Александр Колин - Комедия убийств. Книга 1 Страница 23

Больше всего на свете обожали и конь и хозяин музыку битвы: звон стали и песню боевого рыцарского рога, ни тот ни другой не могли устоять на месте, заслышав его призывные трели. Оттого-то, встрепенувшись, громко и заржал Грекобойца, привставая под бароном на дыбы, — с пригорка, на котором остался всеми забытый незадачливый шут, раздались зычные трубные призывы.

— По-моему, братец Гвиберт считает, что я недостаточно заплатил ему за одежду, — проговорил Рикхард. Свитские засмеялись, а барон продолжал: — Следует рассчитаться с ним сполна. — Он знаком показал Подпруге: спроси, что надо этому калеке?

Грум сложил руки в подобие рупора и, привставая в седле от усердия, что было духу закричал:

— Его светлость господин барон спрашивает у твоего горбатого уродского величества, какого дьявола ты трубил и не надо ли тебе отвесить порцию горяченьких. Если так, то езжай скорее сюда, тебя все ждут.

— Передай братцу Рикхарду, собачий сын, чтобы сам поднялся сюда! — крикнул Гвиберт Два Языка.

И все присутствовавшие подумали:

«Ему точно показалось мало».

Сокольничие, грум и даже пастух-грек, не худо разумевший гортанную речь норманнов, с каким-то сладострастием ожидали реакции господина, предвкушая «милости», которыми он осыплет неуемного искателя приключений. Однако случилось нечто совсем неожиданное.

— Я говорю серьезно, — никак не отреагировав на оскорбительное обращение грума, прокричал шут, в голосе его не чувствовалось и намека на кривляние. — Поднимайся скорей, братец, а то, чаю я, лишишься ты доброй потехи.

Рикхард, хорошо знавший своего слугу-приятеля, понял, что тот не шутит, и, тронув жеребца, принялся быстро подниматься на пригорок. Все, за исключением пастуха, поспешили за господином: что же такое заметил Два Языка на берегу?

— Кто это может быть? — спросил ни к кому не обращаясь, барон, посмотрев туда, куда указывала рука Гвиберта.

И верно, растянувшийся на две-три сотни шагов эскорт, состоявший не менее чем из полутора дюжин верховых, почти трех десятков пеших, преимущественно облаченных в монашеские рясы, сопровождал крытую, запряженную парой повозку.

— Не будь я Гвиберт, слуга благородного барона Рикхарда, хозяина этих мест, владельца замка в Белом Утесе, — с уверенностью проговорил шут, — не будь я твоим давним знакомцем, братец, если это не твои враги.

Барон кивнул, вполне соглашаясь с Гвибертом.

Шут продолжал:

— Если бы они были друзьями, то не ехали бы тайно, прислали бы гонца, попросили разрешения проехать через твои земли…

— Они уже проехали, — зловеще скаля зубы, проговорил барон. Его немногочисленная свита подъехала поближе, чтобы не упустить ни слова из приказаний господина, которые, они не сомневались, сейчас прозвучат. — Тому, кто несет сегодня стражу в замке, придется откушать моей плети. Однако кто же эти люди?

— Клянусь святым Себастьяном, — выпалил Гвиберт, и глаза его вспыхнули жадным блеском. — Клянусь, это еретики, враги папы Николая, друга нашего герцога, а повозка их наверняка полна золота. Видишь, как медленно они едут?

Взгляд Рикхарда запылал хищным огнем.

— Судя по одежде, господин, — проговорил набравшийся смелости юный оруженосец, — это воины.

— Без тебя, Сопляк, никто бы никогда не догадался, — бросил через плечо Рикхард. — Клянусь всеми святыми, тебе и в голову не пришло захватить мои доспехи.

— Пришло, — пропищал юноша.

Барон недолюбливал его. Если бы не брат Сопляка, бедный рыцарь, служивший Монтвиллю и смертельно раненный в стычке с греками, не видать бы парню почетной, но и опасной должности.

— Превосходно, полагаю, что ты взял мою старую кольчатую бронь?

— Нет, господин, — проговорил юноша, — я взял и ее, и новую. Всегда, когда мы отправляемся куда-нибудь, я беру обе: вдруг твоей светлости попадется на пути коварный неприятель? Негоже благородному барону будет атаковать его в старых доспехах, которые теперь надевают лишь бедные рыцари да пехотинцы.

Явно озадаченный, де ла Тур повернулся в сторону говорившего.

— Тогда могу ли я узнать, — проговорил он нарочито вежливо, — зачем ты возишь с собой старую? Для чего утомлять мула, заставляя его таскать лишнюю поклажу?

Оруженосец опешил было от неожиданности, но, к счастью для себя, быстро нашелся:

— Я беру ее на случай, если твоей светлости попадется какой-нибудь завалященький неприятель, который не заслуживает того, чтобы мой господин убил его в новых доспехах.

