Джеймс Сигел - Сошедший с рельсов Страница 25

Я сходил с ума. Стал бояться, как бы меня не засек другой кассир-контролер – тот, что был справа, а значит, ближе к мертвецу. «Есть ли у кассиров оружие?» – гадал я. Хотя какая мне была разница? Ведь они имели радио. Стоило им связаться с ближайшим на дороге полицейским участком, и мне конец.

Но вот, успев промурлыкать половину песенки Стива Уандера 1965 года, кассир приняла у меня плату.

Я вздохнул – разумеется, не полной грудью, отвернувшись к окну, потому что вонь обволакивала меня, словно пар. Уинстон был вторым мертвецом, которого я видел в жизни. Первым был друг семьи, умерший от рака. Я присутствовал на его похоронах. Мне исполнилось тогда четырнадцать лет. Я стоял и смотрел на носки своих ботинок. И лишь однажды взглянул ему в лицо, которое показалось мне до странности счастливым. С Уинстоном все обстояло иначе: рот полуоткрыт, глаза зажмурены. Он будто жаловался мне на судьбу.

«Это я его убил», – в который раз подумал я.

Измена жене, обман и, наконец, убийство. А ведь совсем недавно я был славным малым. Трудновато узнать того Чарлза в человеке, который сейчас вез мертвое тело на свалку. Трудновато принять. Но только бы переправить Уинстона на свалку и не попасться полиции. Только бы избавиться от трупа и залитой кровью машины. Только бы отдать Васкесу сто тысяч и пусть убирается…

Надо решать проблемы по мере поступления.

Сначала необходимо найти дорогу на свалку. Она где-то здесь, поблизости: к отвратительному запаху в машине стал примешиваться другой, почти невыносимый.

Я нашел съезд на свалку – по крайней мере, решил, что это он, потому что следующий выводил на Гоуталс-бридж. Я свернул на двухполосную дорогу без фонарей. На вираже Уинстон навалился на дверцу.

Ехал примерно пять минут, за это время мне не попалось ни одной встречной машины. Наверное, решил я, здесь ходят одни мусоровозы, по вечерам не работают.

Я щурился в темноте, стараясь найти ворота свалки. Тащился еле-еле, чтобы не проехать мимо, не пропустить.

Вот они. Прямо перед капотом. Забор из колючей проволоки, две створки и будка охранника. От одного их вида я готов был заплакать от радости, завопить от возбуждения или, по крайней мере, вздохнуть с облегчением. Но не сделал ни того, ни другого, ни третьего. Ворота оказались крепко-накрепко запертыми. А как иначе? Это же городская собственность, а не пустырь, где любой может избавиться от трупа.

Я вылез из салона и поперхнулся. Вокруг воняло сильнее, намного хуже, чем в машине. Словно сам воздух был неким мусором, словно сюда вместе с отбросами свезли все самые отвратительные запахи Нью-Йорка. Свалка мусора и вони. А над ней чайки, жрущие что ни попадя и требующие еще и еще. Крысы с крыльями – кажется, так их называют? Теперь я понимал почему.

Рядом со мной опустилась целая стая. Птицы грозно взмахивали крыльями и хрипло кричали, будто я посягал на их еду. Острые желтые клювы целили в меня, и мне почудилось, будто чайки видят на мне кровь Уинстона. Я поежился, подумав, что они, как стервятники, чуют мертвых и умирающих.

Я задыхался в кольце злобных чаек и невыносимой вони и, чтобы напугать птиц, стал хлопать в ладоши. Но лишь еще сильнее испугался сам. Чайки не двинулись с места. Только две или три забили крыльями и приподнялись на пару дюймов. А я ретировался к машине и принялся глазеть на недоступные ворота.

Потом развернул машину и поехал по извилистой дорожке, внимательно оглядывая забор в надежде найти какую-нибудь лазейку.

– Ну же, преподнеси мне сюрприз, – попросил я вслух у судьбы. В последнее время жизнь меня так затюкала, что я вправе был рассчитывать на удачу. Пусть хотя бы на одну. Хотя бы в этой клоаке на Стейтен-Айленде, куда сбрасывалось догнивать все, что отжило свой век.

И вот на правом повороте фары выхватили из темноты дыру в заборе – достаточно большую, чтобы сквозь нее пролез человек. Даже если этот человек тащит за собой мертвеца.

