Бентли Литтл - Сгинувшие Страница 24

…связано с вещами выше ее понимания. Это была пучина. Черная, бездонная пучина. Кэрри надеялась, что со временем это ощущение пройдет, но оно не проходило, так что страх, который она испытала в том многоквартирном доме, вполне мог вернуться, такой же беспощадный и реалистичный, как и тогда.

Пьеса «Ворота» оказалась милосердно коротка и закончилась именно в этот момент. Аплодисменты отвлекли Кэрри от воспоминаний, а следующий музыкант, выступавший некогда в стиле панк-рок, а теперь превратившийся в лысеющего, полноватого исполнителя фольклора, привлек ее внимание, и она сосредоточилась на нем. Выступление ее заинтересовало, и она внимательно дослушала весь концерт до конца.

В конце сделали объявление, что всего на мероприятии собрано двести тысяч долларов, и тут даже Кэрри встала и горячо аплодировала.

Самым крупным жертвователем на мероприятии оказался Лью Хаскел, который еще до концерта произнес речь, подчеркнув, как важно привлекать жителей к благотворительности и что наиболее успешные члены общества обязаны делиться и помогать тем, кто оказался наименее успешным, особенно в наши дни, когда правительство постоянно урезает социальные расходы, а некоторые избранные народом представители общества принимают слова Конституции «повышать всеобщее благосостояние» как сигнал к урезанию расходов на помощь беднейшим слоям, для того чтобы иметь возможность сократить налоги для богатейших слоев.

– Это наша страна, – сказал он в заключение, – и жить нам здесь всем вместе.

Кэрри недвусмысленно дали понять, что она должна с ним встретиться, чтобы от имени Управления выразить ему благодарность, и в толпе после концерта женщина подошла к филантропу, который стоял у колонны в самом конце извилистой лестницы с бокалом в руке. Он разговаривал с известным автором, имевшим все мыслимые и немыслимые литературные премии за трилогию, действие которой разворачивалось на калифорнийском фронтире [46] и в которой не было ни одного знака препинания. Она честно попыталась прочитать один том, но так и не осилила его, и ей доставило внутреннее удовольствие узнать, что автор оказался именно таким надутым и надменным, каким она его себе представляла. Кэрри совершенно не чувствовала вины за то, что испытывала отвращение к его произведению.

Речь Хаскел произнес с большим воодушевлением – как обычно и произносятся подобные речи, – о чем Кэрри сказала ему, прежде чем поблагодарить за благотворительный вклад, особенно за ту его часть, которую передадут Социальным службам города. Автор, стоявший рядом с ним, смотрел на Кэрри с самодовольной улыбкой, но она, так же как и сам Хаскел, не обратила на него никакого внимания. Более того, они явно почувствовали влечение друг к другу, и сухое и сдержанное «спасибо» женщины постепенно переросло в заинтересованный диалог. Писателю все это быстро надоело, и он куда-то исчез, а Хаскел завел серьезный разговор о необходимости изменения в Америке системы адресной помощи самым бедным. Кэрри была вынуждена признать, что это произвело на нее впечатление. Сама она все дни проводила на передней линии борьбы, у нее не было возможности посмотреть на проблему глобально, и она была рада, что встретила собеседника, у которого такая возможность есть и который оценивает ее так же, как и она. Это позволило ей с бо́льшим оптимизмом и надеждой смотреть в будущее.

К ним подошли другие участники мероприятия, видимо более важные, и внимание Хаскела постепенно переключилось на них, так что, постояв для приличия еще несколько минут, Кэрри извинилась и отошла. Разжившись в баре диетической «Кокой», она на какое-то время ввязалась в тоскливую беседу с двумя местными активистами, но ей удалось пробраться к лифту, и она благополучно исчезла.

Хотя большинство VIP-персон все еще были наверху, почти все зрители уже расходились, так что, как она и боялась, выбираться с подземной парковки ей пришлось не менее часа. Ехать домой не хотелось – кроме того, завтра суббота и она могла спокойно выспаться, – и Кэрри поехала по артистическому району, решив заглянуть в художественные галереи.

Заглянуть в галереи?

Кого она пытается обмануть? Она вовсе не была завсегдатаем галерей. Более того, после расставания с Мэттом она не появлялась в этой части города. Так что мысль зайти в галерею пришла Кэрри в голову, когда она прочитала в альтернативной газете, что в одном из новых модных мест выставлена инсталляция Мэтта. Хочется ли ей увидеть инсталляцию? Нет.

Хочется ли ей увидеть Мэтта?

Может быть.

Она ощущала себя жалким существом.

