Майкл Бонд - Огонь подобный солнцу Страница 22

– Днем я ненадолго уходила. Просто так, побродить. А в основном была дома – боялась, что ты проснешься и не поймешь, где находишься.

Он взял ее за руку, которая оказалась неожиданно твердой, кожа – сухой и шершавой.

– Спасибо.

Она сжала его руку.

– Ты бы сделал то же самое.

– Может, и нет. Последнее время у меня была ужасная жизнь.

– Ешь. Жизнь состоит из полос. Все образуется. И действительно, когда он, сытый, сидел в парке на полуденном солнце, чувствуя, как внутри разливается теплота от выпитого кофе, раздражающая ноющая боль в ноге немного поутихла, а с ней и его страдания. «Может, Пол все-таки видел футбольный мяч». Он задремал, просыпаясь время от времени, мысленно пересчитывая оставшиеся дни. «Двадцать один день».

Он попытался представить себе, как будет добираться до Парижа. «Еще есть время. Пока не смогу из-за колена. Но и жить за ее счет тоже больше нельзя. Жаль, что я не могу ей все рассказать. Осталось двадцать три доллара. На доллар в день жуй – и в ус не дуй. Еще день. Да, еще один день, и я уйду».

Они шли по шумным улицам, она держала его под руку.

Остановившись у открытого магазинчика, где на маленьком столике лежали горкой сложенные вышитые рубашки, она выбрала одну из них и приложила к нему.

– Твой гардероб несколько страдает однообразием. Он потянул ее за руку.

– Не надо мне ничего покупать. Успокойся!

– Может, чтобы быть спокойной, мне и нужно тебе что-нибудь купить. Ты что, испугался?

– Чего?

– Ну вот ты опять за свои иезуитские замашки – отвечаешь вопросом на вопрос. Кого – меня их?..

– Их?

– Ну тех, с кем ты воевал всю ночь. Ты хороший человек, но ты издерган, боишься... Я могу...

Он усмехнулся.

– Так, теперь ты в роли психиатра.

– Прекрати! Мне нужно знать все, чтобы помочь тебе.

– Чтобы потом продать материал «только для одной газеты»?

– Ну и ну. – Она покачала головой. – Я вижу, ты можешь быть порядочным говнюком, если постараешься, – такой мой вывод тоже делает меня психиатром в твоих глазах?

– Мне все равно, кем это тебя делает.

– Я не такая, как кажусь. Хотя кажусь я тебе, а не себе.

В комнате было тихо, прохладнее, чем на улице. Она села на кровать, не снимая жакета. Он подсел к ней.

– Мало удовольствия от такого гостя, как я.

– Дело не в этом.

– А в чем тогда?

Она разгладила складку на колене.

– В акклиматизации. – Она поднялась. – Пойду приму душ.

Пройдя в ванную, она закрыла за собой дверь. Послышалось шуршание ее одежды, шум воды из крана. Он вышел на балкон, затем медленно поднялся по пожарной лестнице на крышу, где полуденный свет тускнел от грязного дыхания города.

Перед ним на вершине холма расточал свое поблекшее былое великолепие Акрополь. Из вентиляционных труб эхом разносились смех и звуки радио, с улицы доносились детские голоса, слышались беготня и неравномерный гул моторов. Над полуразрушенными колоннами на вершине холма быстро удалялся самолет.

Он думал о предстоявшем ему перелете, о долгих милях пути. «Когда? Стоит появиться в Париже раньше, и я – мертвец: прежде всего они будут искать там. Я попал в их лабиринт, где только им известны все выходы».

"А если рассказать ей? Не надо ее впутывать. Может быть, она смогла бы чем-то помочь? Как бы там ни было, не стоит рисковать и ехать в Париж раньше времени. «Кохлер Импорт-Экспорт»? ЦРУ сейчас злорадно сидит в засаде, зная, что мне известен адрес. Интересно, рассказали ли им тибетцы? Лучше дождаться Пола. В любом случае у меня нет денег, чтобы добраться до Фултон-стрит. Так, может, украсть? Просто смешно – с такой ногой. Забавно, что кража уже не кажется мне чем-то порочным, а просто неразумным с точки зрения тактики. Моя нравственность расползается, как старая рубашка. Старая изношенная рубашка.

Лучше всего сейчас затаиться где-нибудь в укромном уголке этого лабиринта. Пусть заживет колено. Потом, когда придет время, встретиться в Париже с Полом, вместе мы найдем выход. И потом уже мы будем охотиться за ними, мы загоним их в лабиринт, и тогда они будут в роли жертв".

В вентиляционной трубе заорала кошка. Он посмотрел вниз. Окно ванной приоткрыто, видны вытянутые в пенистой воде ноги Клэр. Одна, лениво приподнявшись, показалась из воды. Рука скользнула вниз, зачерпывая воду и поливая ею бедро. Он тут же ощутил, как в нем запульсировала кровь.

