Александр Бородыня - Крепы Страница 21

— Можно садиться.

Грохнули парты. Алан Маркович увидел, как опустились их крышки.

— Ну… — сказал невидимый учитель, — кто подготовился? У нас сегодня, как видите, гости. Говорите честно, кто подготовился хорошо?

Алан медленно отступил назад. Он уже хотел закрыть дверь, когда голос Геннадия Виссарионовича громко спросил его в самое ухо:

— Ну, теперь-то вы что-нибудь поняли?

— Нет, не понял, — сквозь зубы выдавил Алан. — Ничего я не хочу у вас здесь понимать! — Тяжело ступая, он быстро спускался по лестнице. — Отстаньте от меня, отвяжитесь!

Он вышел из здания школы и забрался в машину на свое место.

«Это галлюцинации, галлюцинации, — повторял он про себя, как заклинание. — Галлюцинации! Меня отравили наркотиками…»

Больших трудов Арине стоило удержать улыбку, когда она смотрела на этого человека, забившегося на заднее сиденье. Он выглядел больным и напуганным. Он выглядел жалким, этот Алан Маркович Градов.

«Впрочем, его можно понять, — размышляла она, тоже забираясь в машину. — Зрячему всегда жаль слепца, красивому всегда жаль урода. — Она посмотрелась в зеркальце и слегка поправила свою прическу. — Он ведь не видит, бедненький, этих карнавальных толп и не слышит шума фонтанов».

— Поехали? — спросил Геннадий Виссарионович.

— Конечно, — кивнула Арина.

Она отчетливо услышала, как Алан Градов скрипнул зубами на своем заднем сиденье.

«Он не видит этих лошадей и экипажей. — Арина опять во все глаза смотрела на улицу. — Вот этого ехидного слуги на запятках не видит… Ах, какая рожа! Вон того бравого солдата без ноги, в форме Первой мировой, для него тоже не существует, и вот этой старушки в черной шали, и ее горячих пирожков…»

На всем пути город обеспечивал их машине зеленую улицу, но теперь, зажатая между телегой с зерном и матово поблескивающим «мерседесом», она все-таки остановилась. Покачиваясь, подошел нищий, заглянул в заднее окошко.

Нищий был одноглаз, и этот его единственный глаз буквально буравил сжавшегося на заднем сиденье Алана Марковича. Градов не видел нищего — он видел пустую улицу, улицу, перекрытую красным сигналом светофора.

«Вон яркая вывеска с зелеными буквами: „Арбузы и дыни только от Абрамовых“ — а для него она только тень на стене», — с грустью подумала Арина.

IV

Проснувшись накануне утром, Арина сказала себе: «Девочка, ты, кажется, угодила в рай!»

Не было хозяйки в халате, не было мальчика с забинтованным горлом. Среди книг все так же белели цветы. Сами цветы не пахли, но в распахнутую стеклянную дверь лоджии лился какой-то незнакомый свежий аромат. Над нею склонялось лицо сестры.

— Проснулась! Наконец-то! — Как когда-то в детстве, она стянула с Арины одеяло. — Доброе утро, малыш! Марш на кухню завтракать, только сперва не забудь умыться.

После завтрака Арина позвонила на завод.

— Я понимаю, я все понимаю, — звучал в трубке чем-то довольный голос главного инженера. — Отдыхайте пока, развлекайтесь, погуляйте по городу. Сколько вы сестру не видели? Десять лет? По-моему, это вполне достаточно! Будем надеяться, сегодня ваш коллега справится один, а завтра и вы подключитесь…

Не было еще и десяти утра, когда они с Ларисой вышли на улицу.

— Ну как же это? Почему? Как это может быть? — вздрагивая при каждом повороте головы, спрашивала Арина. — Откуда такая роскошь?! Вы же отрезаны от цивилизации! — Она покупала пирожок с лотка и тут же ела его, пачкая пальцы горячим маслом. — Почему это?

Не в силах ни на чем задержаться, взгляд ее метался по шляпам, по ногам, по витринам. Он скользнул по деревянным подмосткам балагана и тут же на секунду остановился на шарманщике. С шарманщика — на огромные часы, с часов — на босоногого разносчика газет. Из потертой кожаной сумки, перекинутой через худенькое плечо, торчали черные буквы заголовка: «Новый тысяча девятьсот четырнадцатый год».

— Это теперь, кроме аэропорта, ничего нет, — вполне удовлетворенная восторгами сестры, рассказывала Лариса. — Представляешь, даже металл самолетом возим — дорого, но окупается. А раньше, почти до конца прошлого века, городок наш стоял на развилке торговых путей. Потом лагеря были, потом лагеря снесли, дороги перекопали, взорвали железнодорожные мосты…

— А куда же ты ездила? — не удержалась Арина.

— Есть тут одно местечко. Не так чтобы очень близко и не так чтобы далеко. Очень уютное… Но сразу не выберешься. — Лариса немного замялась. — Чулки порвала — так торопилась!

