Джим Томпсон - Убийца во мне Страница 23

Я прокашлялся.

— Я… а что в нем такого особенного, Джо? — спросил я. — Что-то я вас не понимаю.

— Вы что, забыли, Лу? Покрышки были украдены после девяти тридцати в ночь смерти Элмера и его подружки. Если допустить, что Джонни выждал некоторое время после того, как хозяин припарковал машину — и даже если он не выжидал, — то мы неизбежно приходим к выводу, что до начала одиннадцатого он занимался абсолютно невинным делом. Другими словами, он никак не мог участвовать в жутких событиях, случившихся вон в том домике.

— Не понимаю, почему, — сказал я.

— Не понимаете? — Его глаза расширились. — Да, конечно, Декарт, Аристотель, Диоген, Евклид и прочие уже давно в могиле, но вы, я думаю, найдете здесь немало тех, кто будет защищать их теории. Я очень сомневаюсь, Лу, что их удовлетворит ваше предположение, будто тело может находиться одновременно в двух местах.

— Джонни вращался среди довольно беспринципных парней, — сказал я. — Думаю, один из его приятелей снял для него эти покрышки и отдал ему для продажи.

— Понятно. Понятно… Лу.

— А почему бы нет? — спросил я. — Для него не составило бы труда сбыть их на заправке. Слим Мерфи никогда ни во что не вмешивался… Черт, Джо, полагаю, все именно так и было. Если бы у него было алиби на момент убийства, он бы рассказал мне, правда? И не стал бы вешаться.

— Он любил вас, Лу. И доверял вам.

— И у него для этого были веские причины. Он знал, что я ему друг.

Ротман сглотнул, потом издал странный звук, похожий на смешок, — такой звук издают люди, когда не знают, то ли смеяться, то ли плакать, то ли сердиться.

— Отлично, Лу. Замечательно. Каждый кирпичик на своем месте, а каменщик — честный, добросовестный трудяга. Однако он сам и его работа продолжают вызывать у меня вопросы. Я все никак не могу понять, почему он так стремится защитить свое сооружение из всяческих «возможно» и «вероятно», свое убежище из логических допущений. Не понимаю, почему бы ему не послать к черту какого-то типа из профсоюза.

Вот… Вот мы и приехали. Я приехал. А он? Он кивнул так, будто я задал ему вопрос. Кивнул и сел так, чтобы быть подальше от меня.

— Шалтай-Болтай Форд, — сказал он, — сидел на верхушке Дворца труда. Как и зачем он там оказался — не имеет значения. Лу, вам все равно придется сделать шаг. Быстро. До того как кто-нибудь… как вы упадете вниз.

— Я подумывал о том, чтобы уехать из города, — сказал я. — Я ничего не сделал, но…

— Конечно, ничего. Иначе, будучи красно-фашистским республиканцем, я не считал бы себя вправе выдернуть вас из когтей клеветников и гонителей — ваших возможных гонителей, я бы сказал.

— Вы думаете, что… вы думаете, что, вероятно…

Он пожал плечами.

— Думаю, Лу. Я думаю, что у вас могут возникнуть небольшие проблемы с отъездом. Я почти уверен в этом и поэтому связался со своим другом. Он один из лучших адвокатов по уголовным делам в стране. Вы, наверное, слышали о нем. Дружище Билли Уолкер. Однажды — там, на Востоке, — я сделал дружище Билли одолжение. На фоне массы недостатков у него есть одно достоинство — долгая память на одолжения.

Я слышал о дружище Билли Уолкере. Думаю, о нем слышали все. Он был губернатором Алабамы, или Джорджии, или какого-то другого южного штата. Еще он был кандидатом в президенты по деньгоделильному списку. Потом его пытались пристрелить, и он оставил политику и вернулся к судебной практике. Он действительно был отличным адвокатом. Все сильные мира сего издевались над ним за то, как он оплошал в политике. Однако я заметил, что, когда у них или их родственников возникали проблемы, они стремглав бежали к дружище Билли Уолкеру.

Меня обеспокоил тот факт, что Ротман решил, будто я нуждаюсь в адвокате.

Это встревожило меня и заставило задаться вопросом: с какой стати Ротману и его профсоюзу взваливать на себя лишние проблемы и искать мне адвоката? Что боится потерять Ротман в том случае, если правосудие начнет допрашивать меня? И тут я понял: если мой первый разговор с Ротманом выйдет наружу, любой суд присяжных решит, что это он натравил меня на Элмера Конвея. Другими словами, Ротман хотел с помощью одного адвоката спасти и свою и мою шкуру.

— Возможно, он вам и не понадобится, — продолжал он. — Но все же лучше иметь его под рукой. Он не из тех, кто может уделить вам внимание по первому требованию. Как скоро вы уедете?

