Антон Леонтьев - Танцующая с дьяволом Страница 29

Люблянский снова налил себе в бокал вина, а потом, швырнув в угол пустую бутылку, произнес:

– Принесите еще вина! И поживее, Лариса, ведь из отведенных трех часов полтора уже прошло!

Когда она вернулась, то вдруг поняла, что Люблянский за столом не сидит. Зато патефон надрывался изо всех сил – банкир увеличил звук до максимума. Он вообще исчез из ВИП-ложи. Лариса испуганно оглянулась и вдруг ощутила, как кто-то прижал ее к себе.

Она закричала, стала отбиваться, а Люблянский (это был он) сатанински захохотал и оттолкнул ее.

– Лариса, не дурите! Мне не нужны ваши сомнительные сорокалетние прелести. Хотя вам, кажется, тридцать девять? Ну, это не намного лучше!

Он вырвал у нее из рук бутылку, подошел к столу, откупорил ее и разлил вино по бокалам. Взяв один, он протянул его Ларисе и сказал:

– Я сдерживаю свои обещания, даже если другие нарушают свои или выполняют не до конца. Как вы, Лариса. Вы вытащили меня на три часа из СИЗО, устроили этот, признаюсь, недурственный вечер, полностью следуя моим пожеланиям, но одновременно попытались меня надуть. Впрочем, я не злопамятен. Хотя не люблю, когда мной пренебрегают. Сегодня мой день, и пусть он закончится через час с небольшим. Я хочу, чтобы вы выпили со мной за мой день рождения! И тогда я вам все расскажу!

Он подал Ларисе наполненный практически до краев бокал. Она взяла его и взглянула на банкира, который снова был мил, галантен и безобиден.

– Ну, на брудершафт пить мы не будем, не бойтесь. И домогаться вас я тоже не намерен. Что, не верите мне? Или вы не хотите узнать, что случилось с вашим Тимычем?

Последние слова он произнес так тихо, что Лариса их еле разобрала. Но он точно произнес эту фразу. Которая, конечно же, из-за громыхающей музыки не была записана «жучками».

Лариса поднесла бокал к губам и, закрыв глаза и приказав себе пить, в три приема проглотила наполнявшую его жидкость. Вино было очень приятное, но Ларисе казалось, что она пьет из кубка с кровью.

– Молодец, милая моя! – произнес банкир и подал ей руку. – А перед тем как перейти к десерту, потанцуем!

Это не была просьба, это было приказание. Меньше всего Лариса хотела танцевать под забытые шлягеры с похитителем сына и убийцей детей, но отказываться она не имела права.

Поэтому она вложила свою ладонь в руку Люблянского, и банкир подхватил ее и уверенно заскользил по пустому танцполу.

Надо отдать ему должное – танцевать он умел. Ларисе же хотелось оттолкнуть этого ужасного человека, вырвать свою руку из его горячей и липкой ладони и бежать, бежать, бежать прочь…

В темноту, туда, где под небом страха ждал ее Тимыч.

Она ощутила, как рука Люблянского заскользила по ее спине. Он приблизил свое лицо к ее и прошептал:

– Ты хочешь знать правду, Лариса? Я тебе охотно расскажу. Облапав тебя, я убедился, что никакого устройства, записывающего эту нашу беседу во время танца, на тебе нет. Так что могу говорить откровенно. Только учти: если посмеешь прервать наш танец или каким-то неподобающим образом дать волю своим материнским эмоциям, наше рандеву тотчас закончится. И я ничего тебе больше не скажу, а ты всю оставшуюся свою жизнь будешь жить с чувством, что у тебя был великолепный шанс, но ты его просрала. И все, что тебе останется, это повеситься, наглотаться таблеток или кинуться под поезд. Так согласна слушать все до конца?

Лариса, чувствуя, что ее колотит, хотя в ресторане было тепло, всхлипнула и кивнула. Давно забытый певец выводил рулады прелестной, душераздирающей песни о несчастной любви.

Люблянский крепче прижал женщину к себе и продолжил:

– Умничка. И еще одно условие: молчи. Ни вопросов, не комментариев. Молчи и слушай. Знала бы ты, какое это счастье – излить кому-то душу! Кому-то, кто человек, а не псих, как все эти уроды, с которыми мне приходится работать… Ну, я имею в виду похищать, насиловать, истязать, а под конец разнообразными способами убивать несчастненьких детишек.

