Жан-Кристоф Гранже - Багровые реки Страница 23

— Я говорил с кладбищенским сторожем. За могилой старательно ухаживают, но он ни разу не видел, кто именно.

Крозье не ответил. Открыв ящик стола, он извлек оттуда бутылку со спиртным золотистого цвета и плеснул себе в стаканчик — совсем немного, на донышко.

— Если мы не разыщем семью, — спросил Карим, — можно ли получить официальное разрешение на обыск склепа?

— Нет.

— Тогда позвольте мне разыскать родителей мальчика.

— А белая машина? А сбор улик вокруг кладбища? Кто этим займется?

— У нас будет подкрепление из центральной уголовки. Они прекрасно с этим справятся. Дайте мне хоть несколько часов, комиссар! Я хочу провести эту часть расследования сам, один.

Крозье поднял стакан, глядя на Карима.

— Я тебе не предложил…

Карим отрицательно мотнул головой. Крозье одним глотком осушил стакан и прищелкнул языком:

— Ладно, даю тебе время до восемнадцати часов, включая рапорт.

Молодой араб выбежал из кабинета. Его жесткая тужурка поскрипывала при каждом шаге.

18

Карим позвонил директрисе школы Жана Жореса, чтобы узнать, нашла ли она в отделе образования сведения о Жюде Итэро. Та действительно сделала запрос, но ответ был отрицательным — никакой информации о мальчике в архивах департамента не оказалось. «Наверное, вы на ложном пути, — набравшись смелости, заметила она. — Ведь ребенок мог и не жить в нашем районе».

Карим повесил трубку и взглянул на часы. Тринадцать тридцать. Он дал себе два часа на то, чтобы проверить архивы других школ и просмотреть списки учеников младших классов.

Он управился меньше чем за час, но нигде не нашел ни малейшего следа Жюда Итэро. Тогда он вновь поехал в школу Жана Жореса: пока он копался в архивах, ему пришла в голову одна мысль. Женщина с большими зелеными глазами встретила его в самом возбужденном настроении.

— Я еще кое-что сделала для вас, офицер!

— Слушаю.

— Я стала искать учителей, которые преподавали здесь в те годы.

— И что же?

— Нам опять не повезло. Бывшая директриса давно на пенсии.

— Малышу Итэро было в восемьдесят первом — восемьдесят втором годах девять — десять лет. Можно найти учительниц этих классов?

Женщина уткнулась в свои записи.

— Конечно! Тем более что в них работала только одна учительница. Это довольно распространенная практика, когда учителя «переходят» из класса в класс вместе с детьми.

— И где же она сейчас?

— Не знаю. Она ушла из школы как раз в конце восемьдесят первого — восемьдесят второго учебного года.

Карим мысленно выругался. Но директриса многозначительно продолжала:

— Знаете, я много думала и поняла, что мы упустили одну вещь.

— Какую?

— Школьные фотографии. Мы ведь храним у себя снимки всех классов.

Карим прикусил губу: дурак, как же он мог это забыть!

— И вот я просмотрела наши фотоархивы. Вы не поверите: снимки этих классов тоже украдены!

Внезапная догадка, словно молния, блеснула в голове Карима. Ему вспомнилась пустая овальная рамка на стене склепа. Значит, кто-то хотел стереть саму память о мальчике, уничтожить его имя, украсть лицо. Женщина недоуменно спросила:

— Почему вы улыбаетесь?

— Извините меня. Я уже давно жду этого. Жду вот такого, настоящего дела, понимаете? И мне тоже пришло кое-что в голову. Хранятся ли у вас классные дневники прошлых лет?

— Дневники?

— В мое время в каждом классе имелась такая тетрадь, что-то вроде журнала, куда записывалось, кто из детей отсутствовал, что задано на дом.

— Да, у нас тоже есть такие.

— Вы их храните?

— Конечно. Но там нет списков учеников.

— Зато есть фамилии пропускавших уроки.

Лицо женщины просияло, глаза ее радостно заблестели.

— Вы надеетесь, что мальчик когда-то пропускал занятия?

— Я надеюсь главным образом на то, что эта мысль не посетила наших воров.

Директриса снова открыла шкаф с архивами. Карим перебрал темно-зеленые тетради и выбрал две из них, за нужные годы. Увы, его ждало разочарование — фамилия Итэро там не значилась.

Скорее всего, он действительно шел по ложному следу: несмотря на его глубокую уверенность, что ребенок учился в школе Жана Жореса, никаких подтверждений этому не было. Однако сыщик упрямо листал тетради, надеясь на чудо.

