Майкл Маршалл - Соломенные люди Страница 23

Первое мое ощущение, что это мой неизвестный брат или сестра того же возраста, никуда не исчезало. Все в поведении матери и в том, как мы были одеты, явно это подразумевало. Либо второй ребенок был моим близнецом, либо они хотели, чтобы я так считал. Последнее казалось несколько странным – но смог ли бы я по-настоящему поверить, что когда-то у меня была сестра или брат и что ее или его где-то бросили? Что мы всей семьей уехали далеко от дома – судя по всему, это было намеренно подчеркнуто кадрами в поезде в начале сцены – и где-то оставили ребенка? И мой отец все это снимал?

Лишь одно объяснение приходило мне в голову: родители знали, что однажды они захотят рассказать мне о случившемся, и ничто, кроме фильма с места события, меня не убедит. В течение ночи я несколько раз мысленно пробежал этот фрагмент в памяти, пытаясь найти в нем какой-то иной смысл – но не смог. Больше всего меня поразила их расчетливость. Они специально искали место, где оставить ребенка, отвергнув одно, а затем, пройдя чуть дальше по улице, выбрали достаточно населенный ее участок, где, судя по количеству контор и домов на другой стороне, ребенок вряд ли долго оставался бы незамеченным. В каком-то смысле из-за этого вся сцена выглядела еще тяжелее – она казалась еще более продуманной, более реальной. Они не собирались убивать ребенка – просто хотели избавиться от него. Они тщательно спланировали, каким именно образом это осуществить, а затем – сделали.

Во второй сцене необычного было куда меньше. Несмотря на то что этот взгляд в прошлое людей, которых, как мне теперь стало ясно, я никогда не понимал по-настоящему, мог показаться несколько странным, по большей части она изображала обычную вечеринку. Никто из других участников сцены не был мне знаком, но это и неудивительно. По мере того как ты становишься старше, круг друзей меняется. Ты изменяешься, переезжаешь с места на место. Люди, когда-то казавшиеся незаменимыми, постепенно становятся менее значимыми, а потом от них остаются лишь имена в списке тех, кого следует поздравить с Рождеством. В конце концов однажды ты вдруг замечаешь, что не видел того-то и того-то уже лет десять, открытки больше не приходят, и от дружбы остаются лишь воспоминания – несколько запомнившихся фраз, горстка полузабытых совместно пережитых событий. Они дремлют в закоулках памяти до самого конца, пока не начинаешь жалеть, что не сохранил прежние связи, чтобы просто услышать голос того, кто знал тебя, когда вы оба были молоды и отлично понимали друг друга.

Главное – они обращались к камере так, как будто знали или верили, что однажды я увижу эту запись. На их месте я выбрал бы тон повеселее. "Привет, сын, как дела? С любовью из прошлого, мама и папа". Слова матери звучали совершенно иначе – с грустью и обреченностью. Последняя фраза отца сильнее всего врезалась мне в память: "Интересно, кем ты стал?" Что он мог под этим подразумевать, обращаясь всего лишь к мальчику лет пяти-шести, спящему в той же комнате? Возможно, нечто подобное тому, из-за чего он ликвидировал "Движимость", – полное недоверие к собственному сыну. Я не особо гордился своей жизнью, но независимо от того, кем я мог или не мог бы стать, все же я не бросал ребенка на городской улице и не снимал это событие для потомства.

Я не помнил, чтобы у отца была любительская кинокамера и что он вообще когда-либо ею пользовался. Что я точно помнил, что подобных фильмов никогда не смотрел. Зачем снимать свою семью, если не собираешься сесть однажды вечером в кружок и посмотреть старый фильм, смеясь над прическами и одеждой и показывая, кто и насколько вырос или потолстел? Если отец когда-то снимал такие фильмы – почему он перестал это делать? И где сами фильмы?

Оставалась лишь первая сцена, снятая уже видеокамерой и намного позже. Из-за своей краткости и кажущегося отсутствия какого-либо смысла, скорее всего, именно она и содержала ключ к разгадке. Записав все три сцены на одну видеокассету, отец явно не без причины поставил первой именно ее. В конце сцены он что-то сказал, произнес короткую фразу, которую заглушил ветер. Мне нужно было знать, что он сказал. Возможно, именно таким образом стало бы понятно назначение видеокассеты. А возможно, и нет. Но, по крайней мере, тогда у меня в руках были бы все факты.

Закрыв дверцу машины, я достал телефон. Мне нужна была помощь, и я позвонил Бобби.

Пять часов спустя я снова был в гостинице. За это время я успел побывать в Биллингсе, одном из немногих достаточно крупных городов в Монтане. В соответствии с данным мне советом и вопреки моим ожиданиям там действительно оказалась копировальная студия, где я получил то, что требовалось. В итоге у меня в кармане лежал новенький DVD-диск.

