Вильям Хортсберг - Сердце Ангела Страница 22

— Мы не были близкими подругами, но я очень уважала твою мать.

Эпифани что-то пробормотала в ответ, и предсказательница продолжила:

— Я часто виделась с ней перед тем, как ты родилась. Она владела "силой".

— Вы долго были обручены с Джонни?

— Два с половиной года… Со сливками или с лимоном, милая?

Очевидно, пришла пора чаепития. Эпифани выбрала чай с лимоном и сказала:

— А все это время моя мать была его любовницей.

— Милое дитя, не думаешь ли ты, что я этого не знала? У нас с Джонни не было друг от друга секретов.

— Поэтому вы с ним и порвали?

— Наш разрыв — не более чем измышления прессы. Нам пришлось сделать вид, будто мы порвали отношения. На то существовали достаточно веские причины. Хотя, по сути, мы никогда не были столь близки друг другу, как в последние месяцы перед его уходом на войну. Конечно, весьма своеобразное положение, я не отрицаю. Полагаю, ты достаточно хорошо воспитана, чтобы не поддаться буржуазным предрассудкам. Правда, у твоей матери их было немало.

— Что может быть буржуазное, чем "менаж а труа" [Любовь втроем (франц.)]?

— Причем здесь "менаж а труа"! Не думаешь ли ты, что мы создали здесь некий ужасный уголок секса?

— Не имею ни малейшего понятия о том, что вы "создали". Мама никогда не говорила мне об этом.

— А к чему ей было говорить? Насколько я знаю, Джонатан мертв и похоронен. Он — единственное, что нас связывало.

— Но он жив.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю.

— Тебя никто не расспрашивал о Джонатане? Ответь, дитя, — от этого могут зависеть наши жизни.

— Почему?

— Не спрашивай. Так кто-то интересовался им, да?

— Да.

— Как он выглядел?

— Обыкновенный мужчина, ничего особенного.

— Здоровый такой? Не то чтобы толстый, но… тяжеловатый? Неряшливый… Мятый синий костюм и нечищенные башмаки. Усы черные, а волосы почти серые, короткие, да?

— И добрые голубые глаза, — добавила Эпифани. — Их сразу замечаешь.

— Он не назвался Энджелом? — В голосе Круземарк послышались нетерпеливые нотки.

— Да. Гарри Энджел.

— Чего он хотел?

— Он ищет Джонни Фаворита.

— Зачем?

— Он не сказал мне зачем. Он детектив.

— Полицейский?

— Нет, частный детектив. Что все это значит?

Слабо звякнул фарфор, и Маргарет Круземарк сказала:

— Я не уверена, что знаю. Он побывал здесь. Не сказал, что он — детектив, притворился клиентом. Я знаю, это покажется грубостью, но я прошу тебя уйти. Меня ждет одно дело. Боюсь, это срочно.

— Вы думаете, мы в опасности? — Голос Эпифани дрогнул

на последнем слове.

— Не знаю, что и думать. Если Джонатан вернулся, может случиться все что угодно.

— Вчера в Гарлеме убили одного человека, — выпалила Эпифани. — Моего друга. Он знал маму, и Джонни тоже. Мистер Энджел расспрашивал этого человека.

Послышался скрип стула по паркету.

— Мне нужно идти, — сказала Маргарет Круземарк. — Вставай, живее, я возьму твое пальто, и мы спустимся вместе.

Звук приближающихся шагов. Я сорвал с двери контактный микрофон и, выдернув из аппарата наушник, сунул все добро в карман. Держа "дипломат" под мышкой, я промчался по длинному коридору будто гончая, нагоняющая зайца. Я ухватился за перила, чтоб не упасть, и понесся сломя голову вниз по пожарной лестнице.

Ждать лифта на девятом этаже было слишком рискованно: велика вероятность встретиться с ними в одной кабине, поэтому пришлось поработать ногами. Задыхаясь, я выскочил в пустой вестибюль и уставился на лифтовые стрелки: левая ползла вверх, правая — вниз. В любую секунду дамы могли быть здесь.

Я выбежал на тротуар, спотыкаясь пересек Седьмую авеню — мне уже было не до машин — и только очутившись на противоположной стороне, позволил себе небольшую передышку: стал прохаживаться у входа в здание Осборн-Апартментс, сипя, будто жертва эмфиземы [Заболевание легких.]. Проходившая мимо гувернантка с детской коляской сочувственно поцокала языком.

Глава двадцать шестая

Выйдя из здания, Эпифани и Круземарк направились к Пятьдесят седьмой улице. Я двигался прогулочным шагом по противоположной стороне авеню, держась вровень с ними. На углу Маргарет Круземарк простилась с Эпифани, нежно поцеловав ее в щеку, как тетушки, прощающаяся с любимой племянницей.

