Харлан Кобен - Не говори никому Страница 25

– Заткнись и поцелуй меня.

И тут зазвенел сигнал домофона. Линда и Шона переглянулись. Шона пожала плечами, Линда надавила кнопку ответа:

– Да?

– Это Линда Бек?

– А вы кто?

– Специальные агенты Кимберли Грин и Рик Пек из Федерального бюро расследований. Разрешите войти и задать вам несколько вопросов?

Шона перегнулась через плечо Линды, прежде чем та успела ответить, и прокричала:

– Нашего адвоката зовут Эстер Кримштейн! Вы можете задать ей любые вопросы.

– Вы ни в чем не подозреваетесь. Просто…

– Эстер Кримштейн, – повторила Шона. – У вас наверняка есть ее телефон. Приятного вечера.

Шона выключила домофон. Линда с удивлением глядела на нее.

– Что, черт подери, происходит?

– У твоего брата неприятности.

– Какие?!

– Сядь, я сейчас все объясню.

Раиса Маркова, сиделка деда доктора Бека, открыла на стук. Специальные агенты Карлсон и Стоун, теперь работавшие вместе с сотрудниками убойного отдела Димонте и Крински, предъявили документы.

– Ордер на обыск, – пояснил Карлсон.

Сиделка безропотно пропустила агентов в квартиру. Она выросла в Советском Союзе, и появление в доме людей в штатском не возмутило ее.

Восемь человек рассыпались по помещениям и прилегающей территории.

– Фиксируем обыск на видео, – приказал Карлсон. – Я хочу, чтобы все было законно.

Они действовали в спешке, пытаясь хоть на полшага опередить Эстер Кримштейн. Карлсон знал, что Кримштейн, как и большинство искусных адвокатов, вдохновленных делом О. Джея Симпсона,[15] цепляется к любому недочету полиции, как назойливый поклонник к поп-звезде. Карлсон, будучи не менее искусным сыщиком, пытался лишить ее этой возможности, документируя каждый шаг, каждое движение, чуть ли не каждый вздох.

Когда Карлсон и Стоун появились в студии Ребекки Шейес, Димонте им совершенно не обрадовался. Играло свою роль привычное противостояние между нью-йоркской полицией и ФБР, и мало что могло его прекратить.

Разве что наступающая на пятки Эстер Кримштейн.

И те и другие прекрасно знали: Эстер не только ловкий адвокат, но и въедливый журналист, обожающий выносить сомнительные дела на суд публики. И те и другие не желали оказаться в такой ситуации. Это подгоняло их и заставило заключить своего рода альянс, отличающийся той же теплотой и дружественностью, что и арабо-израильские перемирия. Кримштейн дышала в спину, и старые счеты пришлось на время отложить.

ФБР получило ордер на обыск – им это было удобнее: всего лишь пересечь Федерал-Плаза и войти в здание федерального окружного суда. Если бы то же самое захотели сделать полицейские, пришлось бы направлять запрос в суд округа,[16] в Нью-Джерси, и Кримштейн точно бы их обскакала.

– Агент Карлсон! – крикнул кто-то с улицы.

Карлсон вылетел наружу, Стоун за ним. К ним присоединились Димонте и Крински. На углу, возле урны, стоял юный фэбээровец.

– Что там у вас? – спросил Карлсон.

– Может, и ничего, сэр, но…

Юнец указал на пару перчаток из тонкого латекса.

– Упакуйте их, – приказал Карлсон, – и направьте в лабораторию, пусть проверят, не ими ли сжимали пистолет.

Карлсон смерил взглядом Димонте. Перемирие перемирием, но надо периодически указывать копам их место.

– Сколько времени займет такое исследование в вашей лаборатории?

– День. – Димонте как раз сунул в рот новую зубочистку и принялся яростно ее жевать. – Может, два.

– Долго. Придется сделать это у нас.

– Придется, а то как же, – проворчал Димонте.

– Мы ведь договорились действовать так, как будет быстрее.

– То-то мы здесь и стоим уже полчаса.

Карлсон кивнул. Он-то хорошо знал: если хочешь, чтобы нью-йоркский полицейский всерьез занялся каким-то делом, пригрози это дело у него отобрать. Хорошая штука – соревнование.

Следующий крик раздался из гаража. Все рванулись туда.

Стоун присвистнул, Димонте вытаращил глаза, Карлсон нагнулся, чтобы рассмотреть находку.

В корзине для бумаг, под обрывками старых газет, лежал пистолет. Калибра девять миллиметров. Судя по запаху, из пистолета недавно стреляли.

Стоун повернулся так, чтобы его улыбка не попала в объектив камеры, и сказал:

– Берем его.

Карлсон не ответил. Хмуро оглядев пистолет, он о чем-то надолго задумался.