Если б не это дурацкое благотворительное мероприятие, такая идея вообще никогда не пришла бы Кэрри в голову. И сейчас она спокойно лежала бы в постели, читала и изредка бросала бы взгляд на экран телевизора. Но она оказалась в этом районе недалеко от галереи, и возможность увидеть Мэтта полностью захватила ее. Кэрри было стыдно и неловко, но сопротивляться этому желанию она была не в силах. Ирония ситуации заключалась в том, что их отношения вовсе нельзя было назвать волшебными. И продолжались они не так уж долго. Но это были ее самые последние близкие отношения с мужчиной, и с эмоциональной точки зрения они были для нее важны, хотя, может быть, этого и не заслуживали.

Кэрри повезло, и она подъехала к углу Гири [47] как раз в тот момент, когда небесно-голубой «Мерседес» отъехал с парковки перед галереей Ландау. Кэрри тут же приткнула свою старую «Селику» на освободившееся место. Она выключила двигатель и стала искать в сумке четвертак [48], чтобы опустить в паркомат. У нее оказалось довольно много банкнот достоинством в один доллар, три дайма [49], четыре пенни и один никель [50], но ни одного четвертака. И когда это паркоматы перестали принимать другие монеты? Что за идиот решил, что они должны принимать монеты только одного достоинства?

Наконец четвертак нашелся под ковриком пассажирского места. Кэрри выбралась из машины и опустила монету в автомат. Теперь в ее распоряжении пятнадцать минут, но этого должно хватить. В конце концов, она же не собирается задерживаться там. Она быстренько посмотрит и пойдет дальше.

Да и деньги она всегда сможет разменять, если понадобится.

Галерея «Лоу Фай», в которой выставлялась инсталляция Мэтта, находилась в квартале от галереи Ландау, так что Кэрри двинулась по забитому пешеходами тротуару, и с каждым шагом комок в животе сжимался все сильнее и сильнее. Она знала, что ей следует развернуться и идти домой, но не могла ничего поделать. Женщина стала замедлять шаг и внимательно разглядывать окна и витрины всех галерей и магазинов по дороге и в конце квартала практически остановилась.

Посмотрела на витрину бутика, в котором выставлялись произведения примитивного искусства стран Центральной Америки, и притворилась, что рассматривает скульптуры, сделанные из деталей старых автомобилей.

И в этот момент она увидела в витрине плакат с фотографией…

Хуана.

Нет, это не он, мгновенно поняла Кэрри. Это не Хуан. И не мальчик-носорог. Лицо ребенка, изображенного на фото, было обезображено тем же физическим недостатком, что и лица первых двух, только в этом случае лицо малыша напоминало морду опоссума. Естественно, что фотография могла быть сфальсифицирована художником, который попытался объединить два образа, чтобы заявить о… ну, о чем-нибудь да заявить. Но на фото был настоящий ребенок. Искусство фотографа заключалось в освещении и композиции, а не в технических трюках.

Кэрри рассматривала покрытое щетиной лицо с выступающей мордой. Может быть, в городе эпидемия родовых дефектов, связанная с выбросами каких-то химических веществ или другими техногенными факторами?

Прекрати, сказала себе она. Ты пытаешься найти рациональное и логическое объяснение происходящему с того самого момента, как тебя допрашивали в квартире Холли, хотя прекрасно знаешь, что ужасы, которые ты видела, ничего общего с рациональностью не имеют. Здесь было что-то другое, что-то, что полностью выходило за рамки логики. Девушка ощущала себя Биллом Пуллманом из фильма «Змей и радуга» [51], который вдруг обнаружил, что за политической неразберихой на Гаити скрывается гораздо более древнее зло, связанное с колдовством и обрядами вуду.

Зло?

Немного мелодраматично, не так ли?

Кэрри подумала о голове мальчика-носорога, стоящей на комоде в крохотной спальне.

А может быть, и нет.

Девушка вошла в галерею, чтобы посмотреть, нет ли там других фотографий ребенка, а может быть, и застать фотографа, с которым (или с которой) она могла бы поговорить о фото в витрине. Но, естественно, в галерее не было никого, кроме щеголеватого неприятного молодого клерка. А вот другие фото в помещении были, и Кэрри внимательно изучила их все до одного. На большинстве из них были дети или с коробкой для ланча в руках, или на качелях, или на велосипеде, и все это являло собой душераздирающий контраст с шаржированным физическим уродством и повседневными реалиями детства. Самым неприятным было фото ребенка и его матери, привлекательной женщины-азиатки, молодой, с претензией на стильность – двухцветными волосами, серьгами в носу и в губе, множеством татуировок – и выражением печального смирения на лице, которое делало ее значительно старше, чем она была на самом деле.