Рут Ренделл - Эксгумация юности Страница 21

Майкл видел, что Зоу поела совсем немного — какой-то микроскопический кусочек жареного палтуса, тончайший ломтик хлеба и эти две конфеты. Он также заметил, каким бледным стало ее лицо… мертвенно-бледным… Нет, он боялся даже мысленно произносить эти слова. Конечно, возраст не мог не сказываться. Тем не менее эти перемены неприятно поразили его. Равно как и глаза — они потеряли свой былой голубой цвет и стали серыми, как стоячая вода. Замечательные голубые глаза — это первое, что Майкл прежде всего запомнил, когда она много лет назад чмокнула его в щеку на железнодорожной станции Льюиса.

— Садись, мой дорогой, — сказала Зоу, когда они остались наедине в ее небольшой комнате, куда обычно приглашали нечастых гостей. — Сынок. Я всегда считала тебя сыном. Надеюсь, что ты не возражаешь.

Он обхватил ладонями ее руку и не отпускал ее.

— В моем возрасте, Майкл, уже пора задумываться о смерти. Каждый должен об этом думать, и здесь нет ничего страшного. Каждый раз, когда я вижу тебя, я понимаю, что, возможно, не увижу тебя снова. Я не хочу говорить о твоем отце и уверена, что ты тоже, но есть одна вещь, о которой мне нужно тебе рассказать. На самом деле даже две вещи.

Это произошло в последний раз, когда я его видела. Он был один, оставил Шейлу дома. Бедняжка Шейла! Мне она не нравилась, но было жаль ее — так же, как когда-то тебя. Но думаю, тебе больше повезло, Майкл.

— Знаю, знаю, — ответил он, — ведь ты отыскала меня и привезла сюда. — Он хотел добавить «и стала для меня матерью», но боялся, что заплачет.

— Нет, я не это имела в виду. Я хотела сказать — потому что тебе удалось избавиться от него. Я сейчас расскажу тебе, о чем он тогда меня попросил. Думаю, об алиби. Я знаю, что это такое, но понятия не имею, что означает само слово. Но ты ведь юрист…

— В переводе с латыни это означает «пребывание в другом месте».

— Правда? Так вот о чем он просил меня, когда явился сюда один. Чтобы я обеспечила ему алиби.

Майклу хотелось сказать, что он не слышит всего этого. Он все же промолчал, но про себя подумал, что, вопреки всем признакам, старость все-таки берет свое.

— Алиби?

Лицо Зоу, уже и так глубоко изрезанное морщинами, еще больше сморщилось, когда она, казалось, предприняла сосредоточенное усилие разобрать то, что сама сказала.

— В другом месте, говоришь? Он хотел, чтобы я сказала, что он был в другом месте. То есть если бы кто-нибудь спросил, то я должна была сказать, что он был здесь, со мной.

— Но когда, Зоу? Как это произошло?

— Это случилось лет двадцать назад. Мне нужно было сказать, что он был здесь со мной и провел целый день. Кажется, в мае…

— Тебе нужно было спросить, зачем это ему. — Майкл начинал испытывать нетерпение. — Нужно было спросить, кто может задавать тебе вопросы о нем.

— Я не хотела ничего знать, — ответила она. — Я просто чувствовала, что произошло что-то ужасное. Я ведь знаю его. Я тогда ответила, что не собираюсь лгать. Кажется, он удивился. Сказал: ты же моя кузина, ты член моей семьи. — Зоу глубоко вздохнула. — С тех пор мы виделись всего несколько раз. Он написал мне, что отправился в приют «Урбан-Грейндж» и что сообщил управляющему, что единственная его наследница — это я. Тогда, видимо, ему удобно было говорить, что я его единственная кузина.

— А его жена? Она к тому времени уже умерла?

Майклу было, в общем-то, все равно, но ему показалось, что Зоу ждала этого вопроса.

— Она умерла в июне тысяча девятьсот восемьдесят пятого, через несколько недель после того странного визита по поводу алиби. А еще через пять или шесть лет он оказался в числе обитателей «Урбан-Грейндж». Шейла стала много пить, и еще она пичкала себя огромным количеством таблеток. Было назначено следствие, которое пришло к заключению, что причиной смерти стал несчастный случай. — Зоу вытерла салфеткой верхнюю губу и лоб. — Вот и все. Больше мне нечего добавить. Но кто-то должен был это знать, и кто, как не ты, мой мальчик?

Обычно Уинвуд-младший всегда засиживался до вечера. В восемь Зоу нужно было ложиться. Майкл и две старушки сидели возле больших створчатых окон и беседовали о том, что делали в те недели, прошедшие с момента его последнего визита. Что касается Зоу и Бренды, то они занимались одним и тем же: читали газеты и романы, смотрели телевизор, совершали короткие прогулки — Зоу в инвалидном кресле, а Бренда — позади, на своих ногах. Они не раз говорили, как им повезло. Жить здесь, в собственном доме, рядом с надежным человеком, который делил с Зоу это счастье и покой. Майкл рассказал о том, как встретился с друзьями детства, но умолчал про отрезанные руки. По-видимому, об этом они ничего не слышали.