23

Срочный вызов касался Ти Джея, мальчик поцарапался о дверную ручку. Для большинства детей это означает всего-навсего полосу зеленки на руке, для Ти Джея – ночь на больничной койке. Когда я приехал, его уже положили под капельницу. Гемофилия лечится вливанием консервантов крови, таких, как криопреципитат, или замороженная плазма.

Я уже упоминал, что впервые увидел Тириза шесть лет назад, закованным в наручники и изрыгающим проклятия. За час до этого он ворвался в приемную со своим девятимесячным сыном на руках. Принял их дежурный терапевт.

Ти Джей не плакал, не реагировал на раздражители, дышал неглубоко и часто. Тириз, который, согласно полицейскому протоколу, вел себя «неадекватно» (посмотреть бы на молодого отца, который в такой ситуации поведет себя по-другому!), рассказал терапевту, что ребенок почувствовал себя плохо с самого утра. Врач многозначительно взглянул на медсестру. Та незаметно кивнула и пошла звонить в полицию. Самое время, конечно.

Офтальмоскопия выявила у ребенка многочисленные кровоизлияния на сетчатке, то есть у малыша лопнули в глазах сосуды. Сопоставив это с вялостью и – как бы получше сказать – внешним видом отца, терапевт поставил диагноз: синдром сотрясения.[17]

Тут же как из-под земли выросли вооруженные охранники и нацепили на Тириза «браслеты». Вот тогда-то на сцене появился я. Просто услышал крики и вышел из кабинета посмотреть, что происходит. Приехали двое полицейских и усталая женщина из комитета по делам детства. Тириз пытался что-то объяснить, но его никто не слушал. Все качали головами и роняли восклицания вроде: «Куда катится наш мир!»

Подобные сцены здесь не редкость. Честно говоря, бывает и хуже. Как-то я обследовал четырехлетнего мальчика с внутренним кровотечением после изнасилования. Не говорю уже о трехлетних девочках с венерическими заболеваниями. В этих случаях, как и во множестве им подобных, совратителем был либо член семьи, либо бой-френд матери.

Плохой дядька не кружит возле детской площадки, малыш. Он живет у тебя дома.

Кроме того, любой врач в курсе – и эта статистика ошеломляет, – что девяносто пять процентов серьезных травм – результат именно жестокого обращения. Потому-то терапевт, не долго думая, вызвал охранников.

В таком месте, как наше, поневоле очерствеешь. Станешь не лучше уличного копа. Каких только отговорок мы здесь не наслушались! Сын вывалился из кроватки. Дочку стукнуло по голове дверцей духовки. Старший брат швырнул в младшего игрушкой. На самом деле для здоровых детей это не так уж страшно, падение с кровати не доведет их до больницы. Поэтому я в таких случаях никогда не испытывал трудностей с диагнозом.

А вот поведение Тириза мне показалось необычным. Не то чтобы я сразу решил, будто он невиновен. Я так же, как и вы, часто сужу о людях по внешности, или, говоря более официально, «склонен к расовой дискриминации». Мы все этим страдаем. Если вы, завидев шайку чернокожих подростков, переходите на другую сторону улицы, это расовая дискриминация. Если не переходите, опасаясь, как бы вас не сочли расистом, это тоже она. Если при виде шайки у вас не рождается никаких опасений, вы, наверное, прибыли с другой планеты.

Меня заставило затормозить простое совпадение. Несколько дней назад я наблюдал точно такой же случай в богатом пригороде Шорт-Хиллз в Нью-Джерси. Родители, хорошо одетые белые, приехали на навороченном «рэндж-ровере» и вбежали в приемную с шестимесячной дочерью на руках. Девочка выглядела так же, как и Ти Джей.

И никто не заподозрил отца.

Поэтому я и подошел к Тиризу. Он взглянул на меня так, что, случись это на улице, я бы перепугался. Здесь же Тириз напоминал волка из «Трех поросят», когда тот пытался сдуть кирпичный домик.

– Ваш сын родился здесь? – спросил я.

Тириз не ответил.

– Ваш сын родился в нашей клинике? Да или нет?

– Да, – смог выдавить он.

– Ему делали обрезание?

Тириз сверкнул глазами.

– Ты что, типа гомик?

– Вы имеете в виду, что гомики бывают разных типов? – осведомился я. – Делали ему обрезание? Да или нет?

– Да, – проворчал Тириз.

Я выяснил номер полиса Ти Джея и ввел цифры в компьютер. Прочел запись об обрезании: все нормально. Вот черт. И вдруг заметил еще одну: оказывается, сегодня не первый визит Ти Джея в больницу. В возрасте двух недель отец уже приносил его сюда с жалобой на кровотечение – у мальчика никак не заживал пупок.