Александр Каменецкий - Последний пророк Страница 22

— Вы все поняли? — инквизиторским тоном полюбопытствовал капитан.

— Более чем, — замогильно ответил я.

— Теперь расскажите всю правду.

— Мне нечего рассказывать! Поймите, нечего!

— Хорошо. — Капитан был пока еще миролюбив. — Посмотрите на эти снимки. Кто-нибудь вам знаком?

Он разложил передо мною веером дюжину фотокарточек: бородатые люди в чалмах со злобными физиономиями. Совершенно отпетые. Но одно лицо показалось действительно знакомым.

— Это полевой командир Хаттаб, — сказал я, указывая пальцем на снимок.

— Откуда вы его знаете? — удивился доблестный капитан.

— Часто показывали в русских «Новостях». По ти-ви.

— А этот? Этот? Этот?

— Остальных не припоминаю, извините. А кто они?

— Могли бы и сами догадаться. Террористы-фанатики, которых разыскивает Интерпол. Вы точно никого не узнаете? Взгляните еще раз, внимательно.

— Нет. Нет.

— Хорошо, допустим. — Он помолчал. — Хотите, мы заключим с вами небольшой договор?

— Насчет чего? — насторожился я.

— Вы расскажете правду, и я сделаю так, что вы с семьей окажетесь сегодня же ночью на территории российского консульства. В противном случае при обыске в ваших вещах случайно найдут пакетик с двумя-тремя граммами героина. Этого достаточно, чтобы упечь вас за решетку на четверть века. Сколько вам потребуется времени для размышлений?

— Нисколько, — сказал я.

— Итак?

— Мы прибыли сюда, чтобы убить вашего президента, его жену, детей, министра внутренних дел, разогнать парламент и сделать коммунистическую революцию. Мы — агенты Фиделя Кастро. В частности, я его сын. Вас устраивает мое признание?

Капитан рассмеялся:

— Я рад, что в самые сложные минуты жизни вы сохраняете чувство юмора.

Он нажал под столом какую-то кнопку, и в кабинет вошли двое в униформе, с пистолетами и дубинками. Отдал приказ по-арабски. Нас повели в камеру.

Мой директор школы любил говорить, что если я не исправлюсь, то рано или поздно попаду за решетку. Так оно и случилось. То была еще не тюрьма, конечно, хотя в Лефортове намного уютнее, верьте мне на слово. Представьте себе подвал, длинный коридор. Те, кто строил полицейский участок, сделали это на совесть. Французы вообще разбираются в тюрьмах, одна их Бастилия чего стоит. В подвал ведут скользкие, как положено, сырые ступени. Потом коридор — потолок едва не касается макушки. Метров двадцать длина, ширина — около двух, может, чуть меньше. Пол выложен аккуратно подогнанными бетонными плитками. Под потолком, в начале и в конце коридора, горят тусклые электрические лампы, забранные железными прутьями. Из-за этих прутьев на полу лежат пятна полосатого света. Дверь в начале коридора не решетчатая, а деревянная. Из толстенных досок, схваченных металлическими полосами. Кажется, присутствовали еще крупные ржавые головки заклепок. Дверь запирается на два могучих засова, сверху и снизу. Верхний засов — гнутый ломик в петлях, замок ему не положен. Нижний — классический амбарный, с таким же замком. Замок напоминал кинореквизит, но оказался настоящим. Дужка — толщиной в мой большой палец. Запирался и отпирался антикварным длинным ключом с узорчатыми зазубринами на конце. Сделано было, еще раз повторю, все на совесть, с уважением к традициям. С противоположной стороны в коридор вела обыкновенная решетчатая дверь, по виду довольно новая. Притом, я после обратил внимание, через нашу дверь, деревянную, вводили только заключенных. Полицейские и обслуга входили с другой стороны. И еще я подозреваю, что наш каземат — не единственный. Позже мне сказали, что город стоит на древних катакомбах. Их начали рыть еще финикийцы, продолжили римляне, затем арабы и так далее, до наших дней. Короче говоря, при желании здесь можно было обустроить шикарную подземную тюрьму. Целый ГУЛАГ, при желании. Просто грех не воспользоваться.

Камеры расположены по обе стороны коридора. Камера: помещение примерно три на три метра, отделенное от коридора толстыми прутьями решетки. Прутья установлены вертикально. Расстояние между ними — сантиметров пятнадцать — двадцать. Вход сбоку: решетчатая дверь в стене и еще одна, ведущая в камеру. Похоже на вольер в зоопарке. Если ты захочешь сбежать, придется открыть два замка, а не один, только тогда попадешь в коридор. Наша камера — третья от начала. Первые две были пусты, в камере напротив копошились двое бродяг. Сопровождавший нас безразличный полицейский попросил не нарушать порядок. В руке держал большую связку ключей. Тюремщик Монте-Кристо.

