Майкл Крайтон - Крылья Страница 23

— Только пассажиры.

— Именно. Безопасность полетов всегда была делом чести. ФАВП — орган наблюдательный, но не принудительный. И если в результате дерегуляции меняются правила игры, мы должны предупредить общество. Либо утроить финансирование ФАВП. Либо так, либо эдак.

Роджерс кивнул.

— Берри Джордан из лос-анджелесской «Таймс» сказал, что он намерен заняться освещением вопросов безопасности транспорта. Но это требует немалых ресурсов — время для поиска материалов, консультации с юристами. Моей газете это не по карману. Мне нужно что-нибудь, что я мог бы тиснуть сегодня вечером.

— Опять-таки неофициально, — сказала Кейси. — У меня есть хороший сюжет. Только обещай не раскрывать источник.

— Разумеется, — ответил Роджерс.

— Взорвавшийся двигатель был из числа тех шести, которые «Санстар» приобрел у «Аэросивикас», — заговорила Кейси. — Кенни Бэрн был их консультантом. Он осмотрел механизмы и обнаружил множество дефектов.

— Какого рода дефекты?

— Трещины в лопатках турбин.

— Усталостные разрушения лопаток турбин? — изумленно переспросил Роджерс.

— Да. Кенни посоветовал воздержаться от покупки, но «Санстар» отремонтировал их и поставил на самолеты. Когда турбина взорвалась, Кенни был вне себя от ярости. Можешь упомянуть, что узнал о «Санстаре» от Кенни. Но не вздумай сообщить, что мы на них жаловались. Нам еще работать с ними.

— Понимаю, — сказал Роджерс. — Спасибо. Но мой редактор захочет сегодня же узнать, что случилось в цеху. Поэтому я задам тебе следующий вопрос: ты уверена в том, что слухи о передаче крыла китайцам беспочвенны?

— Кажется, мы пошли по второму кругу, — заметила Кейси.

— Да.

— Об этом нужно спрашивать не меня, а Эдгартона, — ответила Кейси.

— Я звонил ему в контору, и мне сказали, что его нет в городе. Где он? В Пекине?

— Комментариев не будет.

— А Мардер?

— Что — Мардер?

Роджерс вздохнул.

— Все знают, что Эдгартон и Мардер на ножах. Мардер нацелился на должность президента, но совет директоров его прокатил. Однако с Эдгартоном заключен лишь годовой контракт. У него всего двенадцать месяцев, чтобы добиться успеха. Я слышал, Мардер подсиживает его всеми доступными способами.

— Я ничего об этом не знаю. — Разумеется, до Кейси доходили подобные слухи. Ни для кого не было секретом, что назначение Эдгартона явилось тяжелым ударом для Мардера. Однако мог ли Мардер что-нибудь противопоставить ему — дело совсем иное. Его жена владела одиннадцатью процентами акций «Нортона». Воспользовавшись своими связями, Мардер мог наскрести еще пять. Однако шестнадцати процентов было недостаточно, чтобы переломить ситуацию — особенно если учесть, что Эдгартон пользовался твердой поддержкой совета директоров.

Поэтому большинство служащих предприятия полагали, что у Мардера нет иного выхода, кроме сотрудничества с Эдгартоном, — по крайней мере, в данный момент. Компания переживала серьезные финансовые затруднения. Она уже начала строить самолеты, на которые не было покупателя. Чтобы удержаться на рынке и создавать новые модели, требовались миллиарды долларов.

Ситуация была очевидная. Эта сделка необходима компании. И каждый это понимал. Мардер тоже.

— Тебе не доводилось слышать, что Мардер подсиживает Эдгартона? — спросил Роджерс.

— Комментариев не будет, — ответила Кейси. — Но, опять-таки неофициально, скажу: поступать так было бы глупо. Все на заводе мечтают об этой сделке. И Мардер не исключение. В эти дни он всеми силами подталкивает расследование происшествия с Пятьсот сорок пятым, чтобы контракт не оказался сорванным.

— Способно ли соперничество двух ведущих руководителей повредить репутации компании?

— Вряд ли.

— Ладно. — Роджерс закрыл блокнот. — Позвони мне, если что-нибудь выяснится с Пятьсот сорок пятым.

— Непременно, Джек.

— Спасибо, Кейси.

Расставшись с Роджерсом, Кейси почувствовала, как много сил отняла у нее беседа. В нынешние дни разговор с журналистом все больше напоминал решающий шахматный матч: ты должен просчитывать свои действия на несколько ходов вперед, предвидеть, каким образом репортер может исказить твои слова. Интервью зачастую проходило в атмосфере откровенной неприязни.