«А ведь у него где-то есть мать», – подумал я и представил типичную пригородную мамашу. Я не знал, где вырос Уинстон, так что его мать могла обретаться не в пригороде, но я решил, что именно там. Разведенная, наверное, разочарованная, но по-прежнему гордящаяся сыном, у которого средний балл 3,7. Гордость, испытанная годами, – ведь потом ее сынок пристрастился к наркотикам, стал их продавать и в итоге угодил в тюрьму. Но разве он не встал на путь истинный? Разве не устроился на работу? Пусть он всего лишь разносил почту, но нормального человека долго не держат на низкой должности. Тем более с таким баллом. Не успели бы оглянуться, как стал бы руководителем компании, – очень даже возможно. И такой добросердечный – нравился всем без исключения. И никогда не забывал посылать матери ко дню рождения поздравительную открытку. У нее до сих пор стоит на камине кособокая глиняная пепельница, которую он сам слепил и подарил ей, когда учился во втором классе. Мамаша Уинстона. В этом году она не получит поздравительной открытки. И в последующие годы тоже.

Теперь я жалел, что не расспрашивал Уинстона о его жизни. Так ничего и не узнал: как он живет, есть ли у него мать, которая ждет поздравительной открытки к Рождеству, есть ли девушка, которая уже злится, потому что он невесть куда запропастился на весь вечер. Брат, сестра или любимый дядя? Я говорил с ним только про бейсбол и тюрьму. А потом вынудил сделать нечто такое, из-за чего его убили.

Я затормозил напротив секции с разорванной сеткой и несколько минут посидел за рулем, желая убедиться, что поблизости никого нет. Да-да, определенно, я был один – и на этой свалке, и во Вселенной. «Диана», – прошептал я, но жена не откликнулась. Она знала того Чарлза, что с девяти до пяти был рекламщиком, а не того, что изменил ей и стал соучастником убийства.

Я вылез из машины, обошел капот, открыл дверцу и подождал, пока Уинстон вывалится на землю. Я старался думать о нем, как о трупе, то есть о предмете, каковым он и являлся, ибо душа его отлетела. Так мне было легче.

Взяв труп за руки, я потащил его. И тут же понял, выражение «мертвый груз». Мертвый груз – предмет, который перемещается лишь под воздействием могучей силы. Я к таковой, очевидно, не принадлежал. Я был способен сдвинуть труп с места на два-три дюйма за раз. Не больше. Казалось, он сопротивляется – выдирает мне руки, вывертывает кисти. В таком темпе до забора можно было добраться к рассвету. К тому времени, как нагрянет орава мусорщиков и сдаст меня полиции. «Вот этот, – заявят они, – тащил мертвеца на свалку».

Но все-таки потихоньку-полегоньку я продвигался вперед. Мне удалось выработать своеобразный ритм: мощный рывок – и отдых, чтобы перевести дыхание, потрясти руками и собраться для нового рывка. И я достиг забора без сердечного приступа и – что не менее важно – задолго до зари: светящиеся цифры на моих часах «Мовадо» показывали половину первого. Эти часы мне подарила Диана на сорок вторую годовщину рождения. «А ведь она, поди, волнуется, не представляя, куда я подевался», – подумал я. Жена всегда волновалась в подобных случаях и делала это с большей истовостью, чем все остальные, кого я знал.

Я выудил из кармана сотовый, откинул дрожащим пальцем крышку и нажал двойку – код моего дома. А единицей я закодировал телефон доктора Барона.

– Алло? – Диана была явно расстроена.

– Привет, дорогая, я не хотел, чтобы ты беспокоилась. Пришлось задержаться дольше, чем я думал.

– Ты все еще на работе?

– Да.

– А почему звонишь по сотовому?

Кстати, действительно, почему?

– Сам не знаю. Спустился вниз выпить кофе и вдруг понял, как поздно.

– Хорошо-хорошо. Ты еще долго?

Интересный вопрос.

– Час, может быть… Утром нам надо представить этот идиотский аспириновый ролик.

Я сам удивился, до чего насобачился врать, до чего легко веду непринужденный разговор – «придется задержаться допоздна, дорогая» – в то время, как рядом лежит труп, половина черепа которого снесена.

– Не заработайся, милый, – проговорила Диана.

– Ни в коем случае, – отозвался я. – Я тебя люблю, Диана.

Назвать ее по имени означало взмыть чуть не на вершину любви. Слова же «я тебя люблю» были сродни банальному «до свидания», разве что немного теплее.

– Я тебя тоже люблю, – ответила Диана, и я знал, что так и есть.

Положив телефон в карман, я просунул ногу в дыру и стал пропихивать тело на свалку.

Вонь усилилась – это трудно вообразить, но так и произошло. Вне забора я обонял этот смрад, за ним – впитывал и переваривал запах за запахом. У меня начало выворачивать наизнанку желудок.

Я потащил труп дальше, на свалку – к границе горо-подобной кучи мусора. С близкого расстояния куча казалась храмом Солнца, который я видел в Мехико, когда давным-давно путешествовал с Дианой. Это было еще до Анны, и мы проводили каждое утро, осматривая достопримечательности и топя наши жизни в текиле. Много любви и пьяной дремы.