Я заколебался. Эми. Как мне все это провернуть?

— Я… я не могу ехать прямо сейчас, — ответил я. — Я должен кое-где намекнуть, что давно подумываю об отъезде, а потом планомерно работать в этом направлении. Знаете ли, будет выглядеть довольно забавно…

— Да, — нахмурился он, — но если они узнают, что вы готовитесь к прыжку, они попытаются перекрыть вам все пути… И все же в ваших словах есть смысл.

— А что они могут сделать? — спросил я. — Если бы они могли перекрыть мне все пути, они давно бы это сделали.

— Не забивайте себе голову. И хватит об этом. Шевелитесь — начните шевелиться как можно быстрее. Вряд ли у вас это займет больше двух недель.

Две недели. Еще две недели для Эми.

— Ладно, Джо, — сказал я. — И спасибо за… за…

— За что? — Он открыл дверцу. — Я ничего не сделал — для вас.

— Не уверен, что успею за две недели. Возможно, уйдет чуть…

— Хорошо бы, — сказал, — чтобы ненамного.

Он вылез наружу и пошел к своей машине. Я дождался, когда он развернется и поедет в сторону Сентрал-сити, потом тоже развернулся и поехал назад. Я ехал медленно, думая об Эми.

Много лет назад в Сентрал-сити был ювелир. Он преуспевал, у него была красивая жена и двое очаровательных детишек. Однажды он поехал в командировку в городок при педагогическом колледже и познакомился с девушкой, очень милой и привлекательной. Вскоре он уже спал с ней. Она знала, что он женат, и была согласна оставить все как есть. Жизнь складывалась идеально. У него была и любовница, и семья, и успешный бизнес. Но в одно прекрасное утро его и девушку нашли мертвыми в мотеле — он застрелил ее и застрелился сам. Помощник шерифа отправился к его жене, чтобы сообщить о трагедии, и обнаружил, что и жена, и дети тоже мертвы. Ювелир и их пристрелил.

У него было все, но почему-то он посчитал, что лучше не иметь ничего.

История звучит довольно сумбурно, и, возможно, она не имеет ко мне никакого отношения. Сначала я считал, что имеет, а сейчас, проанализировав ситуацию — гм… не знаю. Просто не знаю.

Я понимал, что должен убить Эми. И мог вполне логично объяснить это. Но каждый раз, думая об этом, я останавливался и снова спрашивал себя зачем. Я занимался чем-то, например читал или просто сидел с ней. И внезапно меня оглушала мысль, что я убью ее, и эта мысль казалась мне настолько сумасшедшей, что я едва не начинал хохотать. Потом я начинал анализировать и понимал причину, понимал, что этого не избежать, и…

Ощущения те же, как когда ты спишь, бодрствуя, и бодрствуешь, когда спишь. Фигурально выражаясь, я щипал себя. И не один раз. Я просыпался и попадал в своего рода противоположность: я возвращался в кошмар, в котором должен жить. И все становилось ясным и обоснованным.

Однако я до сих пор не знал, как это провернуть. Я не мог придумать способ, который помог бы мне остаться чистым или хотя бы относительно чистым. И нужно учитывать еще кое-что. Я действительно Шалтай-Болтай, как сказал Ротман, и не могу долго балансировать на краю.

Я никак не мог придумать способ и при этом должен был постоянно помнить, зачем я это делаю. И наконец меня осенило.

Я нашел способ, потому что другого выхода не было. Я больше не мог тянуть.

Это произошло через три дня после моего разговора с Ротманом. Была суббота, день зарплаты. Я должен был дежурить, но по какой-то причине не смог заставить себя пойти в департамент. Весь день я провел в доме с опущенными жалюзи, слоняясь из комнаты в комнату. Наступила ночь. Я продолжал сидеть в отцовском кабинете с включенной настольной лампой. Внезапно я услышал легкие шаги на террасе и шорох открывающейся наружной двери.

Для Эми слишком рано. Я не испугался: люди часто вот так вот приходили в наш дом.

Я приблизился к двери кабинета в тот момент, когда он вошел в холл.

— Сожалею, незнакомец, — сказал я. — Доктор больше не принимает. Табличка осталась как память.

— Все в порядке, приятель. — Он пошел на меня, и я вынужден был попятиться. — Просто небольшой ожог.

— Ноя не знаю…

— От сигары, — сказал он. И вытянул руку ладонью вверх.

И тут я узнал его.

Ухмыляясь, он сел в просторное кожаное кресло отца и положил руку на подлокотник, при этом сбив со стола чашку и блюдце.

— Есть разговор, приятель, и еще у меня в горле пересохло. У тебя есть виски? Запечатанная бутылка? Я не такой наглец, как можно подумать, но есть места, понимаешь ли, где мне хотелось бы видеть пломбу на бутылке.