Когда зажегся зеленый свет, Эпифани двинулась в мою сторону, через Седьмую авеню. Маргарет Круземарк, лихорадочно размахивая рукой, пыталась поймать такси. Я подозвал к тротуару новенький "кэб" с включенным индикатором на крыше и влез внутрь прежде, чем меня заметила Эпифани.

— Куда едем, мистер? — осведомился круглолицый таксист.

— Хочешь получить пару долларов сверх счетчика?

— А что надо делать?

— Проследить за машиной. Остановись-ка на минуту у "Русской чайной".

Он сделал, как я просил, и повернулся, чтобы посмотреть на мои документы. Я позволил ему взглянуть на "жетон", пришпиленный к бумажнику, и сказал:

— Видишь даму в твидовом пальто? Она садится в тачку возле Карнеги-холла? Не упусти ее.

— Это пара пустяков.

Указанное такси резко развернулось на Пятьдесят седьмой улице и двинулось обратно по Седьмой авеню. Нам удалось повторить маневр, не привлекая к себе внимания, и мы тронули следом, держась за полквартала от них. Круглолицый поймал мой взгляд в зеркальце и улыбнулся:

— Ты обещал пятерку, парень, верно?

— Пятерку и получишь, если тебя не заметят.

— Я в своем деле дока.

Мы проехали по Седьмой до Таймс-сквер, мимо моей конторы, и тут первое такси свернуло налево и помчалось по Сорок второй улице. Искусно маневрируя в потоке машин, мы не отрывались от них, но старались держаться на расстоянии, чтобы не вызвать подозрений; один раз, видя, что мы отстаем, таксист газанул и проскочил на красный у Пятой авеню.

Два квартала между Пятой и Центральным вокзалом были забиты машинами, и движение резко замедлилось.

— Видел бы ты это местечко вчера, — извиняющимся тоном произнес таксист. — Тут был парад в честь Святого Пэдди [Пэдди — неуважительное прозвище ирландцев, уменьш. от "Патрик". Святой Патрик (385–460 н. э.) — покровитель Ирландии.]. Заварили кашу на весь день…

Такси Маргарет Круземарк снова повернуло к центру на Лексингтон-авеню, и я заметил, как оно останавливается у Крайслер-Билдинг. На его крыше вспыхнул индикатор "свободен". Дама вылезла.

— Останови-ка здесь, — попросил я, и шофер подъехал к Чейнин-Билдинг. На счетчике набежало полтора доллара. Я протянул ему семь: он отработал эти монеты до единого цента.

Я зашагал через Лексингтон-авеню. Первая машина уже испарилась, — как и Маргарет Круземарк. Но это не имело значения. Я знал, куда она направляется. Пройдя через вращающиеся двери и очутившись в вестибюле, отделанном мрамором и хромом, я сверился с указателем и обнаружил, что компания "Круземарк Маритайм, Инк." находится на сорок пятом этаже.

Я уже выходил из лифта, когда сообразил, что мне нельзя встречаться с Круземарками. Сейчас они с легкостью могли побить все мои козыри. Дочь выяснила, что я разыскиваю Джонни Фаворита, и помчалась прямо к папаше. Очевидно, то, что Маргарет хотела ему сообщить, было очень важным, и она не решилась доверить это телефону. Я немало бы дал за то, чтобы услышать их дружескую беседу за семейным стадом, и в эту минуту — о, счастье! — заметил мойщика окон, собирающегося приступить к работе.

Он был лысый, пожилой, со вдавленным носом, какой бывает у боксеров. Мойщик шел по блестящему коридору, фальшиво насвистывая прошлогодний шлягер "Птичник". На нем был зеленый комбинезон, а крепления страховочного пояса болтались позади, напоминая пару расстегнутых подтяжек.

— Минутку, приятель! — позвал я, и он, оборвав мелодию, замер со сложенными в трубочку — будто в ожидании поцелуя — губами. — Держу пари, ты не сможешь сказать мне, чей портрет находится на пятидесятидолларовой бумажке.

— А в чем дело? Это что, телепередача "Откровенная камера"?

— Ни в коем случае. Просто я держу пари, что ты не знаешь, чье лицо изображено на полтиннике.

— Ну ладно, умник: это Томас Джефферсон.

— Ты ошибся.

— Да неужели?… Ну и что с того?

Вытащив бумажник, я извлек из него сложенную полусотенную, которую ношу при себе на крайний случай, например — для непредвиденной взятки, и поднял так, чтобы он увидел ее достоинство.

— Мне показалось, тебе захочется глянуть на счастливчика-президента.

Мойщик окон кашлянул и моргнул.

— Ты что, чокнутый, или как?

— Сколько тебе платят? — продолжал я. — Не стесняйся, выкладывай. Надеюсь, это не секрет?

— Четыре пятьдесят в час, благодаря профсоюзу.

— А не слабо сделать в десять раз больше? Благодаря мне?