Стивен Кинг - Пост сдал Страница 27

– Он уже начал соображать, что к чему. Ты сам говорил, что он далеко не глуп. Он знал Зет-боя, когда тот был Бруксом? Наверняка сталкивался с ним, когда приходил к тебе.

– Понятия не имею. – Брейди вымотан, но очень доволен собой. И сейчас хочет посмаковать смерть этой Робинсон, а потом вздремнуть. Многое предстоит сделать, впереди большие дела, но сначала надо отдохнуть.

– Нельзя, чтобы он застал тебя в таком виде, – говорит Бэбино. – Ты раскраснелся, весь в поту. Напоминаешь человека, который только что пробежал городской марафон.

– Тогда не пускай его ко мне. Это ты можешь. Ты – врач, а он лишь облезлый старый хрен на пенсии. Сейчас у него нет даже права выписать штраф за неправильную парковку. – Брейди думает о том, как воспримет новость ниггер-газонокосильщик. Джером. Заплачет? Упадет на колени? Будет рвать рубаху и бить себя в грудь?

Обвинит Ходжеса? Маловероятно, но это лучший вариант. Потрясающий вариант.

– Хорошо, – кивает Бэбино. – Ты прав, это я могу. – Он говорит это себе, не только человеку, которому отводил роль подопытной морской свинки. Но все получилось с точностью до наоборот, так? – Сейчас, во всяком случае. Но у него остались друзья в полиции, знаешь ли. Вероятно, много друзей.

– Я не боюсь их, и я не боюсь его. Просто не хочу его видеть. Во всяком случае, сейчас. – Брейди улыбается. – Сначала пусть узнает насчет девчонки. Тогда я захочу его увидеть. А теперь выметайся отсюда.

Бэбино, наконец-то понимая, кто из них главный, выходит из палаты. Как всегда, испытывает облегчение, что остался собой. Потому что всякий раз, когда он становится Бэбино, пробыв какое-то время доктором Зет, выясняется, что Бэбино в нем все меньше.

Таня Робинсон звонит дочери четвертый раз за последние двадцать минут, и в четвертый раз слышит веселый голос Барбары – включается голосовая почта.

– Не обращай внимания на мои прошлые сообщения, – говорит Таня после звукового сигнала. – Я попрежнему злюсь, но теперь еще и ужасно волнуюсь. Позвони мне. Мне надо знать, что с тобой все в порядке.

Она бросает мобильник на стол и кружит по маленькому кабинету. Задается вопросом, не позвонить ли мужу, и решает, что не надо. Пока не надо. Он взорвется от мысли, что Барбара прогуливает школу, и именно это будет первым его предположением. Таня тоже об этом подумала, когда ей позвонила миссис Росси – в Чэпл-Ридж она контролирует посещаемость – и спросила, осталась ли Барбара дома по болезни. Барбара никогда не прогуливала, но все рано или поздно такое случается в первый раз, особенно у подростков. Только Барбара не решилась бы на такое в одиночку, а в дальнейшем разговоре с миссис Росси выяснилось, что все ближайшие подруги дочери сейчас в школе.

Именно тогда появились куда более тревожные мысли, и одну Таня никак не может отогнать: щит над Центральной магистралью, который полиция использует, если начинает поиск пропавших или похищенных детей. Мысленно она все время видит на этом щите вспыхивающую и гаснущую надпись «БАРБАРА РОБИНСОН», как рекламу фильма ужасов.

Мобильник издает первые ноты оды «К радости», и Таня бежит к нему, думая: «Слава Богу, слава Богу, до конца зимы я лишу ее всех…»

Только на экране появляется не улыбающееся лицо дочери, а надпись «УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ. ЦЕНТРАЛЬНОЕ ОТДЕЛЕНИЕ». Ужас скручивает желудок. Поначалу она не может даже принять вызов, потому что большой палец словно окаменел. Наконец ей удается нажать зеленую клавишу и заглушить музыку. Все в кабинете, включая семейную фотографию на столе, становится нестерпимо ярким. Мобильник, кажется, сам плывет к уху.

– Алло? – Таня слушает. – Да, это она. – Продолжает слушать, свободная рука поднимается ко рту, чтобы заглушить готовый вырваться крик. Она слышит собственный вопрос: – Вы уверены, что это моя дочь? Барбара Роселлин Робинсон?

Полицейский, который позвонил, чтобы уведомить о случившемся, отвечает, что да. Он уверен. Они нашли на мостовой удостоверение личности. Не говорит другого: им пришлось стереть кровь, чтобы прочитать имя и фамилию.

Ходжес чувствует: что-то не так, – едва выходит из надземного перехода, который соединяет больницу Кайнера с Клиникой травматических повреждений головного мозга Озерного региона, где коридоры выкрашены в успокаивающий розовый цвет и круглые сутки звучит тихая музыка. Привычный распорядок явно нарушен, никто не занят обычными делами. Брошенные тележки с ленчем уставлены тарелками с чем-то макаронным: возможно, так в столовой представляют себе китайскую еду. Медсестры, сбившись в кучки, о чем-то перешептываются. Одна плачет. Два интерна стоят у фонтанчика с водой. Какой-то санитар разговаривает по мобильнику. Это серьезное нарушение, которое может стоить работы, но Ходжес думает, что в данном случае санитар в полной безопасности: внимания на него никто не обращает.

