Яна Розова - Воронка Страница 22

Сын односложно отвечал на его вопросы, глядя в сторону, нетерпеливо почесывая ухо и делая круглые отчаянные глаза в сторону своей матери. Та понимающе кивала. Потом мальчик быстренько испарялся из поля зрения надоедливого папаши.

— Инна, что ему купить? — Спрашивал Борис, вполне искренне думая, что покупка может стать мостом к сердцу мальчика. — Что он хочет? Велосипед? Компьютер? CD-плеер?

Все это и многое другое беспрерывно хотела его шестилетняя Эмилия и все это у нее было, поэтому папа был любимый, его целовали, без него не ложились спать.

— Алешка ни в чем не нуждается, — говорила Инна с особым выражением, будто бы эти слова ее были только звуком, а надо было услышать их смысл как-то иначе, не на слух. Так она всегда говорила, чем раздражала Бориса до сердечных спазмов. — Велик у него есть, за компьютером поработать всегда мой брат дает, а этот плеер — всего-навсего игрушка. Алешка уже вырос из этого. И перестань носить нам еду. Мы не голодаем. Квартиру, что ты нам оставил сдаем, у меня есть работа и Алешины картины уже покупают.

— Покажи мне их! — требовал Борис.

Она приносила нечто невообразимое: не дерево, не зверь, не человек, не луна…

— Что это за бред? — Кривился зритель, а Инна снова улыбалась и в ее глазах снова появлялось некое выражение, будто она не глазами видела мазню Алешки, а другим, специальным органом, которого у плебея Бориса и быть не может.

Двадцать лет назад он приехал в Гродин поступать в сельхозинститут. В кармане у Бориса только и было, что направление на учебу, выданное районным отделом образования и рублей пятьдесят денег. В институт он поступил и сразу стал комсомольским лидером, активистом, отличником и самым лучшим. Борис просто не мог себе позволить быть обычным парнем — возвращаться в родной колхоз ему не хотелось ужасно. Он стал продвигаться по комсомольской линии, сумел остаться в Гродине после института. Вскоре выпускник вуза уже работал на Гродинском химическом, куда простых смертных без химического образования не брали, и возглавлял комсомольскую организацию завода. К моменту, когда комсомольская организация, вслед за всем прежним порядком, приказала долго жить, Борис Васильевич уже занимал уютное кресло в администрации завода, а когда началась свистопляска с выборами во всякие там Думы, с азартом включился во всеобщий кордебалет. Он по-прежнему, был лидером, человеком, за которым идут бараны, поэтому легко скакнул сначала в городскую Думу, потом — в областную. Но однажды призадумался: а надо ли ему это? Если идти по пути вечного кандидата, то рано или поздно придется штурмовать Государственную Думу, а потом катиться в Москву. А ведь на химзаводе ему тоже неплохо! Он уже женился на Аньке и тесть хорошо «помог» молодой семье, подарив квартиру в самом престижном доме города, как раз напротив здания мэрии. К тому же, Борис урвал контрольный пакет акций заводика по розливу уникальной минеральной воды в Курортном, приносящий пропитание на день насущный. Да и загородным домом можно было гордиться вполне! Словом, к чему лишние движения, если и тут все так чудесно складывается? Борис отложил амбиции и уже через год занял должность заместителя директора по маркетингу «Гродинского химического завода».

И только каждый раз, после визита к бывшей жене и бывшему сыну, он ощущал некоторую удивительную для его натуры неуверенность. В своем кабинете, в своем «Мерседесе», в своей квартире, на беспрерывных банкетах он чувствовал себя большим человеком, непререкаемым авторитетом в любой области. Свои суждения Борис привык излагать насмешливым тоном и не стесняясь разбавлять цензурные выражения нецензурными, стремясь не просто поумничать, но и обидеть собеседника. Любил разглагольствовать о дисциплине, которой сейчас добиться невозможно, поскольку народ совсем разболтался и Сталина на этот народ не хватает. Любил, ковыряясь зубочисткой в дупле зуба, побороться за нравственность, отчитав кого-нибудь из молодых сотрудников за джинсы или яркий макияж. Призабыв об обстоятельствах собственной жизни, возмущался разводами в семьях подчиненных. Каждая из воспитательных бесед заканчивалась неизменным:

— Вот я, к примеру! Чего бы я достиг, если бы не приходил на работу во время, таскался бы в замусоленных штанах или менял жен, как все вы? Да ничего бы не достиг! Надо быть серьезнее, работать…

Так Борис спускал пары, а после мог и гадкую улыбочку Инки выбросить из своей административной головы. Но проходило время, он снова не мог удержаться и ехал в ту скромную квартиру, где много лет назад его, неотесанного первокурсника, приветливо встретили интеллигентные родители Инны. За их столом оробевший Борис впервые взял в руки столовый нож, впервые услышал что можно говорить без мата. Да и о чем говорить! О книгах, о живописи, о политике. Ему казалось будто мир вокруг него стал шире, больше, разнообразнее, удивительнее.