Бренда вышла из комнаты, чтобы приготовить чай, и тогда Майкл, затаив дыхание, быстро проговорил:

— Зоу, пожалуйста, живи ради меня. Не умирай. — Он с трудом верил в то, что произносит это. — Ты — это все, что у меня есть.

— Это я должна была тебе сказать. Как бы то ни было, у тебя ведь есть дети.

— Знаю. Мне очень повезло в жизни. — Странно, как мало он думал о собственных детях. — Ладно, забудь о том, что я сказал.

— Не думаю, что мне легко будет это забыть, — усмехнулась Зоу. — Нечасто кто-нибудь в моем возрасте слышит такие слова.

Перед отъездом он поцеловал обеих женщин, потом снова обнял Зоу и прижался к ней щекой. Дольше обычного. Он хорошо понимал, что может и не увидеть ее снова…

— Что будем делать?

Прошло три дня, а Фрея все еще кипела от возмущения.

— Да ничего, — ответила Джудит. — Не думаю, что это чем-то кончится. Через две недели у вас свадьба. Мы ведь не хотим семейной ссоры, не так ли? А здесь точно разразится буря, если ты надумаешь рассказать бабушке о том, что видела. Все это пройдет, не забивай себе голову.

— Но ведь он же обнимал ее за талию, мама! Он целовал ей руку!

Джудит засмеялась.

— Это не смешно! Они ведь твои родители.

— Это всего лишь показывает, как сильно все изменилось. Даже когда я была в твоем возрасте — а это было не так давно, как тебе кажется, — у стариков не было подружек и они не водили их в лондонские рестораны. Подружки не носили четырехдюймовые каблуки, а дедули не обнимали их у всех на виду. Старики, возможно, могли быть богачами, содержащими любовниц, только в число последних явно не входят женщины их возраста. Ты действительно уверена, что дама была его ровесницей?

— Ну да. Правда, она слишком хорошо выглядела для своих лет.

— Вот видишь, как это ободряюще звучит для женщин, Фрея. Ты ведь не всегда будешь молодой. Вот когда тебе стукнет семьдесят, ты оценишь, что иметь партнера рядом не так уж плохо.

— Но как же моя бедная бабушка?

— Чего глаза не видят, о том и сердце не печалится. — Джудит ненадолго задумалась. — Ты точно уверена, что это был он?

— О, мама! Прошу тебя!

Очень многие любовные истории заканчивались из-за того, что влюбленные после окончания школы, в которую вместе ходили, поступали в разные университеты. По мнению Алана, так происходило потому, что в те времена среди желающих получить высшее образование девушек было гораздо меньше, чем теперь. Но Дафни-то как раз поехала в Кембридж, а он год спустя отправился в Рединг, и хотя они обещали писать друг другу — в те времена междугородняя и международная связь стоили слишком дорого, — их письма становились все более редкими, пока наконец и вовсе не прекратились. Кроме того, их отношения — тогда редко использовали такое слово — были довольно странным. Из-за сильного сексуального аспекта их встречи обязательно должны были носить уединенный характер. Пойти вечером в кино и поцеловать друг друга на прощание — это было не для них. Нет, они занимались любовью, целовались взахлеб, любовались друг другом, полностью отдавались своей страсти — со вздохами и стонами. Последующий разговор обычно заключался в планировании очередного свидания: когда они могут это сделать, где ей лучше припарковать отцовский автомобиль, чтобы не заметили соседи, где он будет ее ждать. Но только не куда им отправиться — место встреч всегда было одним и тем же. У Болдуинс-хилла, рядом с лесом. Теплыми летними ночами, посреди поросших густой листвой и тихо покачивающихся деревьев. На зеленых лужайках и иногда, в порыве безрассудства, возле гладкого ствола большого бука.

А знали ли ее родители, где они проводят время? Конечно, они никогда не говорили о родителях. Но когда Алан случайно спросил об этом, Дафни ответила, что отец с матерью уехали повидать родителей ее подруги, с которой она ходила в школу. Они жили на Сант-Джонс-роуд, то есть достаточно далеко, чтобы она могла спокойно взять автомобиль и ни о чем не беспокоиться. Судя по всему, отец с матерью доверяли ей. Это было предвкушение его собственного крайне опасного алиби с Робертом Флинном. Тайное обычно становится явным… Эта фраза никогда ему не нравилась, но сейчас представлялась вполне уместной. Предположим, что в те дни случился бы перерыв в учебе; предположим, она поступила бы с ним вместе в университет Рединга. Это вызвало бы кое-какие вопросы, поскольку ее родители очень хотели, чтобы дочь пошла именно в Кембридж. Престиж все-таки. А что она для него? Любовь? Похоть? Возбуждение? Все вместе? И она отправилась в Кембридж.