Алекс Адамс - Еще жива Страница 25

Они тоже ждут, но без той самоотверженности, которая есть у меня. Швейцарец потащил Лизу в портовое здание, и она не протестует. Поздним вечером мы сидим все вместе, едим чипсы и пьем теплую газировку.

— Скажи одно лишь слово, и я заставлю его оставить тебя в покое.

— Я должна.

— Нет никакого «должна». По крайней мере сейчас.

— Что, если у меня больше никогда никого не будет?

— У тебя, возможно, будет кто-нибудь, кого ты полюбишь.

— Ты не можешь этого знать, — говорит она, опустошая пакетик. — Правда?

— Нет, не могу. Но я надеюсь.

Она показывает на свой отсутствующий глаз.

— Кто меня такую полюбит?

— Англичанка! — зовет он, и она с готовностью оборачивается к нему.

Я собираю остатки еды и мусор и засовываю их в почти полную мусорную урну в здании вокзала. Я успеваю уйти от Лизы на два шага, прежде чем меня тащит назад, к мусорному контейнеру, некий инстинкт собирателя, унаследованный от предков, кое-что знавших в деле выживания. Обеими руками я роюсь в отбросах в поисках чего-нибудь полезного, какой-нибудь имеющей значение безделушки. Но ничего нет. Только пустая упаковка и старые газеты, которые я все равно не в состоянии прочесть.

Несколько дней пришли и ушли, сложившись в целую неделю. За ней прошла еще одна, а от Ника по-прежнему не было вестей. Но я каждый вечер беру телефон, наполовину набираю его номер, прежде чем положить его назад на базу.

У него есть мой номер. Он мог бы и сам позвонить.

Это дурацкое правило, в которое я никогда не верила, да и сейчас не верю. Я просто повторяю, чтобы отогнать свой подлинный страх и мысли о том, что Ник умер.

Я беру телефон, набираю четыре из семи цифр, нажимаю отбой.

Он мог бы и сам позвонить.

Первый день перетекает во второй, а я продолжаю бодрствовать. «Элпис» придет. Я знаю это наверняка. Он должен прийти. Мне нужно что-то, что придаст смысл всему происходящему. Я не могла пройти весь этот путь зря.

Швейцарец выходит развязной походкой, вглядывается в море. Его лицо тверже бетона, на котором мы стоим.

— Твой корабль не придет.

— Придет.

— Ты глупая мечтательница. Полагаю, ты веришь в такие вещи, как любовь, нравственность, бесстрашие. Женщины наподобие тебя сидят и ждут, когда явится мужчина и спасет их от всех невыразимых ужасов мира. Ты не способна ни на что, кроме как сидеть дома и толстеть, стряпая еду и производя на свет рты, которые земля уже не в состоянии прокормить. А чего ради? Из-за какой-то непонятно на чем основанной веры в то, что ты особенная, что ты любима, что ты что-то для кого-то значишь. Ты ничего не значишь, американка. Ты совершенное ничто. Пыль.

— Он будет здесь.

Плевок летит из его рта: мокрый прозрачный комок с желтой серединой. Похож на яйцо.

Мысль в голове возникает до того, как я успеваю ее загасить: «Надеюсь, что ты болен».

Швейцарец правильно прочитывает выражение, появившееся на моем лице.

— Я не болен. Болезнь для слабаков.

Я ухожу, чтобы найти Лизу. Она наверху, на одной из наблюдательных вышек для спасателей, — сидит на голой металлической раме и «смотрит» вдаль.

— Слушаешь прибой?

— Нет, там идет корабль. — Она показывает рукой в сторону моря, мой несчастный слепой впередсмотрящий.

Мое страстное желание так велико, что поначалу мне трудно поверить в ее слова. Я слишком сильно этого хочу. Потом я кидаюсь к воде, шлепаю ботинками по волнам и отчаянно вглядываюсь в просветы между судов. И я его вижу. «Элпис»,[28] старая потрепанная развалина, входит в порт. Моя единственная надежда.

Силы покидают меня. Я чувствую, как все внутри подламывается, и я, опустившись на корточки и упершись одной рукой в землю, подобно нелепой треноге, стараюсь не упасть.

Челюсть швейцарца вздрагивает, словно механизм часовой бомбы.

— Я же тебе говорила, — бросаю ему. — Я же говорила…

Ваза сопротивляется мне.

Но не молотку, взятому напрокат.

Хруст, черепки, осколки. Кости.

