Евгений Сухов - Зэка укроет тайга Страница 22

— Знаешь, Аркаша, сколько на моем счету таких «побегушников», как ты? — Заключенный молчал, покусывая нижнюю губу. — Шестеро! Ты будешь седьмым… Ха — ха — ха! Божье число получается. Надеюсь, оно принесет мне удачу… Для меня ты никто! Ты грязь под ногами. Лагерная пыль! «Побегушник»! Я могу сделать с тобой все, что вздумается. Могу пристрелить, а могу живым закопать. Выбирай, что тебе больше нравится. Итак, спрашиваю тебя в последний раз. Куда пошли твои подельники? Только не надо мне лепить, что ты этого не знаешь. У меня нет времени, чтобы ждать. Считаю до пяти… Раз… Два… Три… — медленно и равнодушно считал полковник. Ни у кого более не оставалось сомнений, что на счет «пять» он отправит пулю в лоб беглеца.

— Полковник, — строго произнес Покровский, — предупреждаю вас, вы ответите за самосуд перед трибуналом.

Аркаша втянул голову в плечи. Лицо, покрывшееся смертельной бледностью, обозначило крупные веснушки, собравшиеся на широкой переносице, а на щеках короткие синие черточки лопнувших сосудов.

— Четыре… — ровным голосом произнес полковник, слегка прищурив левый глаз.

Рука приподнялась, а направленный ствол выбрал в центре лба небольшое углубление с продольной морщинкой. Отпали последние сомнения в том, что полковник нажмет на курок.

— Постойте! — выкрикнул Денисов, подавшись вперед. — Не стреляйте!.. Я все скажу.

Как бы нехотя, полковник опустил руку, даже слегка поморщился, выражая некоторое разочарование.

— Говори, только не думай юлить. Не люблю!

На костлявом лице Денисова выступили крупные капли пота. Две струйки уже сбежали по скуластой щеке и повисли на подбородке крупными каплями. Признание давалось нелегко.

— Мы действительно немного повздо — рили…

— Я это уже слышал. Куда они пошли? — нетерпеливо спросил Евдокимов.

— Они пошли к заливу.

— К заливу? Ты чего мне тут «пургу гонишь»? — недоверчиво повысил голос Евдокимов. — Они что, вплавь, что ли, собрались океан переплывать?

— Я не знаю… Но, кажется, у них должна быть какая-то лодка.

— В какое именно место?

— Главным у нас был Прохоров Николай. Он держал связь на воле, а нас в свои планы не посвящал. Мы ему доверяли…

— Я спрашиваю, какое место?! — зарычал полковник.

— Кажется, к бухте Нерченской, — выдержав тяжелый взгляд начальника колонии, проговорил Аркаша.

— Ну, вот видишь, как все просто. — Евдокимов сунул ствол в кобуру. — Да, вот еще что, забыл тебя предупредить, если ты соврал, то пеняй на себя. До суда не доживешь, обещаю! — И, повернувшись к Покровскому, угрюмо помалкивающему, продолжил: — А ты переживал. Ну, чего стоим? По коням! Поехали к бухте Нерченской, это через хребет, а там рукой подать.

Глава 8

Корабль с золотом, или Меня это греет

Июнь, Юрьевская колония

В промзоне было открыто несколько кустарных цехов, один из которых специализировался на постройке домиков из бруса. Работа велась споро, избушки расходились бойко, как калачи в Пасхальный день, а потому едва ли не половина промышленной зоны отводилась именно на столярные работы и для уже сколоченных срубов, стоявших рядами. Не продавался лишь сруб, выкрашенный в белый цвет и поставленный около запретной зоны, — в нем раздевалась бригада столяров.

Во время авралов работали и в третью смену, так что возвращаться в барак просто не имело смысла, а потому, с разрешения начальника колонии, оставались на ночь в промзоне. Так что основные работы по подкопу проводились ночью, а землю выбрасывали близ земляной насыпи «запретки». Небольшой узкий лаз днем накрывали фанерой, а для пущей убедительности заваливали его тряпьем и досками.

Неприятность произошла на третью неделю, когда уже была прорыта большая часть пути, когда воздух воли буквально щекотал ноздри: в промзоне к Николаю, бригадиру плотников, подошел кряжистый молодой мужик с «погонялом» Фома. Он был из тех самых, о которых говорят «ломом подпоясанный» и с которыми считались даже блатные. Ничьей власти над собой он не признавал, в семью не вступал, был сам по себе. Появление его в промзоне стало для всех неожиданностью, к кустарным цехам Фома отношения не имел, а работа электрика, на которую он подвязался с полгода назад, сводилась в основном к замене перегоревших ламп. Присев рядом на бревно, он не спеша распечатал пачку «Мальборо» и просто предложил:

— Закуривай.

