер, возвращаясь из Вилльеф. Пояс из бетона, асфальта и движущегося металла, шума моторов и шуршания колес по битуму, выхлопных газов и полос света, пересекающихся в ночи. Как сотни раз прежде, Сюзанна ныряет в поток машин, чуть менее плотный в июле. Окружная дорога врезана в анфиладу офисных зданий, выставочных залов, туннелей, длинных и не очень, следующих один за другим, неестественно расцвеченных гигантскими рекламными плакатами в бирюзовой подсветке, телефонных будок, летних кафе, световых реклам, нависающих над зданиями и взывающих к автомобилистам. Там, где окружная пересекает Сену, справа от Сюзанны — дорога к сердцу Парижа, слева — заходящее солнце и телевизионная башня.