Татьяна Степанова - Царство Флоры Страница 28

– Трудно было все это сажать, строить?

– Да уж нелегко, поверьте. А когда мы вроде как сорганизовались, бизнес наладили, взяли и наехали на нас по-крупному. Еле-еле отбились.

– Кто же это?

– Банк один московский – «Прогресс и развитие». С кредитами мы запутались немного, в должники попали. Ну, а потом арбитраж. Полтора года разбирательство длилось. Спасибо Сергею, он все на себя взял, без него я бы не справился, пожалуй, и бизнеса бы лишился. Он и по судам мотался, и адвокатов дельных нанял. Да вот, кстати, рекомендую – один из них, для кого и стараюсь. – Балмашов показал глазами на цветы. – Отличный адвокат.

Колосов понял, что речь идет о том самом Марате.

– Ну а сейчас как ваши арбитражные дела? – спросил он.

– Все вроде утряслось. Процесс мы выиграли. Банк даже на свой десятилетний юбилей нам заказ на поставку цветов сделал. Так что все хорошо.

– Да, видно, не все. – Колосов смотрел, как он работает. – На вас вот, как вы говорите, напали. Клиентов ваших кто-то убил.

Балмашов встал к нему боком, лицо его оказалось в тени. Он молча и быстро собирал цветы в небольшой круглый букет. Ловко, сноровисто. С цветами он обращался бережно и одновременно безжалостно – обрывал, укорачивал стебли, сдирал лишние листья, почти не прибегая к помощи ножниц или секатора.

– Вы были знакомы с гражданами Бойко и Сусловым?

– Что?

– С клиентами, покупавшими цветы?

– Которых убили и по поводу которых вы сегодня приехали? Нет.

– Вы их не знаете и никогда с ними не встречались?

– Мне их фамилии ничего не говорят.

– А фотографии? – Колосов выложил на стойку снимки с места происшествия.

Балмашов слегка повернул голову.

– Один довольно часто приезжал за цветами. Второй… второго я тоже видел.

– Тот, что приезжал за цветами, – Бойко, правда, больше известный как Арнольд. Между прочим, он цветы посылал регулярно той вашей приятельнице, которая сейчас там снаружи. – Колосов смотрел на руки Балмашова.

– Фаине? Да, у них там что-то было… Кажется, ничего серьезного.

– А вы давно знаете эту самую Фаину? Пегова ее фамилия.

– Мы знакомы несколько лет.

– А девушка, что с ней приехала?

– Аля? Они живут вместе.

– Покойный Бойко и его работодатель Суслов были из криминальной среды.

– Правда? Я как-то говорил Фаине, чтобы была с этим парнем поосторожней… словно чувствовал. – Балмашов напоследок поправил что-то в букете. Поднял голову. – Ну, как вам?

– На свадебный похож, только не белый.

– На свадебный? – Балмашов выпрямился. – Вы заметили? Дело в том, что этот наш блестящий адвокат… Одним словом, Марат очень любит свою мать. Я ее видел, одна из красивейших женщин Москвы была в свое время. И даже сейчас очень и очень. И он ее, знаете, так нежно любит.

– А при чем здесь свадебный букет? – спросил Колосов.

Балмашов лишь усмехнулся, пожал плечами.

– Вы заменили замки в доме?

– Пока что не успел. Сергей мне утром тоже напоминал. Обязательно заменю, не беспокойтесь.

– Больше никаких ЧП с вами не было?

– Нет. Невольно начинаешь думать… точнее, верить, что…

– Что?

– Ничего, так… Надо же, нас позвали охотиться на кабана… Вот умора…

Колосов тяжко вздохнул. Разговор походил на какой-то сплошной абсурд. Балмашов в ходе допроса (а ведь это был, по сути, допрос) не сказал ничего конкретного о том, что его, Колосова, интересовало.

– На месте убийства, точнее, на самих трупах мы обнаружили в качестве вещдоков фрагмент растения. Ваши сотрудники сказали, что это лиана смилакс и что-то похожее на искусственную имитацию цветка крокуса.

– Сергей мне говорил об этом. Марина тоже. Это и есть цель вашего приезда ко мне?

– Нет. Но я бы хотел установить, где приобретены эти… вещи.

– Не у нас.

– Точно? Марина Николаевна только что показывала мне в вашей оранжерее этот самый смилакс.

– Вы найдете его где угодно. Даже вон там.

– Где? – Колосов невольно обернулся.

Балмашов указывал на гобелен на стене. Жест этот Колосов не понял. При чем тут гобелен?

– У вас дома ведь точно такая же картина висит? – спросил он.

– Вы и это заметили? Это моя любимая вещь у Пуссена. «Царство Флоры», – Балмашов заметно оживился. – Вообще-то, их у Пуссена две – одна в Дрезденке, другая в Лувре. Но мне нравится именно эта. Мальчишкой как-то, пацаном, наткнулся в альбоме с живописью чисто случайно. И, что называется, запал, заторчал… У вас так никогда не было, нет?

– Что?

– Ну, вот что-то вдруг помимо вашей воли, помимо вашего желания, как заноза, входит в сердце, и никак от этого не освободишься.

– У меня такого не было.

– Неужели? А я думал, это сплошь и рядом… Заноза… Любовь, например? Нет? Неужели нет? – Он заглянул Колосову в лицо. – Красота… Или другое – например, страх?