Куб душного пространства, решетка, в углу — вонючее ведро, накрытое прямоугольной доской. Больше ничего. На элементарные нары я даже не надеялся. В книгах и фильмах заключенным бросали гнилую солому, чтобы лежать. Никакой соломы. Холодный и влажный бетонный пол. Даже сидеть на нем опасно, почек у человека всего две. Свет — только в коридоре. По разреженной темноте можно догадаться, что где-то существует электричество. Состав воздуха: представьте себе ночь в бесплатном общественном туалете. Температура, несмотря на подвал, близка к тридцати градусам. Чем это объяснить, не знаю.

(Здесь хочу сказать доброе слово хозяевам Лефортовского замка: ребята, у вас отличный пятизвездочный отель! Так держать! Единственная просьба: избавьте меня от проклятого радио. Выключите его!)

Сняв с себя и с Тани кое-какие вещи, я организовал нечто вроде лежбища. По крайней мере мы смогли уложить дочку. Свернулась тугим клубком, прижавшись к матери. Спросила:

— Пап, за что нас посадили?

— Не знаю, — ответил сквозь зубы.

Жену била крупная дрожь. Тряслась, ушибаясь затылком о стену. Я пытался ей что-то сказать, но Таня не реагировала: шок. Пройдет, подумал я. Обычно шок сменяется глубокой апатией. Лучше бы им сейчас заснуть, Тане с девочкой. Если удастся.

— Папочка, я хочу домой. Забери меня отсюда, пожалуйста!

Я сел рядом на бетон, обнял несчастного Ежа.

— Потерпи, родной. Ты же большой, взрослый Ежик, надо немножко потерпеть. Завтра утром все выяснится. Все будет хорошо.

— Мы же ни в чем не виноваты, правда, папа?

— Конечно, доча. Это все недоразумение. Нас должны освободить.

— Почему эти люди такие злые? За что они нас посадили? Если бы я знал. Если бы я только знал!

— Спи, Машуник. Тебе тепло?

— Тепло.

— Вот и хорошо. Спи, маленький. Хочешь, я спою тебе колыбельную?

— Хочу!

Когда нашей дочке было три с половиной, я уже писал об этом, она слегла с крупозным воспалением легких. Бредила. Тогда и появилась эта колыбельная собственного сочинения. Вздохнув, я тихонько запел:

Спят деревья и мосты, Спят лисицы и коты, Ежик-Ежи к, засыпай, Баю-баю-бай…

Спят и солнце, и луна, И не видно ни хрена, Ежик-Ежик, засыпай, Баю-баю-бай…

Вторую строфу я выдумал около трех ночи, в таком состоянии, что лексика уже не играла роли, только ритм. Потом она прижилась, осталась. Подумав, вдруг родил еще одно четверостишие:

Ничего не бойся, Еж, Нас так просто не возьмешь, Пусть мы и в чужом краю, Силу знаем мы свою.

— Клёво! — воскликнула Машка. — Клёво, папа.

Насчет силы я был совсем не уверен. Что делать? Что происходит? Если действительно недоразумение, оно должно совсем скоро разъясниться. А если нет? Если нас, например, взяли в негласные заложники? Все может быть. Нет, нужна четкая стратегия поведения. Мы ни в чем не виноваты — раз. Мы иностранные граждане — два. Нарушение прав человека — три. Значит, надо сделать так. С самого утра потребовать свидания с каким-нибудь начальником. Написать и передать ему заявление: требуем свидания с российским консулом! Немедленно. Если откажут, объявляем голодовку. И Машка тоже объявит голодовку? Хорошо, пусть представителям России передадут женщину с ребенком. Пускай даже одного ребенка. Его нельзя в чем-либо заподозрить. Мы с женой остаемся в камере и голодаем. Требуем пресс-конференции. Нет, не так. Когда мы выйдем, дадим пресс-конференцию. Самую настоящую. Интервью Би-би-си и Си-эн-эн. На первых полосах газет: «Русские туристы в арабском подземелье!», «Коррумпированные полицейские захватили…»

Господи, ну и чушь лезет в голову!

Я обнаружил, что уже с полчаса бесцельно брожу по камере, изучая настенную живопись. Видимо, участок жил насыщенной жизнью. Разноязыкие граффити покрывали стены от пола до потолка. Английский, французский, немецкий, итальянский, испанский, арабский. Какой, однако, интернационал! Содержание надписей удручало однообразием: «Fuck you!», «Fick euch», «Merde», «Porci malagetti», «Bloody bastards»… Попадались краткие сообщения с привязкой к месту и времени: «Big Johny was here. 12.02.2000» или самокритичные: «Ich bin 'ne dumme Kuh. Susi Bohnsack. 21. Mai '98 м. Некоторые авторы изъяснялись цитатами: «I hate myself and I want to die», задумчиво выражали насущные желания: «Хочу слънца» или острили: «Przeprasemo do dupy». Рисунки я нашел банальными: фаллосы в избытке, обнаженные женщины с большой грудью, пацифистская символика… Впрочем, один женский портрет был выполнен довольно прилично. Если бы его не портил громадный член, зависший над приоткрытым ртом. Потрудившись, обнаружил и русский текст: «Я ебал вас в рот, ебаные суки!» Кратко и содержательно. Без подписи.