Стивен Кинг - Ярость Страница 29

Речь пойдет и о том, как сложились мои отношения с отцом после того, как меня временно отстранили от школьных занятий.

Я смотрел на них, а в голове начинала ворочаться боль. По всему выходило, что парадом командовал уже не я. Я напоминал Микки-Мауса в роли ученика волшебника, в знаменитом рисованном фильме Уолтера Диснея «Фантазия». Я оживил щетки, но где найти доброго старого волшебника, знающего заветное заклинание, которое может вновь погрузить их в сон?

Глупо, глупо.

Образы мелькали перед моим мысленным взором. Сотни образов, обрывки снов, обрывки реальности. Безумие есть неспособность видеть швы, соединяющие бред и явь. Я предполагал, что у меня еще есть шанс проснуться в своей постели, в безопасности, пусть наполовину, но в своем уме, еще не шагнув (пока не шагнув) в черную пропасть, а все персонажи этого ночного кошмара вернутся в отведенные им моим подсознанием гримерные. Но не очень на это рассчитывал.

Коричневые руки Пэта Фицджеральда вновь принялись за бумажный самолетик.

Я заговорил:

Глава 29

— Причин, побудивших меня носить в школу разводной ключ, не имелось.

Даже теперь, после всего случившегося, не могу вычленить главную причину. Желудок болел все время, и мне частенько казалось, что кто-то хочет затеять со мной драку, хотя на самом деле такого желания ни у кого не возникало. Я боялся, что потеряю сознание во время занятий физкультурой, а очнувшись, увижу, что все стоят кружком, тычут в меня пальцами и смеются… а может, все гоняют шкурку. Спал я плохо. Я видел странные сны, и это меня пугало, потому что среди них хватало снов эротических, но только не тех, после которых должно просыпаться с мокрой простыней. В одном сне я шел по подвалу старого замка, совсем как в каком-то фильме «Юниверсал пикчерз». Там стоял гроб без крышки. Заглянув в гроб, я увидел, что в нем лежит отец, скрестив руки на груди. Аккуратно одетый, в парадной морской форме, с загнанной в задницу палкой. Он открыл глаза и улыбнулся мне. Зубы превратились в клыки. В другом сне мать делала мне клизму, и я умолял ее поспешить, потому что Джо ждал меня на улице. Только Джо оказался рядом, выглядывал из-за плеча матери, а его руки охаживали ее груди, пока она сжимала красную резиновую колбочку, закачивая мне в задницу мыльную воду. Были и другие сны, с тысячами персонажей, но о них мне говорить не хочется. Это уже из репертуара Наполеона XIV.

Разводной ключ я нашел в гараже, в старом ящике для инструментов. Не очень большой, с ржавой головкой на одном торце. Но довольно-таки тяжелый. Нашел я его зимой, когда ходил в школу в широком толстом свитере. Одна моя тетушка дарила мне по два таких свитера в год, на день рождения и на Рождество. Вязала она их сама, и они всегда доходили мне чуть ли не до колен. Поэтому я начал носить ключ в заднем кармане брюк. И более с ним не расставался. Куда я — туда и он. Если кто это и заметил, то не сказал ни слова. Выдавались дни, когда я приходил домой, словно перетянутая гитарная струна. Я здоровался с мамой, поднимался к себе и плакал или смеялся в подушку до тех пор, пока не чувствовал, что сейчас разорвусь. Меня это пугало. Если такое случается, значит, тебе пора в дурдом.

Мистера Карлсона я едва не убил третьего марта. Шел дождь, смывая последние остатки снега. Полагаю, я должен рассказывать, что произошло, потому что вы все при этом присутствовали. Разводной ключ, как всегда, лежал в заднем кармане. Карлсон вызвал меня к доске, а я этого терпеть не мог… с химией я был не в ладах. Он заставлял меня обливаться потом всякий раз, когда мне приходилось выходить к доске.

В задаче речь шла о движении тела по наклонной плоскости. Условие я, естественно, забыл, но помнил, что ничего у меня не получилось. Я еще злился, что он превратил меня в посмешище, заставив перед всеми разбираться с телом на наклонной плоскости, то есть решать задачу скорее из области физики. Наверное, он не успел решить ее на прошлом уроке. А потом начал издеваться надо мной. Спросил, помню ли я, сколько будет дважды два. Слышал ли я о делении в столбик, прекрасном изобретении, добавил он, незаменимом для молодых. Когда я ошибся в третий раз, то услышал от него: «Это прекрасно, Чарли. Просто прекрасно». Произнес он эти слова с интонациями Дикки Кэбла. Настолько точными, что я невольно повернулся к нему, чтобы посмотреть, не появился ли на его месте Дикки Кэбл. Настолько точными, что я автоматически полез в задний карман брюк за разводным ключом, даже не подумав об этом. Желудок скрутило, и я собрался, наклонившись вперед, похвалиться съеденными пирожными.