Сев на парапет, он стал наблюдать, как вокруг Парфенона двигались, словно муравьи, маленькие точки. Клэр поднялась к нему, взбивая мокрые волосы на жарком воздухе.

– Душ не работает.

– Греческий водопровод. – Он повернулся к ней. – Ты пахнешь орхидеями.

– А как они пахнут?

– Не знаю. Но если они пахнут, то, должно быть, как ты.

Она обняла его.

– Пора обедать. Греческий ягненок – пища богов. Оливки и рецина.

– У тебя всегда такой аппетит?

– Да, на все!

В ресторане было прохладно и пахло специями. Открытые до пола окна выходили в мощенный булыжниками переулок.

– Да здравствует краси! – сказала Клэр, взбалтывая красное вино в бокале. От него отблески заходящего солнца играли на тростниковом потолке. – Вино и кровь.

– Дары Бога.

– Жизнь так чудесна, что создать ее вряд ли было бы под силу одному только Богу. К тому же еще и сексуально несостоятельному, – хихикнула она. – Несмотря на все его старания, ему даже злодейства не очень-то удаются.

С наступлением темноты булыжники Плаки стал заливать бледный свет восходящей луны. Они свернули наверх к Акрополю. Приземистые кубические здания при свете фонарей бросали прямоугольные тени.

Дорогу преградили стальные ворота. Сквозь прутья тускло виднелись колонны Эректиума. Лунный свет высвечивал хаос Парфенона. Прохладный ветерок, пронизывая оливковые деревья, раскачивал скрипучую калитку. Она тихонько толкнула ее. «Открыто!»

Лунный свет белой лавой стекал по мраморным ступеням. Оливы шелестели молодой листвой, тень от которой падала на пропилеи. Слева внизу располагался Эректиум. Под подбородком богини, где-то далеко в городе, промелькнул огонек «скорой помощи».

Проход между колоннами Парфенона и стеной был испещрен полосками лунного света, от камней веяло прохладой. Она потерлась подбородком о его руку.

– Время слишком быстротечно.

– Почему?

Она прикоснулась губами к его пальцу.

– Мы здесь... так неожиданно. Время просачивается сквозь пальцы. Я просто чувствую это.

– Оно никогда не останавливается.

– Иногда оно убегает как-то все сразу. – Пристроившись на камне рядом с ним, она провела пальцем по его губам. – Хорошо, что мы не торопимся?

– Мне и некуда, Клэр.

– В этом-то и вся прелесть. Все закончится прежде, чем мы успеем понять.

Он притянул ее к себе, его руки скользнули по ее телу, поднимая платье и наслаждаясь нежностью ее кожи. Она подсунула сцепленные пальцы ему под голову. Он ощутил трепет ее живота, лежа под шелковым душистым шатром ее волос, все дальше погружаясь в ее волшебно-сладостные глубины, во все то, что было за пределами воспоминаний.

Она еще долго лежала на нем, лаская языком его губы и целуя его глаза.

Ее спина была гибкой, упругой и гладкой на ощупь, ягодицы – маленькими и крепкими, он чувствовал влажные завитки волос между ног.

Она соскользнула с него, луна мягко осветила ее голый живот.

– Не где-нибудь, а в храме Девы.

– Какой девы?

– Глупенький, «парфенос» значит дева. Не только вы, католики, все выдумали. – Она расстегнула рубашку Коэна и стала целовать его грудь, пощипывая волосы вокруг сосков.

Он сидел, прислонившись к колонне, она – перед ним, в том небольшом пространстве, где властвовали его руки. Убрав ее волосы, он прикоснулся губами к ее уху: «Tu portes une petite perle a chaque oreille».

– Как нежно это звучит – лучше, чем по-английски.

– У тебя маленькие жемчужины в ушах. Не так ли?

Внизу сверкали Афины – аксиома, полная бесценных загадок. Tod und Verklarung. Возрожденные из мертвых, преображенные. Налицо – алхимия: любовь превратила глину в плоть. Он почувствовал, как пульс земли бьется в унисон с его собственным. Колонна за спиной стала как бы частью его самого, как бы его собственной костью. И через нее его мироощущение разрасталось и охватило сначала гору, город у ее подножия, пульсирующий изгиб земли и, наконец, пространство, в котором они двигались.

«На какое-то мгновение я забыл. Отчаянную тоску, злобу, ненависть. Это сделала любовь, любовь помогла мне избавиться от них. Как много можно забыть, если любишь. Я не должен любить». Он погладил ее руку и сказал:

– Как-то очень давно я проснулся в блаженном состоянии. В тот день мне ничего не нужно было делать – просто жить. У меня не было никаких планов. Планы убивают, равно как и желания. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного – это была абсолютная радость пустоты.

– Вот что сказал Монтень: «Je ne trace aucune ligne cer-taine, ni droite, ni courbe»[[1]]. – Она подбросила камешек, он застучал по мрамору. – Вот поэтому ты и куришь свой гашиш?