Зато Рут Скапелли нигде не видно, и это повышает его шансы на встречу с Хартсфилдом. На сестринском посту – Норма Уилмер, а она наряду с Бекки Хелмингтон информировала Ходжеса о происходящем с Брейди до того, как визиты в палату 217 прекратились. Плохие новости: у сестринского поста стоит врач Хартсфилда. Ходжесу так и не удалось наладить с ним контакт, хотя, Бог свидетель, он пытался.

Ходжес неторопливо направляется к фонтанчику, надеясь, что Бэбино его не заметил и скоро уйдет возиться с ПЭТ-сканами или чем-то подобным, оставив Уилмер в одиночестве и тем самым дав Ходжесу возможность пообщаться с ней. Он делает глоток (морщится и прикладывает руку к боку, выпрямляясь), потом обращается к интернам:

– Что здесь у вас происходит? Какой-то странный беспорядок.

Интерны мнутся, переглядываются.

– Мы не можем об этом говорить, – отвечает первый. На лице у него юношеская сыпь, и выглядит он лет на семнадцать. Ходжес содрогается при мысли, что этому интерну приходится ассистировать при чем-то серьезнее удаления занозы из большого пальца.

– Что-то с пациентом? Может, с Хартсфилдом? Спрашиваю только потому, что раньше служил в полиции, и здесь он оказался не без моего участия.

– Ходжес, – говорит второй интерн. – Это ваша фамилия?

– Да, так и есть.

– Вы его поймали, да?

Ходжес соглашается без запинки, хотя если бы он ловил Хартсфилда в одиночку, на том концерте Брейди укокошил бы гораздо больше людей, чем у Городского центра. Нет, это Холли Гибни и Джером Робинсон сумели остановить Брейди, прежде чем тот взорвал всю свою чертову самодельную пластиковую взрывчатку.

Интерны вновь переглядываются, и первый говорит:

– Хартсфилд такой же, как и всегда, дурак дураком. Это медсестра Гнусен.

Получает тычок локтем от второго.

– О мертвых плохо не говорят, говнюк. Особенно если человек, который слушает, может потом сболтнуть лишнего.

Ходжес тут же подносит палец к губам, давая понять, что его рот всегда на замке.

Первый краснеет.

– Я про медсестру Скапелли. Прошлой ночью она покончила с собой.

В кровь Ходжеса поступает лошадиная доза адреналина, и впервые со вчерашнего дня он забывает, что в самом скором времени ему, возможно, предстоит умереть.

– Вы уверены?

– Порезала себе руки и запястья и истекла кровью, – отвечает второй. – Так я, во всяком случае, слышал.

– Записку оставила?

Они не в курсе.

Ходжес направляется к сестринскому посту. Бэбино все еще там, просматривает с Уилмер (которая крайне взволнована столь неожиданным повышением) истории болезни, но больше ждать он не может. Это работа Хартсфилда. Ходжес не знает, как он смог это проделать, но на случившемся написано крупными буквами: «БРЕЙДИ». Гребаный князь самоубийств.

Он едва не называет сестру Уилмер по имени, но интуиция подсказывает, что лучше оставить за кадром их достаточно близкое знакомство.

– Медсестра Уилмер, я – Билл Ходжес. – Конечно, ей очень даже хорошо это известно. – Я расследовал Бойню у Городского центра и попытку взрыва аудитории Минго. Мне надо повидаться с мистером Хартсфилдом.

Она открывает рот, но Бэбино опережает ее:

– Невозможно. Даже если бы к мистеру Хартсфилду допускались посетители, а они не допускаются по распоряжению окружного прокурора, ему не разрешено видеться с вами. Он нуждается в отдыхе и покое. Каждый из ваших прежних никем не разрешенных визитов вызывал у него стресс.

– Это для меня новость, – спокойно отвечает Ходжес. – Всякий раз, когда я заходил к нему, он просто сидел на стуле. Бесстрастный, как миска с овсянкой.

Норма Уилмер поворачивает голову то к одному, то ко второму. Словно смотрит теннисный матч.

– Вы не видите то, что видим после вашего ухода мы. – К заросшим серебристой щетиной щекам доктора Бэбино приливает кровь. И под глазами у него темные мешки. Ходжес вспоминает карикатуру из учебника «Живем с Иисусом в душе», какие им раздавали в воскресной школе в ту доисторическую эру, когда автомобили были с плавниками, а девушки носили белые носочки. Врач Брейди выглядит точь-в-точь как тот парень на карикатуре, но Ходжес сомневается, что Бэбино – хронический мастурбатор. С другой стороны, он помнит слова Бекки о том, что врачи здешних больных еще более безумны, чем их пациенты.