Юхан Теорин - Санкта-Психо Страница 28

Он же любит детей. Может быть, работать так самозабвенно его заставляют чувство вины и страх разоблачения? Или он и в самом деле, как говорили на одном из бесчисленных курсов повышения квалификации, трудится в целях «душевного и физического здоровья детей, создания прочного фундамента для воспитания ответственных, мыслящих в этических категориях граждан»? Другие иногда стараются улизнуть — покурить или просто подышать свежим воздухом, отдохнуть от крика, но не Ян. Он, Ян, всегда с детьми. Он их выслушивает, успокаивает, шутит с ними, вытирает слезы и разбирает ссоры. Особенно много времени он уделяет Лео. Ему кажется важным завоевать именно его доверие.

Иногда, в разгаре игры, он замечает, что между ним и детьми не такая уж и большая разница. Прожитые годы облетают, как шерсть при линьке, и он опять становится пяти- или шестилетним ребенком, ребенком, умеющим жить только настоящим. Никаких требований, никакого беспокойства перед будущим, никакой тоски, никакого одиночества. Только веселые выкрики и теплое чувство принадлежности к клану — клану детства. Жизнь продолжается, вот она — здесь и сейчас.

Но потом он бросает случайный взгляд в окно, видит, как кто-то прогуливается за ограждением Санкта-Патриции, и начинает думать о Рами.

Зверомастер Рами. Зверомастер и в то же время зверек в клетке.

В зоопарке есть и хищники, и травоядные. Но разница между опасными и кроткими зверями эфемерна. Самые кроткие звери могут стать смертельно опасными, если их довести до отчаяния.

Белка хочет на свободу, написала она. А он хочет проникнуть на территорию клиники и повидать ее. Поговорить, как в прежние времена.

— Ян! Посмотри сюда, Ян! Скорее!

Конечно. Рано или поздно кто-то из детей хватает его за руку и возвращает к действительности.

Дело к вечеру. Солнце то прячется за стволами дубов, то вспыхивает ярко в оголенных кронах. Скоро стемнеет. Последнее вечернее дежурство, а потом четыре дня отгулов.

Он укладывает детишек спать. В полдесятого его должны сменить. За несколько минут до этого он смотрит в окно и видит мужчину и женщину. Идут рядом.

Женщина — Лилиан, он ее сразу узнал в свете фонаря. А кто мужчина? Они так тесно прижались друг другу, будто жених и невеста… но Лилиан ведь разведена?

Мужчина нежно обнимает ее у порога и исчезает.

Несмотря на только что состоявшееся жаркое объятие, Лилиан особой радости не выказывает. Наоборот, на лбу пролегла морщинка. Ян совершенно спокоен. Никакой вины он за собой не чувствует — весь день без остатка посвящен детям.

— Холодно на улице?

— Что? А… да, очень. Скоро зима.

— Типичный случай. У меня несколько дней отпуска, хочу съездить кое-куда.

— Замечательно.

Она даже не спрашивает куда. Чем-то очень обеспокоена. Вешает куртку, устало смотрит на часы и поднимает глаза на Яна:

— Я немного поторопилась… неважно. Ты можешь идти.

Ян внимательно смотрит на нее и тихо говорит:

— Я могу остаться, помочь. Если хочешь.

— Ну что ты… Иди, иди. Я справлюсь.

Прошмыгнула мимо него в кухню. Морщинка на лбу так и не разгладилась. И не единого вопроса о детях.

Ян провожает ее взглядом:

— Ну что ж… тогда я пошел. Пока!

— Пока. — Лилиан даже носа не показала из кухни.

Он закрывает за собой дверь. И вправду очень холодно. Пока светит солнце — замечательно, но не успеет оно скрыться за горизонт, откуда ни возьмись, подкрадывается стужа. И стоит только выйти за пределы освещенной наружными фонарями площадки, точно ныряешь в черный пруд. Но глаза постепенно привыкают к темноте, и он различает фигуру в темном пуховике с капюшоном. Кто-то сошел с автобуса и направляется к «Полянке».

Ян инстинктивно отходит в сторону, прячется за сараем с принадлежностями и ждет. Прислушивается.

Скрипнула калитка. Открылась и закрылась входная дверь.

Можно больше не прятаться.

Слева от сарая медленно покачиваются на ветру качели. Три штуки. Он садится в самые большие, сделанные из старой покрышки от грузовика.

Руки в карманы — и ждать. Чего? Ян и сам не знает. Но одет он тепло, можно немного подождать.

Оглядывается на больницу — ограждение освещено, кое-где светятся окна. А в «Полянке»? В окне столовой промелькнула Лилиан. Судя по всему, она одна. Никаких посетителей не видно.