Барон расхохотался так громко и заразительно, что его смех подхватила не только свита, но и громко заржавший Грекобойца.

— Сопляк метит на твое место, братец Гвиберт, — проговорил Рикхард, отсмеявшись. — Я подумаю об этом, — пообещал он и проговорил уже совершенно серьезно: — После дела. Кем бы ни были эти люди, они проехали через мои владения, не испросив разрешения, значит, это враги, возможно, они везут золото ромеям, чтобы те могли нанять войско против нашего герцога, возможно даже, что это золото похищено из сокровищницы папы… Стало быть, это еретики, а наш священный долг, как слуг римского апостольского престола, неустанно искоренять ересь, где бы мы ни встречали ее… — Владелец башни в Белом Утесе, прервавшись лишь на краткий миг, чтобы набрать дыхания, продолжал: — Папа велел убивать врагов Господа нашего правой рукой, если же она устанет, переложить меч в левую. — Де ла Тур бросил взгляд на свою маленькую свиту, прикинул, у кого кони получше и меньше утомлены переходом. — Гвиберт, докажи мне, что ты, несмотря на уродство, не разучился держать копье. Бери этих шестерых, нет, забирай и седьмого.

Барон сопровождал приказы выразительными жестами, так что не понять, кому и что следует делать, было просто невозможно.

— Нас всего-то дюжина, — проговорил один из сокольничих. — А их полсотни.

— Нас тринадцать, — просиял Рикхард, — чертова дюжина, стало быть, число, угодное для осуществления божеского дела. — Впрочем, трусы мне не нужны, отдайте ему этих голубков, — де ла Тур презрительно махнул на соколов. — Хотя нет, стойте, пусть покажут себя в битве, если не хотели сделать этого на охоте.

Так, трус погонит в замок коней, а я возьму с собой пастуха. Эй, ты!.. Да, ты, понимаешь по-норманнски?.. — закричал барон. Парень закивал. — Ты умеешь держать меч?.. Умеешь?.. Врет, наверное… Хорошо, Два Языка, возьмешь его, дашь меч, надеюсь, кто-нибудь проткнет этого недоумка в сече. С удовольствием посмотрю на его труп. Пастуха себе я уже нашел, — бросил он нарочито громко, чтобы слышал струсивший сокольничий.

— Господин, я… не надо, господин… — залепетал было тот, но барон не слушал его.

— Сопляк, давай сюда кольчугу! — Оруженосец давно уже ждал команды, которую, едва она прозвучала, немедленно кинулся исполнять.

Все занимались своим делом, наскоро приготовляясь к схватке, а сокольничий, осмелившийся приблизиться к Рикхарду, опять забормотал:

— Господин, госп… О-о-о!

Мощный удар кулака вышиб его из седла.

— Отдашь шлем и оружие пастуху. Когда вернусь, возможно, велю поджарить тебе пятки, не скучай.

Затем, обращаясь уже к Гвиберту, проговорил:

— Все понял? Я обойду их через горы, тут миль пять-шесть, не больше. Они еле тащатся, значит, пройдут еще не больше трех четвертей мили, прежде чем я их нагоню. Когда я ударю им в лоб, будь готов атаковать с тыла и помни, главное… главное, чтобы врагам не удалось увезти сокровища папы… Подпруга, Сопляк, Гумберт Старый и вон тот щенок с курицей по имени сокол, за мной!

Риххард де Монтвилль тряхнул поводья, и могучий дестриер, слегка приподняв передние ноги, ударил ими о каменистую тропу, вздымая фонтанчики пыли.

XIV

Крупный, представительный сорокалетний мужчина в тренировочном костюме только что закончил просматривать очередную газету, одну из тех, что разместил перед собой на столе, аккуратно разложив в две стопки (одна слева — большая, вторая справа — поменьше). Мужчина, поколебавшись немного, словно раздумывая, все ли прочитал, не оставил ли чего-нибудь незамеченным, отложил газету в правую стопку. Потом вновь взял ее оттуда, открыл на нужной странице и, внимательно вглядываясь в текст, ровным почерком набросал несколько предложений на лежавшем перед ним листе бумаги. Положив газету обратно, он взял другую, внимательно просмотрел ее и, ничего не записывая, взялся за следующую.

Закончив личный «обзор прессы», он поднялся, с удовольствием потянулся, взял с плиты облупившийся пузатый чайник и, запрокидывая голову, с жадностью выпил воды прямо из горлышка; при этом старый, побелевший с годами шрам сделался особенно заметным на покрасневшей от напряжения шее. Поставив чайник на место, мужчина провел рукой по скромной русой шевелюре и огляделся по сторонам. Всюду на кухне виднелись следы трудов настоящего хозяина, правда, при внимательном рассмотрении становилось ясно, что все это — остатки прежней роскоши.