Эл Ригби - Ночь за нашими спинами Страница 24

Мне хочется ее толкнуть. Или дать по лбу. Но вместо этого я просто негромко отвечаю за Моргана Бэрроу.

– У нас есть мир, Элмайра. И его пора спасать.

Мэр, засияв, подмигивает мне. Элм, хмуро кивнув и не став спорить, прощается:

– До встречи… товарищ мэр. Эш, пойдем. Кстати, – она кивает в сторону Гамильтона, – на дне вазы апельсины, Джей.

Затем Элм хватает меня за руку и тащит в коридор. На ходу дожевывая остатки кисловатого яблока, я захлопываю дверь. Лучше смыться до того, как Гамильтон запустит в нас апельсином. И до того, как загорится лягушачья кожа.

Прескверный патруль

– Я должна тебя расстроить. – Бросив короткое «до связи», Элм убирает телефон в карман. – Я нужна Львовскому. Ты поедешь патрулировать с кем-то другим. Подожди минут десять, я вызвала сюда.

Буквально прирастаю к месту. Замечательно! В такой обалденно удачный и хорошо начавшийся день Элмайра меня бросает. Чудно. Я уныло рассматриваю мотоцикл, сверкающий в лучах солнца, и так же уныло уточняю:

– Что ему опять надо?

Судя по физиономии, патрулировать ей было лень, даже со мной. Особенно после последних минут разговора с Морганом Бэрроу, когда я поддержала не ее. Она пожимает плечами:

– Не знаю… подозреваю, что нужно помочь Вуги, мониторы ведь так и не починили.

– Но…

…Ты же ничего не понимаешь в технике, балда.

– Пока, Орленок… хе-хе, товарищ Орленок, как бы сказали некоторые другие товарищи… до вечера. Осторожнее на дорогах.

– Элм!

Но в знак прощания она быстро касается щекой моей щеки и, поднявшись в воздух, исчезает. Прохожие наверняка замечают это, но даже не поворачиваются, руководствуясь неписаным общегородским правилом: меньше таращиться по сторонам. Особенно лучше не таращиться на странные вещи, а Элм – явление крайне странное. Так что только маленькая девчонка, идущая с мамой через дорогу, восторженно запрокидывает голову, улыбается и кричит на всю улицу:

– Тетя-птица!

Она еще не выросла. Не знает никаких правил. Или знает, но плюет на них, думая, что за это ей ничего не будет. Счастливая. Но это ненадолго.

Мама сильнее тянет ее за руку. Когда они проходят мимо, я показываю девочке язык, и она отвечает мне тем же. Я лениво прислоняюсь к стене и осматриваюсь.

Потоки людей движутся в направлении большого универмага «Березка» и возвращаются уже по противоположной стороне улицы – там находится второй магазин, где продают самые разнообразные продукты, «Пигли-Вигли» с неизменной свиньей на вывеске. Стоянка, где жду я, заполнена разноцветными автомобилями. Течение жизни вокруг очень обманчиво. Если присмотреться, за домами – привычная темнота. Это лишь иллюзия, что она далеко.

На меня никто не обращает внимания: сейчас я просто рыжеволосая девушка с мотоциклом. Может, алкоголичка или бродяга, но этим как раз никого не удивить.

Я ненавижу ждать. Обычно уже через пять минут я выхожу из себя, а тут прошло больше двадцати…

Мимо проходит женщина с двумя орущими мальчишками в зеленых комбинезонах, затем – пожилой бородатый мужчина, уткнувшийся носом в толстую книгу. На миг мне кажется, что я увидела Глински – со стороны госпиталя, он свернул в какой-то переулок. Впрочем, я могу и ошибаться: по одному плащу ничего нельзя сказать, к тому же я привыкла, что «единоличник» не ходит пешком, а передвигается на здоровенной черной зверюге, которую только из-за колес еще можно обозвать машиной.

– Огонечек! Заждалась?

Великолепный подарок судьбы. Черт. Черт! Черт!

– Дэрил?

– Дэрил, детка!

Даже сквозь рев мотоцикла я различаю его слова. Он в черных зеркальных очках и черном плаще. И опять зализал волосы, будто провел ночь с любвеобильной коровой. И, конечно же, без шлема – выпендривается. Тьфу.

– Львовский отправил. Я не смог бы отказать…

– Поехали. – Я резко его обрываю.

Я завожу мотор, прислушиваясь к его бодрому рокоту, и немного успокаиваюсь. Руль приятно ложится в ладони. Зверь даже не рычит, нет. Мурлычет. Он мне рад.

– Отлично смотришься на этом красавчике. Даже лучше чем… раньше.

– Что ты имеешь в виду?

– Да нет, ничего.

Ублюдок. Пока мне удается улыбнуться и сделать вид, что я ничего не поняла. В конце концов… впереди куча дел.