«Элпис»… Ничего особенного: ярко-красные заклепки, острый нос, режущий морскую гладь на две пенистые волны. Этому судну не нужны рекомендации, не нужны вычурные украшения, чтобы показать, что гавань принадлежит только ему, поскольку оно единственное, на котором теплится жизнь. На борту пассажиры, они ждут на палубе и наблюдают. Я приставляю ладонь козырьком к глазам и ищу дружественные лица, но не нахожу ничего, кроме отражения своей собственной печали.

Капитан сходит на берег, трап дрожит от его тяжелых шагов.

— Вам нужно в Грецию?

Его усы вздымаются, когда слова пробиваются сквозь их щетину.

— Да, пожалуйста.

— Хорошо, но вы должны будете заплатить.

То, что раньше было деньгами, теперь ничего не стоит, да и нет их у меня в любом случае. Все, что я могу предложить, — это душевный покой, расслабление и побег от реальности. Все в одной маленькой белой таблетке. Он знает, что это такое. Жадность в глазах капитана выдает его голод, когда я вытаскиваю блистер из кармана и расплачиваюсь с ним за себя и за Лизу.

Он кивает, сделка заключена. Я подхватываю свои вещи, чтобы бежать, бежать, бежать искать Ника.

Я и швейцарец смотрим друг на друга.

— Здесь мы скажем друг другу «до свидания». Лиза!

— Я тоже еду, — говорит он.

— Нет.

— Мир свободен. Я могу ехать куда захочу, даже паспорт для этого не нужен. Кто ты такая, чтобы решать, что мне делать? Ты — никто.

Мы прожигаем друг друга взглядами. В его глазах я вижу пустыню, где ничто не сможет выжить. Я первая не выдерживаю и отвожу взгляд.

— За себя будешь платить сам.

Он переговаривается с капитаном, но я не вижу, как он расплачивается за перевоз. Когда они заканчивают, я отвожу капитана в сторону. Я сообщаю ему, кого я разыскиваю, описываю Ника в подробностях. Он обдумывает мои слова и отрицательно качает головой.

— Я не видел никого похожего. Людей бывает совсем не много каждый раз, но такого не было.

— Вы не ошибаетесь?

— Ну, кто знает. Сейчас все выглядят одинаково. Как вы: уставшие, голодные, грязные.

Вся тяжесть мира перемещается с моих плеч на голову, пригибая ее вниз.

— Мы сейчас отправляемся, — говорит капитан.

— Он мертв, — раздается голос швейцарца у меня за спиной.

Частная жизнь для него пустой звук.

— Я знал, что ты идешь к мужчине, — продолжает он. — Для чего же еще женщины все это делают?

— Он не мертв.

— Это он отец твоего ублюдка?

— Не лезь не в свое дело, черт бы тебя побрал! — рявкаю я.

Капитан ждет.

Я отражаюсь в окне вокзала без всего того, что меня отягощает. Возможно, это та я, что была раньше, или, может быть, та, которой хотела бы стать. Я там сильная, решительная, твердая. Я верю, что Ник жив и что он добрался до Греции благополучно. Он поехал каким-то другим маршрутом. И ни во что другое верить я не собираюсь. А раз он там, меня ничто не может остановить.

— Я еду, — говорю я.

Вперед и только вперед.

Часть вторая

Глава 10

Не было ни ядерной войны, ни борьбы за жизненное пространство, ни конфликтов из-за прав человека, ни местных диктаторов. Конец света начался из-за погоды, именно так, как и говорил Дэниэл, тот парень, с которым у меня было «слепое свидание». Он ошибся только насчет виновников. Это был не Китай, это были мы. Как оказалось, мы оба были правы.

Конец начался в сезон тропических циклонов, хотя в действительности семена были посеяны намного раньше, когда возникло множество теорий и началась массовая регистрация патентов на тему контроля погоды человеком, так что на финансирование этого были выделены гигантские суммы.

Изменение погоды. Игры в Бога. Современное человечество, которое не в состоянии преодолеть смерть и едва справляется с контролем над болезнями, обратилось к очередной сомнительной затее.

Ученые возопили, но их быстро заставили замолчать, заткнув им глотки субсидиями на те исследовательские проекты, о которых они мечтали. Это развязало руки бизнесменам, правительству и поддакивающим им остальным ученым, жаждущим экспериментов с погодой.

Ураган Пандора — так его назвали, хотя по алфавиту должно было быть другое название. Кое-кто говорил, что поведение урагана типично для женщины: то обнимает берег, то обрушивает ливни и шквалы на тот участок суши, который осмелился заглянуть в его единственный глаз в тот момент, когда он гипнотизирует северное побережье Мексиканского залива, вынуждая верить в ложное затишье.

Эксперимент проходил в условиях секретности. До тех пор, пока не увенчался провалом. После этого в средства массовой информации просочились подробности.