Сабина Тислер - Я возьму твою дочь Страница 22

Он включил ночник, сунул ноги в тапочки и набросил на плечи купальный халат. Потом тихо вышел из спальни и прошел по коридору, всего лишь на две двери вправо.

Он открыл дверь. Фонарь на улице светил прямо в окно, гардина была не задернута, и этого оказалось достаточно, чтобы увидеть, что постель Неле пуста и даже не разобрана. Бруно чувствовал себя так, будто ему с такой силой сдавили грудную клетку, что перекрыли дыхание.

— Неле! — прошептал он. — Девочка моя! Где ты?

Он включил свет в комнате Неле, в коридоре и на лестнице. Потом спустился в кухню, нашел свои очки для чтения, которые лежали на книжечке с кроссвордами, и посмотрел на часы. Половина четвертого. Праздник давно закончился, а Неле все еще не было дома. Такого никогда не бывало.

Так быстро, насколько позволяло больное сердце, Бруно побежал по лестнице в спальню и трясущимися руками оделся. Ему с трудом удалось застегнуть пуговицы на брюках — так тряслись руки.

Потом он выскочил из дома и побежал вниз по улице.

— Неле! — снова и снова звал он.

Ответа не было. Ясени шумели на ветру, кроме этого он не слышал ни звука. Даже ни одна машина не ехала по дороге.

— Неле!

У старого кузнеца по щекам бежали слезы, потому что в глубине души он уже знал, что надежды никакой нет.

В конце концов он позвонил в дверь бургомистра Уве.

Прошло несколько минут, пока Уве открыл дверь.

— Бруно! Что случилось?

— Неле исчезла! Ее нет в постели, нет дома, нигде нет.

Теперь Бруно плакал уже по-настоящему.

— Заходи! — сказал Уве и отступил в сторону.

Они сели в кухне за стол. Уве вытащил бутылку «Корна», ржаной водки, и открутил пробку.

— Рассказывай, — сказал он.

— Да тут и рассказывать нечего. В половине двенадцатого я ушел с праздника. Неле не захотела идти со мной. Она так любит музыку, и время от времени ей хочется потанцевать. Так, для себя, понимаешь?

— Да, я понимаю.

— Ну вот, я отправился домой, а Неле сказал, чтобы она не слишком долго тут оставалась. Она кивнула. Дома я лег спать и сразу же уснул. И только сейчас проснулся от какого-то нехорошего предчувствия. Я встал и увидел, что ее нет. Ее вообще еще дома не было. Я обежал всю деревню, кричал, звал… Но Неле нигде нет.

— Слушай, Бруно, — сказал Уве и налил ему двойную порцию шнапса, — среди ночи мы ничего не сможем сделать. Искать в темноте — гиблое дело. Но ты не отчаивайся. Может быть, она у какого-нибудь друга. Если завтра с утра Неле не появится, мы начнем ее искать, о'кей?

Бруно покачал головой.

— Постарайся успокоиться и поспать еще пару часов. Сейчас я тебе точно ничем не могу помочь. — Уве поднялся. — Не вешай нос, Бруно. Все будет хорошо.

И он по-дружески похлопал его по плечу.

Бруно поднялся, оставил нетронутый шнапс на столе и молча вышел из кухни.

Уве смотрел, как он шел по улице. Обессиленный и согнутый больше обычного.

«Проклятье», — подумал бургомистр.

И в этот момент понял, что хорошо уже не будет.

На следующий день в половине первого Хеннинг растолкал Энгельберта.

— Эй, вставай! Тут такое случилось!

Энгельберт с трудом раскрыл глаза.

— Моя голова… — прошептал он.

Хеннинг сунул другу в руку две таблетки аспирина и поддержал его голову, чтобы тот сумел проглотить их, запивая водой.

— Ты хоть чуть-чуть соображаешь? Я могу с тобой говорить?

Энгельберт кивнул и сунул подушку себе под спину, чтобы сесть более или менее прямо, но голова заболела еще сильнее, так, что его перекосило.

— Неле мертва, — сказал Хеннинг. — Ее нашли в заливе сегодня утром. Никто не знает, почему она утонула. То ли это самоубийство, то ли несчастный случай.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Энгельберт.

— Тогда я тебе объясню. Ты помнишь тот сарай?

Энгельберт кивнул.

— Когда я смылся, ты оставался с Неле. Ты что с ней сделал, дерьмо ты проклятое?

Энгельберт судорожно пытался сложить обрывки воспоминаний в своей раскалывавшейся от боли голове. Там был сарай. Да. И Неле на полу с широко раскрытыми от ужаса глазами. Он зажал ей рот и нос, чтобы она не кричала. Больше никаких картинок не было. Только эти глаза.

— Ты что с ней сделал? — прошипел Хеннинг, тряся его.

— Я не знаю…

— Ну давай, подумай! Ты ее изнасиловал?

Энгельберт потер глаза.

