Сара Шепард - Милые обманщицы. Убийственные Страница 23

На фото был запечатлен этот счастливый момент… за исключением одной детали. У Эмили не было головы. Она была полностью вырезана из фотокарточки, кто-то не поленился аккуратно отстричь ножницами все до единой прядки ее волос.

Эмили быстро задвинула ящик. Потом ощупала пальцами свою шею, челюсть, уши, щеки и лоб. Ее голова все еще была на месте. Она тупо смотрела в окно, пытаясь сообразить, что же теперь делать, когда ее мобильный негромко звякнул.

У Эмили упало сердце. Значит, «Э» все-таки приложила к этому руку. Дрожащими пальцами Эмили вытащила телефон. Одно новое мультимедийное сообщение.

На экране открылась картинка. Старая фотография чьего-то заднего двора. Заднего двора Эли – Эмили узнала домик в ветвях большого дуба. А вот и сама Эли – совсем юная, улыбающаяся, ясноглазая. Она запечатлена в форме молодежной лиги роузвудской школы по хоккею на траве, значит, фотография была сделана в пятом или шестом классе – позже Эли уже играла за сборную университета. Помимо нее, на фотографии были еще две девочки. Одна блондинка, почти полностью скрытая деревом – скорее всего, Наоми Зиглер, в ту пору одна из двух ближайших подруг Эли. Вторая девочка была изображена в профиль. У нее были черные волосы, бледная кожа и от природы алые губы.

Дженна Кавано.

Эмили озадаченно застыла, держа телефон в вытянутой руке. Где же очередной шантаж? Где ликующее сообщение, типа: «Попалась! Мамочка считает тебя грязной шлюхой!» Почему «Э» не ведет себя… как «Э»?

Потом она заметила послание, прикрепленное под фотографией. Эмили прочитала его четыре раза, силясь понять смысл.

На этой фотографии есть кое-что лишнее. Быстро угадай, что именно… а не то пожалеешь.

Э.

13. Дочки-матери

Тем же вечером в среду Спенсер села на сверхскоростной поезд на станции «Тридцатая улица» в Филадельфии, устроилась в мягком кресле у окна, поправила пояс серого шерстяного платья с запахом и смахнула приставшую сухую травинку с заостренного мыска сапог «Лоффер Рэндалл»[15].

Она потратила целый час на выбор наряда и очень надеялась, что ее платье недвусмысленно говорит о ней примерно следующее: «я ультрамодная и очень серьезная девушка», а также «посмотри, до чего потрясающая у тебя биологическая дочка!». Сами понимаете, как непросто было соблюсти такой баланс.

Проводник, седой добродушный мужчина в синей форме, внимательно изучил ее билет.

– В Нью-Йорк едете?

– Ага, – Спенсер шумно сглотнула.

– По делам или отдохнуть?

Спенсер облизала губы.

– Я еду к маме, – выпалила она.

Проводник улыбнулся. Пожилая женщина, сидевшая через проход, одобрительно закудахтала. Спенсер надеялась, что среди ее попутчиков не окажется никого из друзей ее матери или деловых партнеров отца. Честно говоря, она не хотела, чтобы родители узнали о ее поездке.

В последний момент перед отъездом она попыталась вызвать родителей на разговор о ее удочерении. Отец как раз работал дома, и Спенсер встала в дверях его кабинета, глядя, как он читает «Нью-Йорк Таймс» с экрана монитора. Когда она откашлялась, мистер Хастингс обернулся. Его лицо мгновенно разгладилось. «Спенсер?» – с заботой в голосе спросил он. Казалось, он на время забыл о том, что ее принято ненавидеть.

Тысячи слов забурлили в голове у Спенсер. Ей хотелось спросить отца, может ли это быть правдой. Хотелось спросить, почему он никогда не говорил ей об этом. Спросить, поэтому ли они с матерью всю жизнь относились к ней, как к грязи, – неужели только из-за того, что она им неродная? Но потом… потом она испугалась.

Звякнул мобильный. Спенсер вытащила телефон из переднего кармана сумки. Это было сообщение от Эндрю.

«Хочешь приехать?»

Поезд с грохотом мчал ее в противоположном направлении. Спенсер стала набирать ответ: «Я сегодня ужинаю с семьей, извини». В общем, это было не совсем неправдой. Спенсер очень хотелось рассказать Эндрю об Оливии, но она боялась, что если поделится с ним, то Эндрю будет до вечера ждать новостей, гадая, как пройдет ее встреча с матерью. А вдруг все сложится неудачно? Что, если Оливия и Спенсер не понравятся друг другу? Нет, она и так чувствовала себя довольно неуверенно.