СТРАХ? Ночная заноза. Там, тогда на набережной… Минутный мандраж. Каким-то шестым первобытным чувством уловленная, засеченная угроза. Неизвестная, безымянная и от этого еще более пугающая…

– У меня такого не было. А это что, какая-то аллегория античная? – грубо оборвал его Колосов. – Как-то странно все изображено. Нелогично. Этот вот парень кровью истекает. Тот зарезаться мечом собрался. А остальным хоть бы хны. Кто пляшет, кто на травке валяется. Этот вот наверху, который кучер, коней знай себе погоняет.

– От него все и зависит, – Балмашов кивнул на небесного возницу. – Их жизнь, их смерть. В принципе все они обречены. И скоро умрут. Знаете, я ведь пацаном об этой картине даже стихи писал, вот до чего меня… занозило. Как же там у меня было-то? «С полей медовым тянет ароматом, и хочется покоя и любви. Но нет любви, нет и покоя в царстве Флоры»… Лет шестнадцать мне было… А каково? Не хило? А Юра Шевчук в это время про периферию стихи писал: «Навоз целует сапоги, кого-то мочат у реки – периферия!» А Башлачов в Череповце «Грибоедовский вальс» бацал на гитаре про водовоза Степу Грибоедова и про небо Аустерлица… Ну а я про царство Флоры: «Охотник Адонис не смотрит на чудесный танец Флоры. Он знает, что умрет, что кровь его уйдет в песок и вырастет цветок…» В принципе, все они, вся эта красота растет и всходит на наших костях, на нашей с вами плоти бренной, смертной. Мы для них только лишь удобрение. Навоз. А они для нас. Разве это не достойно пары-тройки стихотворных строф?

– Готова ваша композиция? – спросил Колосов.

У него болела голова. Он явился сюда, чтобы работать, получать ответы на интересующие его конкретные вопросы. А его форменным образом забалтывали разной ерундой.

– Совсем готова. Только… смотрите, она его, кажется, увозит! Похищает! Как романтично! – воскликнул Балмашов.

Колосов выглянул в окно: Фаина Пегова садилась в черный «Мицубиси Паджеро». Брюнет-адвокат по имени Марат сидел за рулем.

– А как же букет для вашей мамы? – крикнул ему Балмашов, выходя на крыльцо.

– Потом заберу. Позже, – отрывисто бросил Марат.

– Фаина, а ты чего приезжала-то? – громко спросил ее Балмашов. – Я так и не понял.

– Ничего, сейчас это уже неважно. Потом, после, – звонко ответила Фаина.

Заурчал мощный мотор. Она высунулась из окна.

– Аличка, радость моя, придется тебе сегодня без меня обедать, – обратилась она к подруге. – И, наверное, ужинать тоже. Можешь на машине погонять, вот, лови ключи. – Она бросила ключи от «Вольво».

– А домой мне что, сегодня совсем не возвращаться? Ехать к себе в конуру?

Колосов, слышавший этот диалог, потом не раз и не два вспомнил эту фразу Алевтины Ойцевой. И ее голос, особенно голос – хриплый, насквозь пропитанный обидой, ревностью и злобой.

Проходя мимо Ойцевой, он заметил, как она что-то нервно ищет в своей маленькой спортивной сумке, висящей у нее через плечо. Он еще подумал – какие-нибудь ключи или пудреницу. Но это были не ключи и не пудреница. Это было нечто совсем другое.

Глава 15

«РАДОСТЬ, РАДОСТЬ, РАДОСТЬ МОЯ…»

Так кто же кого увез, умыкнул из ЦАРСТВА ФЛОРЫ назад в душную, пыльную Москву – она ли его, он ли ее, – Марат Евгеньевич Голиков так в тот момент и не понял. Все произошло спонтанно, артистически легко и непредсказуемо. Они увидели друг друга, узнали, и все сразу было решено и понятно. Семь лет – это ведь не срок для бывших любовников. А они были любовниками когда-то.

– Ну, как поживают твои любовницы? – спросила его Фаина, тихонько смеясь.

– А твои любовники, радость моя?

Нет, он не забыл эту самую «радость» – словечко это, как эхо, было неотделимо от Фаины, оно липло ко всем, кто когда-либо спал с ней.

А они семь лет назад не только спали, но и жили вместе, деля все пополам – и кров и стол. Он даже, помнится, не так часто навещал мать в то время, не возил ей цветы и подарки и даже собирался сделать ее «бабкой», мечтая, что Фаина родит ему ребенка. Но не получилось. Правда, она все-таки забеременела, но какими-то таблетками спровоцировала себе выкидыш. Какое-то время они еще жили и спали – по инерции. А потом… Кто кого бросил тогда – он ли ее, она ли его, Марат тоже так и не осознал толком. Прежде ему всегда казалось, что он – он бросил ее, в том числе и ради своей матери, которая Фаину, как и всех его прочих подруг, органически не переваривала. Но сегодня, сейчас, видя Фаину вновь и вновь поразившись (черт, ей же за тридцатник уже прилично, и так, стерва, хороша, так хороша! А его ведь в последнее время все на малолеток тянет, на свежатинку), он уже был не уверен – нет, все-таки, кажется, бросила его тогда она. Ушла к этому… как его там…