— Может быть, и да, Хеннинг. Пожалуйста, я действительно ничего не помню…

— О боже! — Хеннинг так ударил кулаком по тумбочке, что лампа, стоявшая на ней, подпрыгнула. — Ты убил ее?

У Энгельберта был такой вид, словно он вот-вот разрыдается. Он покачал головой, но выглядело это не совсем убедительно.

— Хеннинг, клянусь тебе, я не могу ничего вспомнить! О боже мой! — Он с трудом поднялся и, заламывая руки, подошел к окну. — Я помню только, что был пьян. Да, там была Неле. Она лежала в сарае и смотрела на меня. Я не помню и не знаю ничего… А потом я только хотел домой и побыстрее в кровать. Но как я туда попал, уже не помню.

— Ясно одно, — сказал Хеннинг, — мы должны исчезнуть отсюда как можно быстрее.

Он уже сообразил, что будет плохо, если Энгельберт попадет под подозрение. Если Энгельберта прижмут, он выдаст его, и кто знает, можно ли будет однозначно доказать, кто из них был с Неле последним.

Для них обоих расклад был плохим.

— А не бросится ли это всем в глаза, если мы так поспешно уедем? — неуверенно спросил Энгельберт.

— Да, возможно. Я не знаю. А сейчас быстро одевайся и спускайся вниз.

Он ушел, а Энгельберту впервые в жизни стало по-настоящему страшно.

— Самоубийство, — сказала мать Хеннинга Имке. — Совершенно однозначно самоубийство. А что же еще? Неле была не в себе, она даже не всегда понимала, что делает, и такое вполне могло случиться. Может быть, она просто упала в воду в темноте? Вполне возможно! О чем-то другом и думать нечего! Кто мог что-нибудь сделать с Неле? Быть такого не может, тем более у нас. Нет, это можно выбросить из головы. Я и полицейским так сказала. Неле была милая девушка, очень приятная. Такая и мухи не обидит. Вот только у нее не все в порядке было с головой. Такие люди долго не живут. Безобидные люди всегда умирают первыми. Но это плохо, и прежде всего для Бруно. Сможет ли он взять себя он в руки, это еще вопрос. Сначала жена, а теперь и дочь! Вот ужас! Сегодня утром полицейские забрали его с собой. В психиатрическую больницу во Фленсбурге. Дай бог, чтобы он ничего с собой не сделал! Потому что самое плохое в жизни — это когда одна драма влечет за собой следующую. Беда не приходит одна. И если ты уже попал в такую трагедию, то так быстро оттуда не выберешься. Нет, все-таки жаль Неле.

— Перестань, мама.

Хеннингу стало плохо, когда он услышал это от матери. Энгельберт сидел бледный как мертвец и молчал.

— Бруно вкалывал всю свою жизнь, — продолжала она. — Он ничего себе не позволял. Абсолютно ничего. Для него всем на свете была только Ирмгард, а потом Неле. Лишь бы им было хорошо. Он хотел, чтобы они были счастливы и чтобы у них всего хватало. Но счастливы они так и не были. А теперь они мертвы, и ничего у него не осталось. Совсем ничего. Все было напрасно. Разве это справедливо? — Она оперлась кулаками на пластиковую скатерть в пеструю клетку, которой был накрыт стол, и посмотрела Хеннингу прямо в глаза. — Теперь ты знаешь, почему я уже двадцать лет не хожу в церковь. Потому что справедливости на свете нет. Совсем нет.

— Оставь их, мама.

Имке кивнула и села за стол. Очевидно, она израсходовала уже весь свой запал. Она положила две ложечки леденцов в чай и медленно его помешивала. Хеннинг вдруг увидел, какие у матери острые и выступающие косточки на запястьях. Такие бывают только у старых людей. «А ведь ей только шестьдесят два года», — подумал он, и у него возникло ощущение, что он скоро ее потеряет.

— Когда вернется папа? — спросил он.

— Около половины восьмого. Он помогает толстому Хайну скирдовать сено. Пока погода еще хорошая.

Хеннинг взял мать за руку и бережно ее пожал.

— Завтра с утра, мама, мы уедем, — сказал он. — Не расстраивайся, мы вернемся. У Энгельберта скоро экзамен, а ему нужно еще очень много выучить. Ему сейчас просто не до того, чтобы наслаждаться нашими пейзажами.

— Понимаю, — сказала Имке, поджав губы. — Конечно. Раз вам нужно ехать, то отправляйтесь!

Вечером они еще раз прошлись по селу. Перед сараем Энгельберт остановился.

— Я и вправду ничего не помню, — сказал он. — Мне стыдно, но это так. Пожалуйста, поверь мне.

Хеннинг кивнул.

Энгельберт тихо сказал:

— Ты видел меня и готов держать язык за зубами. Ты настоящий друг, Хеннинг. Я этого никогда не забуду.

Они молча обнялись.

Доктор Энгельберт Кернер потянулся к телефону и позвонил адвокату обвиняемого.