Эрик Ластбадер - Ниндзя Страница 27

Итами перевела на него взгляд.

— Ах, Николас, я и не знала, что ты дома.

— Здравствуйте, тетя.

— Извините, я на минуту отлучусь, — сказала Цзон, легко и бесшумно вставая с колен. — Чай уже остыл.

В присутствии Итами она почему-то предпочитала обходиться без прислуги. Мать оставила их наедине, и Николасу стало не по себе от испытующего взгляда Итами.

Он подошел к окну и посмотрел вдаль, на верхушки сосен и криптомерий.

— Ты знаешь, — спросила Итами, — что посреди этого леса стоит древний синтоистский храм?

— Да, — ответил Николас, поворачиваясь к ней. — Отец говорил мне.

— Ты его видел?

— Еще нет.

— А ты слышал, Николас, что в этом храме есть парк, известный своими мхами?

— Кажется, сорок различных видов мха, тетя. Но мне сказали, что туда могут ходить только священники.

— Это несколько преувеличено. Не могу вообразить тебя священником, Николас. Это тебе не подходит. — Итами неожиданно встала. — Хочешь проводить меня туда? Посмотреть храм и парк?

— Сейчас?

— Разумеется.

— Но я думал...

— Все в жизни возможно, Николас, так или иначе. — Она улыбнулась и позвала: — Цзон! Мы с Николасом немного погуляем. Скоро вернемся.

Повернувшись к Николасу, Итами протянула руку.

— Пойдем, — мягко сказала она.

В молчании они приблизились к краю леса. Свернув направо, прошли еще метров двести. Итами вдруг повела Николаса вглубь. Они оказались на узкой, но хорошо протоптанной дорожке.

— Николас, я хочу знать, нравятся ли тебе занятия в додзе? — спросила Итами.

Она осторожно ступала в своих деревянных сандалиях гэта, опираясь о неровную землю, как тростью, концом бумажного зонтика.

— Это очень тяжело, тетя.

— Да, конечно. — Итами взмахнула рукой, словно отметая его слова. — Но ведь это не было для тебя неожиданностью?

— Нет.

— Тебе нравятся эти трудные тренировки?

Николас посмотрел на Итами, не понимая, к чему она клонит. Он отнюдь не собирался рассказывать ей о вражде, которая разгоралась между ним и Сайго. Это было совершенно ни к чему. Он не говорил об этом даже своим родителям.

— Иногда, — признался Николас, — мне хотелось бы быстрее продвигаться. — Он пожал плечами. — Наверно, не хватает терпения.

— Бывают случаи, Николас, когда своего добиваются только нетерпеливые, — заметила Итами, переступая через спутанные корни. — Ты мне не поможешь? — Она протянула ему руку. — Вот мы и пришли.

Перед ними открылась поляна. Выйдя из тени сосен, Итами раскрыла зонт и подняла его над головой. Кожа, белая как снег, ярко-красные губы, угольно-черные глаза.

Покрытая глубоким слоем лака стена храма отражала слепящие лучи солнца, и Николасу пришлось зажмуриться, пока его глаза не привыкли к яркому свету. Ему казалось, будто он утопает в золотом море.

Они пошли вдоль посыпанной гравием дорожки, вьющейся вокруг храма. По ней можно было идти вечно” никогда не приближаясь к цели и не отдаляясь от нее.

— Но ты держишься, — мягко сказала Итами. — Это обнадеживает.

Они достигли крутых деревянных ступенек, ведущих к дверям из бронзы и лакированного дерева. Двери оказались открыты, словно молча ожидали кого-то, предлагая тень и покой. Они остановились. Итами положила руку мальчику на плечо, так тихо, что он бы и не почувствовал ее прикосновения, если бы не видел.

— Когда твой отец попросил найти для тебя подходящуюрю, я стала колебаться. — Она покачала головой. — Я не решалась ему возражать, но мне было тревожно. — Итами вздохнула. — Иногда мне бывает жаль тебя. Как сложится твоя жизнь? На Западе ты не станешь своим из-за восточной крови, а японцы будут презирать тебя за европейскую внешность.

Рука Итами поднялась в воздух как бабочка и слегка коснулась пальцем щеки Николаса.

— Даже твои глаза — это глаза отца. — Она опустила руку. — Но меня не так просто обмануть. — Итами отвела от него беспощадный взгляд. — Давай войдем и помолимся.

— Правда, красиво? — сказала Итами.

Николас не мог не согласиться. Они стояли перед небольшим ручьем, пробиравшимся среди огромных замшелых камней. Все вокруг — даже вода, даже галька — все было зеленым. Николасу казалось, будто здесь было не сорок видов мха, а добрые четыре тысячи.

— И тихо, — продолжала Итами. — Здесь так тихо. Остального мира словно и не существует.