Проходя через холл, я вспомнил, что забронировал номер лишь на два дня после похорон, и подошел к стойке, чтобы продлить проживание. Девушка за стойкой рассеянно кивнула, не отрывая взгляда от телевизора, настроенного на новостной канал. Ведущий излагал скудные подробности, имевшиеся на данный момент о массовом убийстве в Англии, которые я уже слышал по радио, возвращаясь из Биллингса. Похоже, ничего нового пока выяснить не удалось – все повторяли одно и то же, словно некий ритуал, постепенно превращающийся в миф. Преступник где-то забаррикадировался на несколько часов, а потом покончил с собой. Вероятно, именно в это время полицейские переворачивали вверх ногами его дом, пытаясь найти хоть какое-то объяснение им содеянному.

– Ужасно, – сказал я, в основном для того, чтобы убедиться, что девушка-портье меня заметила.

Судя по объявлениям в холле, в течение недели в отеле должны были проводиться несколько корпоративных мероприятий, и мне вовсе не хотелось неожиданно лишиться номера.

Девушка отреагировала не сразу, и я уже собирался попытаться еще раз, когда заметил, что она плачет. Глаза ее были полны слез, и одна почти невидимая слезинка скатилась по щеке.

– Что с вами? – удивленно спросил я. – Все в порядке?

Она повернула голову ко мне, словно во сне, и медленно кивнула.

– Еще два дня. Комната триста четыре. Все в порядке, сэр.

– Отлично. Но что с вами?

Она быстро вытерла щеку тыльной стороной ладони.

– Ничего, – ответила она. – Просто грустно.

Затем она снова повернулась к телевизору.

Я наблюдал за ней, стоя в лифте, пока не закрылись двери. В холле было пусто. Она все так же неподвижно смотрела в экран, словно глядя в окно. Ее настолько захватило это событие – случившееся в тысячах миль отсюда, в стране, где она, вероятно, даже никогда не бывала, – словно из-за него она потеряла кого-то из своих близких. Я был бы рад сказать, что сочувствую его жертвам так же, как она, но это неправда. Дело не в том, что мне было все равно, просто я не испытывал потрясения до глубины души. Все было совсем иначе 11 сентября, когда нечто зловещее и шокирующее произошло в нашей стране, коснувшись людей, которые в детстве копили монетки в той же самой валюте. Разумом я понимал, что разницы нет, но мне так казалось – возможно, потому, что тех людей я не знал.

В номере я вынул из шкафа ноутбук, поставил его на стол и включил. Ожидая загрузки, я достал DVD-диск из кармана. Отцовская видеокассета была спрятана в багажнике взятого напрокат автомобиля, на диске же находилась ее оцифрованная копия. Когда ноутбук наконец окончательно проснулся – можно было подумать, что ему требовалось принять душ, глотнуть кофе и просмотреть свежую газету, – я вставил диск в дисковод. На рабочем столе появилась иконка. Видео было сохранено в виде четырех очень больших MPEG-файлов. Оно было слишком длинным для того, чтобы оцифровать его в полном разрешении и поместить на один диск; поэтому, сидя за компьютером в копировальном центре Биллингса, когда никто не заглядывал мне через плечо я записал первую и последнюю части в высоком разрешении, вместе с фрагментом второй части, действие которого происходило в доме родителей. Длинную сцену в баре я сохранил в более низком разрешении, но тем не менее на это потребовалось некоторое время. Все вместе едва влезло на восемнадцатигигабайтный диск.

Сперва я попытался воспользоваться "Кастинг-агентом", старой программой видеообработки, которая чертовски глючная, но иногда справляется с задачами, на которые другие программы не способны. Однако она вылетела настолько окончательно и бесповоротно, что пришлось перезагружать компьютер. В конце концов я вернулся к стандартному софту и запустил фильм на воспроизведение.

Я пропустил запись вперед до конца первой части, той, которую снимали где-то в горах, и, вырезав последние десять секунд, сохранил их на жестком диске. Затем удалил из файла видео, оставив лишь звуковую дорожку. Я знал, что на нем изображено – группа людей в черных плащах, стоящих рядом друг с другом. Мне же необходимо было знать, что сказал снимавший.

Сохранив полученный файл, я запустил профессиональный набор программ обработки звука и следующие полчаса колдовал над звуковой дорожкой, пытаясь применить разнообразные фильтры и посмотреть, что получится. Если прибавить амплитуду, звук получался хуже, хотя и громче; уменьшение частоты и шумов приводило к тому, что он начинал звучать еще неразборчивее. Самое большее, что я смог понять, – что фраза состояла из двух или трех слов.