Уже четверть одиннадцатого. Ничего не происходит. В домах за лугом одно за другим гаснут окна — уставшие родители уложили детей и сами ложатся спать. Яна начинает пробирать озноб, но он не двигается с места.

Еще через десять минут он начинает мерзнуть по-настоящему. Надо идти. Но как раз в этот момент дверь «Полянки» открывается.

Та же фигура на крыльце.

Это не Лилиан. Пуховик с капюшоном. Гибкая фигура, быстрый шаг. Стук каблуков в ночной тишине кажется неправдоподобно громким.

Не оглядываясь, незнакомка проходит через двор, открывает калитку и останавливается. Смотрит на освещенные окна Санкта-Патриции и прикуривает.

И в свете пламени от зажигалки он видит лицо ночной посетительницы. Ханна.

Ханна Аронссон. Самая молодая и самая тихая среди воспитателей. После того пьяного вечера в баре они ни разу толком не разговаривали. Скорее всего, это была его инициатива. Он избегал Ханну после того, как ни с того ни с сего выболтал ей историю про «Рысь» и маленького Вильяма.

Велосипед он возьмет потом. Ян тихо следует за Ханной, стараясь не попадать в маленькие оазисы света от фонарей.

Она идет к будке автобусной остановки и прячется там от ветра, время от времени затягиваясь сигаретой.

Он тоже останавливается. До остановки метров пятьдесят.

Что делать дальше? Надо решаться, иначе придет автобус и шанс будет упущен. Он быстрым шагом идет к будке и останавливается перед Ханной. Напряженно улыбается:

— Привет, Ханна!

Ее голубые глаза сверлят его так, что Яну становится не по себе.

— Привет.

Он выдыхает:

— Вот и смена кончилась.

— Да…

— А ты? Чем ты занималась сегодня?

Она молча смотрит на него, не говоря ни слова.

— И куда ты сейчас?

Ханна бросает окурок на асфальт и придавливает носком сапога:

— Домой.

— Навещала больного? — Он понижает голос, хотя на остановке никого, кроме них, нет.

Молчание. Где-то слышится шорох шин приближающегося автобуса.

Они входят в салон, и Ханна быстро идет в самый конец, поглядывая через плечо, словно хочет уйти от него подальше. Но он следует за ней и садится рядом.

В автобусе ни одного пассажира, но он все равно почти шепчет:

— Надо бы поговорить, Ханна.

— О чем?

Ян кивает в сторону громады Санкта-Патриции:

— О том, что ты делаешь там, наверху.

28

По ее предложению они пошли в «Медина Палас». Ночной клуб помещался в подвальном этаже единственного в Валле пятизвездочного отеля «Туреборг», высокого здания из стекла и стали. Освещенные окна запотевали, и по ним стекали тонкие ручейки, похожие на слезы. Как будто «Туреборг» плакал от неудовлетворенного желания стать небоскребом.

Одежда воспитателей детского сада, явившихся сюда прямо с работы, вряд ли соответствовала статусу клуба. К тому же свитер Яна украшали белые пятна — Матильду угораздило опрокинуть на него стакан молока за завтраком. Вышибала в черном костюме с бабочкой посмотрел на них с плохо скрытым сомнением, но все же пропустил.

— Ты здесь бываешь? — тихо спросил Ян.

— Иногда…

Пока они шли от автобуса, Ханна успела выкурить две сигареты. Не поднимая глаз, отвечала на его вопросы.

Они вошли в клуб. Большая комната для игр, подумал Ян.

Он никогда в жизни не бывал в настоящем ночном клубе, даже в Гётеборге. Высокий черный потолок с псевдохудожественным переплетением согнутых труб из нержавейки, стены с холодным металлическим отливом. Зачем он сюда пришел? Впрочем, в четверг вечером посетителей мало, и музыка — то, что надо. Достаточно тихая, чтобы разговаривать, не повышая голоса, и достаточно громкая, чтобы за соседним столиком не подслушивали.

Ян выбрал маленький стеклянный столик в углу, отдельно от остальных. Специальный столик для шпионских разговоров.

— Хочешь что-нибудь?

— Что-нибудь с соком.

Он пошел к стойке. Выбор заметно больше, чем «У Билла», — и коктейли разнообразнее, и шампанское, и коньяк.

Он заказал два апельсиновых сока, но когда Ханна поднесла бокал к губам, на лице ее появилась гримаса разочарования.

— Я же просила что-нибудь с соком.

— Что?

— Что-нибудь успокаивающее.

— Ты имеешь в виду спиртное?

— Конечно.

Через пять минут они сидели каждый со своим бокалом и молчали.

— Значит, ты за мной подглядывал… — произнесла она в конце концов.