Вскоре мы уже несемся по дороге, маневрируя между машинами. Патрулирование – довольно скучное занятие. Я давно выучила Север наизусть, он стал для меня чем-то вроде схематичной карты: с линиями улиц, квадратами домов и замкнутой кривулиной озера. Что касается Юга, там работает кто-то другой. Юг почти никогда мне не достается, туда чаще всего посылают Джона с кем-нибудь в компании, и…

А интересно… почему все-таки шеф почти никогда не ставит меня в пару с Джоном? Мы неплохо ладим, если выпадает случай. Да в общем-то Джон ладит со всеми, и я не отказалась бы проводить с ним больше времени, он потрясно превращается в разных тварей, и это лишь одна из множества вещей, делающих его милашкой и…

– Придурок!

Вопль вырывается, когда Грин, рисуясь, обгоняет очередной автомобиль и подрезает меня. Я резко поворачиваю ближе к тротуару, с трудом избежав столкновения с каким-то потрепанным «жучком», и сбрасываю скорость.

– Что ты делаешь, мать твою?

Он едет рядом со мной и проникновенно таращится поверх очков:

– Прости, немного увлекся… А ты не хлопай ушами: вдруг на нас нападут? О чем это ты задумалась?

– Не твое дело, понял? И надень шлем, или я сейчас врежу тебе! К лоун!

Интересно, а есть девушки со сверхспособностью нормально общаться с бывшими? И как стать одной из них? Дэрил рядом совсем недолго, а я уже на взводе, как во время месячных. Впрочем, может, лучше сразу приобрести сверхспособность влюбляться в адекватных парней?

– Какая-то ты сегодня сердитая.

Сердитая. Чуть не убил меня, а я сердитая.

– Ты же знаешь, я не люблю подобные шутки! – кричу, без проблем перекрывая рев моторов. – Дэрил, я непременно пожалуюсь…

– Ну ладно, ладно… – Он чуть-чуть снижает скорость. – Извини. Хочешь, зарулим в кафе-мороженое Роббинса? Я…

– Пошел ты, Дэрил! Не хочу.

– А если черничное, м-м-м?

Я устало вздыхаю. И понимаю, что чем спокойнее я буду говорить, тем внимательнее он будет меня слушать. Всегда так и надо поступать. Просто я забываю об этом.

– Дэрил, какое мороженое? Я уже лишилась крыльев и не хотела бы остаться без ног! И… хватит. Перестань делать это. Это дохлый номер. Более дохлый, чем Вуги.

Дэрил отнимает от руля одну руку и прикладывает ее к левой стороне груди.

– Ох, Эш… сердцеедка, ты ранишь меня!

Он пытается свести все к шутке? Разрядить обстановку? Правильная мысль, значит, еще соображает. Я усмехаюсь, подъезжаю поближе, и Дэрил легко перестраивается в соседний ряд.

– Правда, что ли? – Я решаю поддержать шутку. Но шутки…

– Нет, – отвечает он спокойно и холодно. Без тени игривости. Это даже сбивает с толку, и мое замешательство наверняка отражается на лице.

– Э-м-м…

Дэрил смотрит на меня еще пару секунд и наконец со странным омерзением кривит губы:

– Да ладно, Эш. Спасибо за подтверждение догадок. У тебя другие интересы.

Нет. Все-таки растерял мозги.

– Да ну?

– Да. Только будь осторожна: вдруг у интересов вместо члена щупальца? И кожа в истинном обличье зеленая, как и у всех этих гуманоидов? Перестрелять бы их, долбаных…

Я ускоряюсь и въезжаю прямиком в ближайшую лужу – так, что Дэрила обдает мощным потоком грязной воды. Теперь он отплевывается и ругается где-то позади, а я до предела выжимаю скорость и поворачиваю на другую улицу. Так делать нельзя, напарник должен быть рядом, мало ли что. Но, проклятье, это просто невыносимо!

Я уезжаю все дальше. Пусть поищет меня в закоулках.

Вдоволь попетляв, я останавливаюсь и слезаю с мотоцикла: впереди уже видны мэрия и площадь. Утром всюду сновали рабочие и военные, а теперь – совершенно пусто. Удивительный контраст: в центре обычно шумно, а тут стоит полная тишина и только колышутся тревожные желтые ленты. Раньше так не было. Никогда. Впрочем, раньше на стене не красовалась эмблема партии Свободы. Интересно, кто и какой краской ее нарисовал, что ее не берут лучшие растворители?

Я перешагиваю через закрепленную в проходе железную цепь и иду по мостовой. О недавней бойне уже ничего не напоминает: кровь смыли, обломки убрали. Только пьедестал, где недавно возвышался Морган Бэрроу, торчит на прежнем месте, напоминая гигантский гроб. И фонарь остался – кривой и страшный. Вряд ли еще он сможет гореть.

Взгляд невольно задерживается на буревестнике «свободных». Черная птица с заостренными крыльями, белый прямоугольник незнакомого мира, в который птица рвется. Это придумал Гамильтон. Раньше эмблемой партии был подсолнух. Поговаривают, потому что прошлый их главный тоже был с Юга.

Мой взгляд смещается. И только теперь я понимаю, что нахожусь на площади вовсе не одна.