Она свернула зонтик в тени развесистой криптомерии и глубоко вдохнула воздух, запрокинув маленькую голову.

— Кажется, что само время исчезло, Николас. Будто и не было двадцатого века, экспансии, империализма — будто не было войны. — Итами закрыла глаза. — Не было войны.

Николас пристально смотрел на нее, пока она не разомкнула ресницы.

— Но война была. — Итами отвернулась. — Присядем на эту каменную скамью? Хорошо. Возможно, здесь когда-то сидел сёгун, один из Токугава, Здесь начинаешь чувствовать историю, верно? Ее непрерывность... и свое место. — Итами посмотрела на мальчика. — Ты этого, видимо, не чувствуешь. Пока еще нет. В этом отношении мы с тобой похожи. Да, похожи. — Она засмеялась. — Вижу, ты удивлен. Напрасно. Мы оба чужаки, навсегда отрезанные от того, к чему сильнее всего стремимся.

— Но вы ведь принадлежите к Нобунага, — возразил Николас, — одной из самых древних аристократических семей Японии.

Итами ответила ядовитой улыбкой, обнажившей ее ровные, блестящие от слюны зубы.

— Да, — согласилась она со вздохом, — Нобунага. Но, как часто бывает в Японии, это только внешность, великолепный фасад, за которым скрывается мерзость запустения.

Ее искаженное гневом лицо больше не казалось красивым.

— Слушай меня хорошенько, Николас. Мы потеряли честь, мы позволили западным варварам развратить себя. Мы — народ, достойный презрения. Наши предки должны содрогнуться в могилах, увидев наши дела. Их духи — ками — предпочтут вечный покой возвращению в нашу жизнь.

Николас молча слушал, а голос Итами становился все громче. Николас догадывался, что ей трудно было начать этот разговор, но теперь она уже не в силах остановиться.

— Ты знаешь, что такое дзайбацу, Николас?

— Только название, — ответил он, снова сбитый с толку ее вопросом.

— Спроси когда-нибудь об этом своего отца. Полковник много знает о дзайбацу, и тебе тоже следует это знать. — Словно объясняя свой неожиданный вопрос, Итами добавила. — Сацугаи работает на одну из дзайбацу.

— На какую?

— Я ненавижу своего мужа, Николас. И только твой отец, — она отрывисто засмеялась, — знает почему. Это так забавно! Но жизнь любит насмехаться над нами, удерживая нас от того, чего мы больше всего жаждем. — Итами сцепила на коленях свои крохотные руки. — Что толку быть одной из Нобунага, если я навсегда обречена нести на себе позор моего прадеда? Я так же не могу избавиться от этого позора, как ты от своей смешанной крови.

Когда моему прадеду было двадцать восемь лет, он оставил службу у сёгуна. Ты знаешь, Николас, что такое ронин?

— Самурай, оставшийся без сюзерена.

— Да, воин, лишившийся чести. Разбойник, вор. Мой прадед стал наемником, продающим свою отвагу тому, кто больше заплатит. Возмущенный его низким поступком, сёгун послал за ним людей, которые в конце концов его выследили. Нет, моему прадеду не суждено было самоубийство сеппуку — сёгун не даровал бы ему такую благородную смерть. Он больше не был буси, он стад просто падалью, и его распяли, как последнего негодяя.

В таких случаях обычно уничтожали всю семью, всех женщин и детей, чтобы лишить преступника самого дорогого и прервать его род. Но с нашей семьей этого не произошло.

— Почему? — спросил Николас — Что случилось? Итами пожала плечами и вымученно улыбнулась.

— Карма. Моя карма, которая определяет всю мою жизнь. Я не могу с ней смириться, она причиняет мне боль, и я плачу по ночам. Мне стыдно в этом признаваться. Я буси, женщина-воин, и у меня в крови закипают тысячи сражений, моя душа отзывается взмахом меча, смертоносным отливом его клинка.

Итами встала, и зонтик раскрылся над ней, как огромный цветок.

— Когда-нибудь ты это поймешь. И помни: теперь тебе тяжело в додзё. Не перебивай, я знаю. Но ты не должен отступать. Слышишь? Никогда. — Она отвернулась; мягкие цвета зонтика помогали скрыть ярость в ее глазах. — Пора возвращаться на землю.

— Это Аи Ути, — сообщил Муромати. Он держал в руках боккэн. Семь учеников из группы Николаса окружили его ровным полукругом.

— Это первая аксиома школы Итто, одна из сотен. Аи Ути — это значит относиться к противнику так, как он относится к вам. Это расчет времени, на котором строится кэндзюцу. Аи Ути — это отсутствие гнева. Это значит обращаться с противником как с почетным гостем. Это значит забыть страх. Аи Ути — это первая и последняя аксиома, которая замыкает круг Дзэн. Запомните это.