Ключ выскользнул у меня из пальцев и упал на пол.

Мистер Карлсон посмотрел на него.

— А что это у нас? — спросил он и потянулся к разводному ключу.

— Не трогайте. — Я первым схватил ключ.

Он протянул руку:

— Дай мне посмотреть на него, Чарли.

Меня словно раздирало в разные стороны. Одна часть моего мозга кричала на меня… да, буквально кричала, как ребенок в темной комнате, где к нему подступали страшные чудища.

— Нет, — отрезал я.

И все смотрели на меня. Не просто смотрели — глазели.

— Ты можешь отдать его мне или мистеру Денверу.

И тут со мной приключилось нечто забавное… Только, обдумывая случившееся, я понимаю, что ничего забавного в этом не было. Должно быть, в каждом из нас есть черта, очень четкая черта, вроде той, что отделяет дневную сторону планеты от ночной. Я думаю, зовется она терминатор. Очень, знаете ли, удачное название. Потому что в какой-то момент я выпрыгивал из штанов, а вот в следующий моему хладнокровию мог бы позавидовать огурец.

— Я дам его вам, худенький вы наш. — Я стукнул головкой по раскрытой ладони. — А зачем он вам?

Он посмотрел на меня, поджав губы. И стал похож на жука, с насаженными на нос очками в тяжелой роговой оправе. Очень глупого жука. При этой мысли я улыбнулся. И вновь стукнул головкой по ладони.

— Хорошо, Чарли, давай мне эту штуковину и иди в приемную директора. Я поднимусь туда после урока.

— Нажрись дерьма, — ответил я и взмахнул ключом. Он ударил по грифельной доске, выбивая черные осколки. На головку ключа осела желтоватая меловая пыль, но других повреждений от удара он не получил. Мистера Карлсона, наоборот, перекосило, словно я ударил его мать, а не гребаную классную доску. Вот когда он показал всем свое истинное лицо, это я вам могу гарантировать. Я ударил по доске еще раз. И еще.

— Чарли!

— До чего же хорошо… размазать твое мясо… по миссисипской грязи… — пропел я, охаживая классную доску. При каждом ударе мистер Карлсон подпрыгивал. При каждом прыжке мистера Карлсона мне становилось все лучше. Типичный механизм переноса отрицательной аффективной заряженности, доложу я вам. Мотайте на ус. Безумный бомбист, этот бедолага из Уотербери, штат Коннектикут, должно быть, лучше всех приспособился к реалиям последней четверти столетия.

— Чарли, я прослежу, чтобы тебя отстранили…

Я чуть развернулся, шарахнул по деревянному выступу, на котором лежали мелки и губки. В доске уже зияла приличная дыра. Мелки и губки полетели на пол, оставляя за собой шлейф пыли. Я как раз думал о том, что справиться можно не только с доской, но и с кем угодно, главное, найти подходящую дубинку, когда мистер Карлсон схватил меня.

Я повернулся к нему и ударил. Один раз. Хлынула кровища. Он рухнул на пол, очки в роговой оправе соскочили с носа и скользили по полу футов восемь. Думаю, тут я и очнулся: от вида очков, скользящих по засыпанному меловой пылью полу. Без них лицо его стало голым и беззащитным, так, наверное, он выглядел только во сне. Я бросил ключ на пол и вышел из класса не оглядываясь. Поднялся в дирекцию и рассказал о том, что натворил.

Джерри Кессерлинг увез меня в патрульной машине, а мистера Карлсона отправили в центральную больницу штата Мэн. Рентген обнаружил трещину в черепе. Насколько мне известно, они вытащили из мозга четыре осколка. Еще пару дюжин, и осколков хватило бы, чтобы выложить слово КОЗЕЛ, закрепить их авиационным клеем и подарить ему на день рождения с моими наилучшими пожеланиями.

Потом начались бесконечные беседы. С отцом, со стариной Томом, с Доном Грейсом, с каждым поодиночке и в различных сочетаниях. Я беседовал со всеми, за исключением разве что мистера Фазо, дворника. Мой отец держался с восхитительным достоинством (мать не выходила из дома, пила транквилизаторы), но всякий раз в ходе душещипательных бесед я чувствовал на себе его ледяной взгляд и знал, что у нас идет отдельный разговор. Он с радостью убил бы меня собственными руками. В менее цивилизованные времена этим бы дело и закончилось.

Я трогательно извинялся перед забинтованным мистером Карлсоном и его сверлившей меня злобным взглядом женой («…оказался чем-то расстроен… был сам не свой… не могу выразить словами, как я сожалею…»), но сам не получил извинений за те издевательства, которым подвергался на уроках химии, когда на глазах у всех обливался потом у доски. Не извинялись передо мной ни Дикки Кэбл, ни Дана Коллетт. Не извинилось и домашнее Скрипящее Чудище, которое процедило сквозь зубы по дороге из больницы, что хочет видеть меня в гараже после того, как я переоденусь.