Потом они с Инной поженились, стали жить отдельно, своей жизнью. Карьера Бориса набирала высоту, но жена этим не интересовалась совершенно. Витала себе над землей в эмпирических потоках, кропала какую-то ненужную диссертацию про Ван Гога или про Гогена, которых Борис не различал и еще позволяла себе улыбаться с этим своим выражением: ну что ты понимаешь! А Борису хотелось от супруги участия и, черт возьми, уважения к его успехам, ведь он каждый день уходил на работу, пробивался вверх, стремился добиться большего не только для себя, но и для своей семьи. Разногласия разжигали ссоры, все чаще перераставшие в настоящие скандалы и однажды Борис услышал в свой адрес:

— Ты, всего на всего, плебей. Цепкая деревенщина.

И это задело его до самых печенок как раз потому, что было правдой. До него не раз доходили высказывания завистников, переданные прихлебателями. Дескать, хамское воспитание Бориса Васильевича просто глаз режет, он хоть бы у жены своей поучился как себя с людьми вести надо!

Инна обидела его и в пику всем ее улыбочкам и высказываниям Борис сделал вывод, что все эти книги, живопись и болтовня о политике лишь шелуха, не приносящая никаких материальных благ. Если бы он только и делал что читал — они с Инной так бы и жили в общежитии, а не в двушке, выделенной заводом молодому специалисту и общественному работнику. Да, он простой парень, выходец из народа. Да, он чихать хотел на всякие там этикеты и реверансы. Но Инка без Бориса — полный ноль, никто, научный работник (Ха!).

Зато в новой семье Бориса ценили и уважали. Его тесть сам из народа вышел. Поднялся по крутой партийной лесенке и шаловливые ветры перемен не сумели сдуть его со взятых нахрапом высот. Аньке для общения с окружающими хватало осовремененного словаря людоедки Эллочки — самыми ходовыми выражениями в котором были: «Почем?», «Где брала?», «Круто!», «Вау!» и «Говно!». В замужестве она посвятила себя утомительному процессу деторождения, потому что новые дети служили отличным поводом для расширения ареала освоения новых магазинов и покупки новых вещей. Вместо творчества Ван Гога Борис теперь обсуждал качество «Нестле», «Бёбхен» и «Вайкики», причем к его мнению прислушивались.

Все это было по нему, для него. Так он и должен был жить, так он и был создан. Но к чему же тогда споры с самим собой? Зачем этот постоянный поиск аргументов в пользу своей правоты? И почему он снова и снова таскается к бывшей жене, бесясь от одного только выражения ее лица?

Он не мог ответить, он не знал как это объяснить. Странная раздвоенность исчезла только тогда, когда Борис стал соискателем рыцарского звания в Ордене Чистой Веры. Лишь только получив золотой медальон с изображением двух рыцарей, сомкнувших руки в крепком рукопожатии, он осознал, чего же ему не хватало все эти годы. Ему не хватало осознания своей избранности, элитности. Он не плебей, иначе не попал бы в рыцарский Орден. Среди рыцарей, собиравшихся каждый четверг (именно четверг!) в огромном банкетном зале ресторана «Арарат», хозяин которого тоже был членом Ордена, простых людей и быть не могло. Поначалу, Борис смотрел на этот карнавал свысока, но разглядел среди ряженых кое-кого из числа авторитетнейших лиц Гродина и присмирел. А ведь оказаться среди первых людей в городе и области не так уж плохо! И пусть все прикрывали лица масками, деликатно изображая уважение к чужой анонимности, но каждый рыцарь чудесно знал, с кем он разделяет трапезу.

Придя на ассамблею впервые, Борис изумился пышному убранству зала. Повсюду колыхались черно-белые полосатые полотнища, над креслом Магистра висел огромный герб Ордена, искусно изготовленный из тонких витых листов желтого и белого металлов. Зал был украшен рыцарскими доспехами, копиями со средневековых гравюр на тему рыцарства, старинными тяжелыми мечами, щитами с непонятной геральдикой, а все члены Капитула были разодеты в пурпурные шелка и бархат. Звучала странная, совсем не средневековая музыка. Казалось, что поют ветры пустынь в тех дальних странах, куда рыцари отправлялись за славой и добычей. Музыка немного туманила мозг.