Деннис Лихэйн - Остров проклятых Страница 27

Черные пятна.

Обувная вакса, подумал он, переступая с чужой помощью порог темной комнаты.

Каким образом черная вакса попала на большие пальцы?

12

Такие кошмары ему еще не снились.

Сначала он оказался на улицах Халла, по которым он ходил бессчетно в далеком уже детстве и юности. Вот он миновал старую школу. Вот прошел мимо универсама, где покупал жвачку и крем-соду. Вот частные дома — Дикерсоны, Пакаски, Мерреи, Бойды, Верноны… А внутри никого. И снаружи никого. Городок обезлюдел. Мертвая тишина. Даже океана не слышно, а в Халле, в любом месте, ты всегда слышал океан.

Это было страшно — город без жителей. Присев на волнолом, тянувшийся параллельно Океанскому проспекту, он обшаривал взглядом пустынный пляж и ждал, но никто так и не появился. Он понял: все умерли, давно на том свете. И сам он — призрак, вернувшийся в этот город-призрак. Нет города. И его здесь нет. Как нет самого понятия «здесь».

А потом он очутился в огромном мраморном зале, где было полно народу, а еще больничные каталки и красные мешочки для переливания крови, и сразу как-то стало лучше. Где бы он сейчас ни находился, он был не один. Мимо него прошли дети — два мальчика и девочка, все трое в больничных халатиках. Испуганная девочка, вцепившись в своих братьев, сказала:

— Она здесь, она нас найдет!

К нему наклонился Эндрю Лэддис и дал ему прикурить со словами:

— Дружище, ты на меня не в обиде?

Это был мрачный образец человеческой расы — перекрученное тело, вытянутая голова с выпирающим подбородком, которому следовало бы быть вдвое короче, неровные зубы, отдельные пучки белесых волос на розоватом, покрытом коростой черепе, — но Тедди все равно ему обрадовался. Это был единственный знакомый ему человек в зале.

— У меня припасена бутылочка. — Лэддис подмигнул ему. — На тот случай, если ты захочешь кутнуть. — Он похлопал Тедди по спине, после чего превратился в Чака, что было в порядке вещей.

— Нам надо идти, — сказал Чак. — Часы тикают, дружище.

На что Тедди сказал:

— Мой родной город вымер. Ни одной живой души.

И тут же сорвался с места, так как через бальный зал с криком неслась Рейчел Соландо, вооруженная тесаком. Пока Тедди бежал, она успела зарубить троих детей: тесак взмывал и падал, взмывал и падал, он же встал как вкопанный, завороженный этой картиной, понимая, что сделать ничего нельзя, дети погибли.

Рейчел подняла на него глаза. Ее лицо и шея были забрызганы кровью.

— Мне нужна твоя помощь, — сказала она.

— Что? — Он замешкался. — Это грозит мне неприятностями.

— Если ты мне поможешь, я стану твоей женой. Долорес. Она к тебе вернется.

— Да, конечно, — ответил он и бросился ей на помощь. Каким-то образом они вдвоем подняли сразу всех детей и вынесли их через заднюю дверь во двор и дальше, к самому озеру. Нет, они не бросили их в воду. Они нежно положили их на поверхность, и те пошли ко дну. Один из мальчиков несколько раз отчаянно взмахнул рукой, но Рейчел успокоила Тедди:

— Ничего. Он не умеет плавать.

Они стояли на берегу и смотрели, как мальчик идет на дно. Рейчел обняла Тедди за талию и сказала:

— Ты будешь моим Джимом, а я твоей Долорес. Мы сделаем новых детей.

Какое мудрое решение. Тедди даже удивился, как он сам до этого не додумался.

Он последовал за ней в «Эшклиф», по дороге к ним присоединился Чак, и они втроем вошли в коридор длиною в целую милю.

— Она ведет меня к Долорес, — объяснил он Чаку. — Я возвращаюсь домой, дружище.

— Здорово! — сказал Чак. — Рад за тебя. А мне с этого острова уже не вырваться.

— Не вырваться?

— Нет, но это ничего, босс. Ничего страшного. Мое место здесь. Здесь мой дом.

— А мой дом — там, где Рейчел.

— В смысле Долорес.

— Ну да. А я что сказал?

— Ты сказал «Рейчел».

— Да? Извини. Ты правда считаешь, что твой дом здесь?

Чак кивнул:

— Я здесь с самого начала и никуда отсюда не уеду. Да ты посмотри на мои руки, босс.

Тедди посмотрел. Руки как руки, о чем он ему и сказал. Но Чак помотал головой:

— Они неправильные. Иногда мои пальцы становятся мышами.

— Ну, тогда я за тебя рад, что ты дома.

— Спасибо, босс. — Чак похлопал его по спине и превратился в Коули, Рейчел же оказалась далеко впереди, и Тедди ускорил шаг.