Десять часов кряду таскала Лариса свою сестру по магазинам, и та все покупала и покупала, она просто одурела от этих товаров.

Деньги — сто долларов одной бумажкой — превратились сначала в тысячу рублей (правда, бумажка была покрупнее и поярче, с портретом Ленина), потом трансформировались в серебряные полтинники и тяжелые рублевики.

В лавке купца Иващенко расплачиваться пришлось уже царскими. Керенки прилизанный приказчик брать категорически отказался. Последним приобретением Арины была черная лаковая сумочка «ретро» на длинном ремне.

Уже вечером за чашкой чая Лариса грустно сказала:

— А теперь тебе придется перебраться в гостиницу.

— Почему в гостиницу? — возмутилась Арина. — Зачем? Я не хочу!

— А ты думаешь, я хочу? Поезжай, номер уже заказан, здесь оставаться опасно.

V

— Остановите машину, пожалуйста! — попросил Алан Маркович. — Вот здесь.

Невидимый шофер надавил на педаль тормоза, машина остановилась. Алан вышел. Из телефона-автомата он позвонил своей бывшей жене. Марта сняла трубку сразу — не успел еще прозвучать и первый гудок. Похоже, она ждала его звонка.

— Это ты? — в самый микрофон тихо спросил Алан.

— Ну, я, — так же тихо отозвалась Марта. — Что-то еще случилось?

— В общем, нет, ничего не случилось. — Он заставил себя покашлять. — Ты извини, мне что-то очень худо сегодня, прямо совсем расклеился. Никогда мне так худо не было, а пожаловаться некому.

— Да я уж слышу. Ты хочешь еще что-нибудь сказать или это все?

— Я хочу тебя видеть.

— Ты же знаешь, это трудно.

— Знаю. Но если мы с тобой встретимся, я хоть слышать тебя буду?

— Будешь, но не все. И слышать ты будешь плохо.

Алан Маркович подышал в трубку, будто что-то проверяя.

— А почему же я тогда слышу, что говорит этот, Геннадий Виссарионович? — спросил он.

— Потому что он свеженький. — В голосе Марты возникли знакомые нотки. — Он только вчера погиб, месяца через три ты его тоже не услышишь.

Сквозь стекло телефонной будки можно было хорошо разглядеть, как, играя в ярком солнечном свете, поднимается набалдашник ручного тормоза.

— Марта, я люблю тебя, — неожиданно для самого себя сказал Алан.

В будку бесцеремонно втиснулась Арина.

— Вы извините, Алан Маркович, но нам тоже срочно нужно позвонить.

— Глупо это, — прозвучал в ответ голос Марты. — И никому не нужно.

Алан осторожно повесил трубку на рычаг, вышел, пропуская женщину на свое место, и как-то бездумно забрался назад в машину. Через минуту хлопнула дверца, и голос Геннадия Виссарионовича сказал:

— Прихватим по дороге Петра Сергеевича. Очень удачно! Ему тоже нужно в стационар.

Ручной тормоз, как и в прошлый раз, опустился, педаль газа пошла вниз, и машина поехала.

Уже знакомый Алану Марковичу главврач поликлиники стоял на тротуаре справа. Он бурно жестикулировал, что-то оживленно рассказывал, обращаясь при этом, как к живому собеседнику, то к мусорной урне, то к почтовому ящику, а то и вообще к пустому пространству. Распахнув заднюю дверцу машины, Петр Сергеевич вдруг заявил:

— Извините, я не один. — И указал рукою почему-то на фонарный столб. — Надеюсь, Михаила Михайловича представлять никому не нужно?

Никакого Михаила Михайловича Алан не увидел, но в машине сразу стало тесно и жарко. Арина оживленно беседовала с кем-то сидящим у левого окна, с кем-то несуществующим, но говорила только она и урывками. Никаких ответов Алан Маркович не слышал.

— А вы по делу в стационар или меня сопровождаете? — спросил Алан Маркович, поворачиваясь к медику.

— По закону главврач стационара и главврач поликлиники должны быть живыми людьми, — не без гордости объяснил тот. — Я работаю в стационаре, и я же работаю в поликлинике. В городе вообще с врачами плоховато. Своего медицинского института у нас нет. Кого по распределению присылают — через неделю бегут, некоторые даже без документов, а те, которых от нас учиться посылаем, не всегда возвращаются! Да и многих ли мы можем в мир послать, когда реальное население всего полторы тысячи?

— Зато Институт вина есть! — весело перебил его голос невидимого Геннадия Виссарионовича. — И заводик винный при институте, на самоокупаемости! — К этому веселому голосу Алан, оказывается, успел уже попривыкнуть. — Мне теперь хорошо, — пояснил не отгулявший декретного отпуска мертвец. — Это только живых задерживают, а я теперь могу хоть трезвый, хоть пьяный за рулем!