Так было не всегда. Когда-то журналистов интересовала информация, их вопросы были нацелены на выяснение сути обсуждаемого события. Репортеры стремились получить точную ясную картину, и для этого им приходилось смотреть на вещи твоими глазами, проникаться образом твоего мышления. В конечном итоге они могли не соглашаться с тобой, однако делом чести было скрупулезно изложить твою точку зрения, прежде чем ее опровергать. Процесс взятия интервью был официальный, безличный, поскольку внимание было приковано в основном к предмету, который предполагалось освещать.

Но теперь журналисты приступали к делу, имея в голове готовый сюжет. Они видели свою обязанность в том, чтобы подтверждать то, что уже известно. Им требовались не столько сведения, сколько улики. Они относились к точке зрения собеседника с неприкрытым скептицизмом, заранее считая, что он старается скрыть правду. Они исходили из презумпции всеобщей виновности, вели разговор в духе едва сдерживаемой враждебности и подозрительности. Эта новая манера подразумевала весьма личный подход: человека пытались загнать в угол, подловить на мелких промахах, вырвать у него неловкое заявление или хотя бы фразу, которую можно извлечь из контекста и подать как глупость или бессмыслицу.

Поскольку беседа принимала столь личный характер, репортер непрерывно интересовался собственным мнением интервьюируемого: как вы считаете, будет ли иметь событие отрицательные последствия? Как вы думаете, пострадает ли компания? Подобные спекуляции были неприемлемы для старого поколения журналистов, которых интересовала истинная подоплека дела. Современный журналист склонен к откровенной субъективности восприятия — он предпочитает термин право на собственную интерпретацию, — и так называемые «личные мнения» составляют основу его продукции. Кейси находила такой подход весьма утомительным.

«Джек Роджерс еще из лучших, — подумала она. — Работать с репортерами печатных изданий всегда было легче и приятнее. Но за тележурналистами нужен глаз да глаз. От них можно ожидать любой пакости».

Шагая по заводской территории, Кейси вынула из сумочки сотовый телефон и позвонила Мардеру. Эйлин, его секретарь, сообщила, что у шефа деловая встреча.

— Я только что говорила с Джеком Роджерсом, — сказала Кейси. — По-моему, он собирается написать статью о передаче производства крыла Китаю и серьезных трениях в нашем руководстве.

— Ого, — отозвалась Эйлин. — Это очень плохо.

— Пусть Эдгартон встретится с ним и покончит со слухами.

— Эдгартон не общается с прессой, — сказала Эйлин. — Джон освободится в шесть. Хочешь встретиться с ним, когда он вернется в контору?

— Да, пожалуй.

— Я запишу тебя на прием, — пообещала Эйлин.

— Амос! — крикнула Кейси, подходя к Питерсу, роющемуся в груде железок, сваленных рядом со зданием лаборатории прочностных испытаний.

Он оглянулся и посмотрел на нее:

— Проваливай!

Амос был легендой «Нортона». Несдержанный и грубый, в возрасте около семидесяти лет, он далеко перешагнул все положенные сроки ухода на пенсию, но продолжал работать, потому что на заводе его некем было заменить. Его специальностью была полная загадок наука о сопротивляемости нагрузкам, или усталостные испытания. В нынешнее время они были куда важнее, чем десяток лет назад.

С тех пор, как началась дерегуляция, компании-перевозчики эксплуатировали самолеты намного дольше, чем следовало. На внутренних линиях летали три тысячи машин, переваливших за двадцатилетний рубеж, а через пять лет их число должно было удвоиться. Никто не знал, что будет с этими самолетами по мере их старения.

Никто, кроме Амоса.

Именно его НКТБ пригласила консультантом для расследования нашумевшего происшествия с «Боингом-737» компании «Алоха» в 1988 году. «Алоха» осуществляла внутренние перевозки между Гавайскими островами. Один из самолетов «Алохи» находился на высоте семь тысяч метров, когда внезапно отвалился трехметровый участок обшивки от входного люка до крыла. Салон разгерметизировался, одну из стюардесс засосало в образовавшийся пролом. Невзирая на взрывную декомпрессию, экипажу удалось благополучно посадить машину на острове Мауи, и ее тут же сдали на слом.

Весь парк «Алохи» был исследован на предмет коррозии и усталостных повреждений. Были списаны еще два престарелых «Боинга», а один несколько месяцев простоял в ремонте. Корпуса всех трех машин имели значительные растрескивания корпуса и иные следы коррозии. ФАВП издало Директиву о годности к полетам, потребовав осмотреть все находящиеся в эксплуатации «Боинги-737». Еще сорок девять машин восемнадцати различных авиакомпаний имели трещины в корпусе.