А Коули сказал:

— Вы не можете любить женщину, которая убила своих детей.

— Могу. — Тедди пошел еще быстрее. — Вы ничего не понимаете.

— Да? — Коули, даже не переставляя ноги, держался рядом с Тедди. Он как бы скользил по земле. — И чего же я не понимаю?

— В этом кошмарном мире один я не выживу. Нет, нет. Только с ней. С моей Долорес.

— Ее зовут Рейчел.

— Я знаю. Но мы договорились. Она будет моей Долорес, а я ее Джимом. Это хороший уговор.

— Ой-ой, — сказал Коули.

Трое детей, мокрые насквозь, с дикими криками бежали по коридору им навстречу.

— Какая еще мать способна на такое? — риторически спросил Коули.

Меж тем дети промчались мимо них, и тут то ли в воздухе что-то изменилось, то ли еще что, но дальше, как эти трое ни тщились, они бежали на месте.

— Убить собственных детей! — воскликнул Коули.

— Она не хотела, — возразил ему Тедди. — Ей просто стало страшно.

— Как мне? — сыронизировал Коули, только это был уже не Коули, а Питер Брин, пациент, который всего боялся. — Ей стало страшно, и поэтому она убила своих детей, то есть к ней не может быть никаких претензий?

— Нет. В смысле да. Питер, ты мне не нравишься.

— И что вы в связи с этим собираетесь делать?

Тедди приставил к его виску дуло табельного пистолета.

— Тебе сказать, сколько людей я отправил на тот свет? — По лицу Тедди текли слезы.

— Не надо, — взмолился Питер. — Прошу вас.

Тедди нажал на спуск и увидел, как пуля вылетает из головы с другой стороны, и тут дети, наблюдавшие за экзекуцией, заголосили как ненормальные, а Питер Брин сказал:

— Черт. — Он приткнулся к стене, закрыв ладонью входное отверстие. — На глазах у детей.

И в эту секунду из темноты раздался крик. Ее крик. Она приближалась по коридору. Она бежала за ними во все лопатки.

— Ты нас спасешь? — Девочка обращалась к Тедди.

— Я не твой папа. Это не мой дом.

— Я буду называть тебя папой.

— Ну хорошо. — Он вздохнул и взял ее за руку.

Они шли по скалам, возвышавшимся над островом Проклятых, а потом оказались на кладбище, и Тедди вдруг нашел батон хлеба, и ореховое масло, и джем и сделал всем детям бутерброды в мавзолее. Девочка, сидевшая у него на коленях, была совершенно счастлива, и, когда она съела свой бутерброд, он вывел ее из мавзолея и показал ей надгробную плиту своего отца, и своей матери, и свою собственную:

— Почему ты моряк-неудачник? — спросила его девочка.

— Я боюсь воды.

— Я тоже. Получается, что мы друзья, да?

— Пожалуй что так.

— Ты умер, раз у тебя есть этот, как его…

— Надгробная плита.

— Вот-вот.

— Значит, умер. Я не встретил никого в своем родном городе.

— Я тоже умерла.

— Я знаю. Мне очень жаль.

— Ты ее не остановил.

— Что я мог сделать? Пока я добежал, она уже вас всех… сама знаешь…

— Ой!

— Что?

— Вот она опять идет.

И действительно, Рейчел шла по кладбищу, мимо надгробной плиты, которую Тедди случайно повалил во время урагана. Она не спешила. Невероятно красивая, с мокрыми от дождя волосами, она волокла по земле топор, сменивший тесак, и обратилась к нему без предисловий.

— Они мои, Тедди.

— Я знаю, — ответил он. — Но я не могу отдать их тебе.

— На этот раз все будет иначе.

— Это как же?

— Я в порядке. С головой у меня все нормально. Я помню про свои обязанности.

Он заплакал.

— Я так тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю, малыш. — Она приблизилась и начала его целовать, по-настоящему, запустив язычок ему в рот и зажав лицо в руках, из горла вырывался тихий стон, а ее поцелуи становились все более глубокими, как и его любовь к ней.

— А теперь отдай мне девочку, — сказала она.

Он выполнил ее требование. Одной рукой она взяла девочку, а другой взвалила на плечо топор.

— Я быстро, — сказала она. — Подождешь?

— Конечно, — сказал он.

Он помахал девочке. Разумеется, она ничего не понимает. Все делается ради ее же блага. Он-то это знал. Иногда взрослым необходимо принимать за еще несоображающих детей трудные решения. Он продолжал махать ей рукой, но девочка ему не отвечала, увлекаемая матерью в сторону мавзолея, просто смотрела на Тедди глазами, в которых уже не было надежды на спасение, а только покорность судьбе и жертвенность, и губы ее были вымазаны джемом и ореховым маслом.