Колеса стучали по рельсам. Мужчина, сидевший напротив Спенсер, отложил на сиденье часть газеты. Там была очередная история из Роузвуда. «В первоначальном расследовании исчезновения ДиЛаурентис следствие допустило ошибки?» – вопрошал заголовок. «Что скрывает семья ДиЛаурентис?» – интересовались в соседней заметке. Спенсер надвинула на глаза свою вязаную кепку от Юджинии Ким[16] и теснее вжалась в кресло.

От этих безумных новостей нигде нельзя было спрятаться! Но что, если копы, которые три года назад расследовали исчезновение Эли, в самом деле упустили что-нибудь очень важное? Спенсер снова подумала о сообщениях Йена. «Они узнали, что мне все известно. Поэтому мне пришлось бежать. Они меня ненавидели… Ты же знаешь».

Здесь была какая-то загадка. Во-первых, Йен был уверен, что переписывается с Мелиссой, а не со Спенсер. Выходит, Мелисса знала, кто его ненавидит… и почему? Возможно, Йен делился с ней своими подозрениями насчет убийства Эли? Но если Мелиссе была известна альтернативная версия того, что произошло в ночь смерти Эли, почему она никому об этом не сказала?

Или же… ее кто-то запугал. За последние двадцать четыре часа Спенсер несколько раз звонила Мелиссе, чтобы расспросить о том, что ей может быть известно. Но Мелисса не отвечала на ее звонки.

Дверь, соединявшая два вагона, с грохотом распахнулась, и по проходу прошла женщина в синем форменном костюме, неся в руках картонный контейнер с бутилированной водой и пахнущим гарью кофе. Спенсер привалилась головой к окну, глядя на проносящиеся мимо голые деревья и облезлые телефонные столбы. Что Йен имел в виду, когда написал – «они меня ненавидели»? Имеет ли это какое-то отношение к фотографии, которую Эмили полчаса назад переслала Спенсер? К старой фотографии, на которой изображены Эли, полускрытая за деревом Наоми Зиглер и Дженна Кавано? В тексте, сопровождавшем фото, «Э» давала понять, что здесь содержится какой-то ключ… но к чему? Допустим, было немного странно узнать, что Эли так мило общалась с тупой Дженной Кавано, но ведь Дженна сама призналась Арии, что они с Эли дружили втайне от всех. Какое отношение все это могло иметь к Йену?

Спенсер могла вспомнить только один случай, когда Йена кто-то ненавидел. Это было в тот день, когда она вместе с другими девочками пробралась на задний двор Эли, чтобы украсть обрывок флага «Капсулы времени». Джейсон ДиЛаурентис вылетел из дома и вдруг, как вкопанный, застыл посреди двора, уставившись на Йена и Мелиссу, которые сидели на бортике джакузи. Они тогда только-только начали встречаться; Спенсер хорошо помнила, как за несколько дней до этого ее старшая сестра чуть с ума не сошла, выбирая идеальную сумку и туфли для первого школьного дня, чтобы сразить наповал своего нового парня. После того как Эли бросила девочек и ушла, Спенсер вернулась домой и случайно услышала, как сладкая парочка шепталась в гостиной. «Не волнуйся, он это переживет», – говорила Мелисса. «Меня не он беспокоит», – ответил ей Йен. Потом они зашептались так тихо, что Спенсер ничего не расслышала.

Интересно, они говорили о Джейсоне… или о ком-то другом? Насколько знала Спенсер, Джейсон и Мелисса никогда не были друзьями. Конечно, они посещали вместе какие-то занятия, иногда, когда Мелисса болела, Спенсер ходила к соседям, чтобы взять у Джейсона домашние задания для нее – но Джейсон никогда не был участником большой веселой компании, бравшей напрокат лимузин «Хаммер» для школьных балов и проводящей весенние каникулы в Каннах, Кабо Сан Лукасе[17] или на Мартас-Винъярд[18].

Джейсон тусовался с компанией футболистов – они прославились тем, что изобрели игру «Чур, не я!», в которую с удовольствием играли Эли, Спенсер и остальные – но складывалось впечатление, что ему требовалось больше личного пространства. Иногда он даже не ездил на выходные вместе с семьей. Хастингсы и ДиЛаурентисы были членами роузвудского загородного клуба, оба семейства исправно посещали еженедельные воскресные джазовые бранчи… которые Джейсон столь же исправно игнорировал. Спенсер припоминала, как Эли однажды упомянула, что родители разрешают Джейсону проводить выходные в их летнем домике в горах Поконо – возможно, там он и отсиживался по воскресеньям? Как бы там ни было, ДиЛаурентисы, кажется, нисколько не тяготились отсутствием сына: они прекрасно проводили время на бранчах, ели яйца «Бенедикт»[19], пили «мимозу»[20] и сдували пылинки с Эли. Как будто у них был только один ребенок, а не два.

Спенсер зажмурилась, слушая, как свистит поезд. Как же она устала думать обо всем этом! Может быть, чем дальше она уедет от Роузвуда, тем меньше будет волноваться?