— Поберегу здоровье, — отозвался Николай, настороженно посмотрев на подошедшего Фому.

— Смотри, дело хозяйское, — безразлично пожал тот плечами, — была бы честь оказана, — и, запалив сигарету, сладенько затянулся.

— У тебя дело какое-то или просто так пришел? — угрюмо спросил Николай. — А то сам знаешь, у меня план. Надо мной хозяин.

Фома сделал вид, что не расслышал вопроса, с интересом посматривал на «вертухая», стоявшего на вышке и озиравшегося по сторонам, на огромную черную ворону, вдруг залетевшую на территорию колонии и важно, будто бы барин перед строем, расхаживающую по слежавшейся грязной стружке.

Прошла долгая минута, прежде чем он заговорил, четко выговаривая каждое слово:

— Хорошо здесь у вас. Никто над душой не стоит, руки не выкручивает, вот разве что попка, — кивнул он на «краснопогонника», спрятавшегося в тень крыши, — так он как бы не в счет. Он все о дембеле мечтает, дни считает, когда мамку увидит, водяры нажрется да бабу где-нибудь на сеновале завалит. До дембеля ему недолго, теперь для него каждый час едва ли не с год кажется.

— Послушай, Фома, если у тебя дело какое, так ты говори, не тяни, если нет ничего, я пошел. Сам знаешь, у нас план, не мы его устанавливаем, а хозяин. А он спрашивать умеет.

— Конечно же, хозяин, — охотно согласился Фома и стянул с себя куртку.

На ключицах были наколоты большие звезды, а в центре их нарисован лев с разинутой пастью. Партаки старые, заметно посеревшие от времени, наколотые лет двадцать тому назад, когда из пацанов он был возведен в статус вора. Вот, правда, все последующие годы его судьба напоминала американские горки, то поднимала Фому невероятно вверх, а то вдруг шарахала об землю с самой крутизны. И одна из таких неприятностей случилась три года назад, тогда сходом в Иркутской колонии, где он тянул срок, его лишили воровского статуса и разжаловали в «мужики». Теперь он был «прошляком». О том, что произошло в действительности, никто толком не знал, одни лишь догадки да слухи, сход умел хранить свои тайны не хуже швейцарского банка. Но поговаривали, что он непочтительно отозвался об одном из воров, нередко выступавшем в качестве третейского судьи. Тот проглатывать обиду не пожелал, созвал сход и потребовал прилюдного разбирательства. В результате Фому лишили воровского статуса. Поговаривали, что его даже отхлестали бубновым тузом по лицу за необоснованное обвинение. Но странным было другое — воровские наколки он не затер и не упускал случая, чтобы продемонстрировать их прилюдно. Хотя после серьезного разбирательства обычно дают несколько часов на выведение авторитетных наколок. И совершенно неважно, что в это время ты находишься в мурованной хате, где невозможно не то что вывести наколку, но даже отыскать гвоздя, чтобы ее зацарапать. Решение схода вынесено, и ты должен ее удалить, пусть даже придется рвать кожу зубами. В противном случае последует куда более суровая кара…

С Фомой все произошло как-то иначе, он оголялся по пояс, демонстрируя воровскую принадлежность, и никто ему не тыкал в глаза, почему он не вывел звезды. Если не знать, что общаешься все-таки с «ломом подпоясанным», его можно было бы принять за блатного.

Ох, непростой этот мужик Фома! Что-то с ним не так, что-то он крепко утаивал. Ни с кем не дружил, но никого и не боялся, к нему тоже никто не лез с дружбой, откровенно остерегались даже блатные. Он был «один на льдине», иначе и не скажешь!

— Только ты не гоношись, — примирительно посмотрел он на Николая. — Я к тебе по делу. Давно тоннель роешь?

Первое, что пришло в голову, — следует возмутиться! Но Николай тотчас понял, что это не прокатит. То, что скрылось от администрации колонии, не ушло от внимания арестантов. Оказывается, за каждым их шагом пристально наблюдали, возможно, что даже в эту самую минуту, кроме Фомы, за ними из барака смотрели еще две пары внимательных глаз. Он невольно обернулся, почувствовав, как от чьих-то заинтересованных взглядов между лопатками зачесалось.

— Не крути башкой, — хмуро предостерег Фома, — не привлекай к себе внимания, а то вон даже «вертухай» на вышке заинтересовался, на тебя поглядывает, — и, хмыкнув, добавил: — Даже про водяру и про девок на сеновале позабыл.

Действительно, «краснопогонник» заинтересованно смотрел на них, но через минуту, потеряв к ним интерес, отвернулся и шагнул в противоположную сторону.