И вдруг он увидел. Ему помогли цифры, аккуратно проставленные в правом верхнем углу. В тетради за 1982 год отсутствовало несколько страниц. Их явно вырвали — с 8 по 15 июня. Эти даты походили на клещи, ухватившие кусочек… пустоты. Кариму померещилось имя мальчика, написанное все тем же округлым четким почерком на недостающих листках.

Он тихо попросил директрису:

— Дайте мне телефонный справочник.

Несколько минут спустя Карим обзванивал одного за другим всех врачей Сарзака. Сердце его бурно колотилось, он был уверен, что с 8 по 15 июля Жюд Итэро пропустил школу по болезни.

Он опросил всех врачей подряд, требуя, чтобы они сверялись с картотеками, и каждый раз называя по буквам имя мальчика. Но ни один из них не знал его. Сыщик выругался сквозь зубы и стал названивать в соседние коммуны — Кайяк, Тьермон, Валюк. И вот наконец свершилось: в Камбюзе, городке, расположенном в тридцати километрах от Сарзака, один из врачей ответил:

— Жюд Итэро? Да, конечно, я хорошо помню этот случай.

Карим не поверил своим ушам.

— Хорошо помните? Четырнадцать лет спустя?

— Приезжайте. Я вам все объясню.

19

Доктор Стефан Масэ представлял собой современный тип деревенского врача в элегантной упаковке. Спокойное лицо, белые холеные руки, дорогой костюм и гармоничное сочетание острого ума и житейского опыта, буржуазной солидности и аристократической утонченности. Карим с первого же взгляда возненавидел этого лекаришку с его обходительными манерами. Он иногда и сам пугался приступов беспричинной ярости, вырывавшейся из глубин его души, как лава из вулкана.

Не снимая кожаной тужурки, он присел на краешек кресла. Между ним и хозяином кабинета сверкало широкое пространство полированного письменного стола, на котором красовались несколько безделушек, видимо дорогих, компьютер и фармацевтические справочники. Кабинет дышал сдержанной роскошью и хорошим вкусом.

— Рассказывайте, доктор! — потребовал Карим без долгих предисловий.

— Вы не могли бы сказать поточнее, какая информация нужна для вашего расследования?

— Нет, — ответил Карим, смягчив жесткость ответа улыбкой. — Мне очень жаль, но это служебная тайна.

Врач побарабанил пальцами по краю стола и встал. Этот араб в пестрой шапочке явно поразил его воображение. Телефонный разговор не подготовил его к такому сюрпризу.

— Это случилось в июле восемьдесят второго года. Обычный вызов на дом. К мальчику с высокой температурой. Первый мой вызов. Мне было тогда двадцать восемь лет.

— Оттого-то вы и запомнили его?

Врач улыбнулся. Эта широкая, до ушей, улыбка вызвала у Карима еще большее раздражение.

— Нет. Вы сейчас поймете. Вызов поступил через телефонистку, и я записал адрес с ее слов. Речь шла о маленьком домике на каменистой равнине, в пятнадцати километрах отсюда. Адрес у меня сохранился, я вам его дам.

Полицейский молча кивнул.

— Итак, — продолжал врач, — я увидел каменную лачугу, стоявшую, можно сказать, в чистом поле, вдалеке от других домов. Жара была невыносимая, в кустах громко стрекотали цикады. Когда женщина открыла дверь, у меня сразу возникло какое-то странное ощущение. Она была как будто не на своем месте в этом крестьянском домишке…

— Почему?

— Не знаю. В общей комнате блестело пианино и….

— Ну конечно, разве крестьяне могут любить музыку!

— Я этого не говорил… Извините, мне кажется, я вам чем-то несимпатичен?

Карим поднял глаза.

— Не все ли равно?

Врач понимающе кивнул. Он по-прежнему любезно улыбался, но в глазах у него мелькнул легкий страх. Он заметил квадратную рукоятку пистолета, торчавшую из кобуры на боку у Карима. И, может быть, следы засохшей крови на рукаве его тужурки. Доктору стало явно не по себе. Тем не менее он продолжал мягко прохаживаться по кабинету.

— Я вошел в комнату ребенка, и ее обстановка показалась мне более чем странной. В комнате почти ничего не было — ни одной игрушки, ни одного рисунка, ничего.

— Как выглядел ребенок?

— Не знаю. Это-то и было самое непонятное. Женщина принимала меня в темноте. Все ставни были наглухо закрыты. Во всем доме — ни единого источника света. Когда я вошел, то подумал, что это сделано ради прохлады, ради тени, но потом заметил, что и мебель сплошь прикрыта простынями. Словом, в высшей степени таинственный дом.

— Как она это объяснила?