Лариса вцепилась в плечо банкира, чувствуя, что от его откровений у нее закружилась голова. Она хотела обмануть его, но маньяк оказался хитрее и переиграл ее. Его признание не будет зафиксировано, и никто ей не поверит, а Люблянский будет все отрицать…

Но ради Тимыча она должна была внимать этому кошмарному монологу.

Люблянский же продолжал шептать ей на ухо, обдавая ароматом изысканного вина и дорогущих сигар:

– Они ведь психи, все эти уроды. Я, наверное, тоже псих, но куда ж без этого? Таким уж меня создал бог или дьявол. Не все ли равно! Ибо убивать – так классно!

Он был омерзителен. Ларисе так хотелось отшвырнуть его в сторону, ударить острым каблуком в пах, выцарапать глаза, стегать, бить, кусать…

Но она не имела права.

– Да, Ларисочка, убивать классно! И я рад, что могу сказать это мамаше одной из жертв. Да не трепыхайся ты так! В такт двигайся, жопой верти, а не манекен из себя корчи. Ибо все наши, конечно, и так понимают, что убивать классно, из-за чего беседовать с ними на эту тему глупо. Вот я и выбрал для своих откровений тебя…

– Почему… – прошептала Лариса, а банкир вдруг с силой сжал ее бока, и Лариса поняла, что у этого субъекта предостаточно сил, чтобы тут, на месте, голыми руками убить ее.

Но она этого не боялась – страшнее было то, что ей предстояло услышать.

– Сказал же, ни вопросов, ни комментариев. Мы тебе не в «Народном ток-шоу». Прощаю, но в первый и последний раз. Еще одно слово, и все будет кончено. И зажимать уши руками и рыдать запрещается. Итак, на чем я остановился? А, ну да, говорить-то хочется! Я ведь упоминал, что проводил зимы в теплых местах. В Юго-Восточной Азии, на Филиппинах, в Латинской Америке, где человеческая жизнь, в особенности жизнь ребенка, котируется невысоко. Так вот, у меня существовал ритуал – на свой день рождения я выбирал себе мальчонку. Не младше шести, но не старше десяти…

То, что он поведал Ларисе, было не просто ужасно и чудовищно, не просто бесчеловечно и кошмарно. Вцепившись в Люблянского, словно сросшись с ним, Лариса слушала сатанинскую исповедь, которая лилась из его уст. Она приказывала себе не слушать, не понимать. Но слышала и понимала.

Слезы лились беспрерывно, Ларису душили рыдания. Но она боялась издать хоть звук, помня о том, что сказал Люблянский.

– …а потом от тела избавлялись. Один раз скормили крокодилам на ферме в Таиланде. Другой раз бросили в джунглях, там его дикие звери обглодали.

Одна песня сменялась другой, Лариса уже не чувствовала ног, голова кружилась все сильнее и сильнее, в горле першило. Слез уже не было, а Люблянский продолжал вещать.

– Но это так, к слову. Былое и думы, так сказать, цитируя классика. Тебя ведь занимает твой сыночек, твой Тимыч…

Лариса ощутила, что ноги начинают подкашиваться. Но она не имеет права падать в обморок, она должна продержаться…

– Ты ведь поняла, что нас много? Что дурак Диксон и я были только вершиной айсберга? Точнее, в то время мы работали одни, но Диксон уже тогда помышлял о большой, разветвленной подпольной сети любителей детишек. После его бесславной кончины счастливый случай вывел меня на людей, которые разделяют наши интересы. Люди эти состоятельные, влиятельные, серьезные. И я воплотил в жизнь задумку моего, как ты выражаешься, учителя. Кстати, я ведь в курсе, что ты нашла мою тайную комнату. Удивительно, что ее обнаружили только сейчас. Там ведь был робот, принадлежавший твоему Тимычу?

Лариса была не в состоянии кивнуть. Голос Люблянского доносился до нее как из бочки.

– Нашла, нашла! Я ведь, хотя и прошло порядочно времени, прекрасно помню, что там в коробке было! Каждую одежонку помню и каждую жертву, которой она принадлежала. Не все мои, а только часть. Еще одежда жертв этих самых влиятельных людей. И эти вещи – гарантия того, что со мной ничего не случится. Потому что на этих вещах, помимо крови жертвы, имеется, как бы это сказать, разнообразный генетический материал некоторых влиятельных людей. Причем не только волосы, слюна или пот…

Он расхохотался, и Лариса подумала, что точно так же смеются бесы в преисподней. И она в самом деле танцует с сатаной. Для этого вовсе не потребовалось спускаться в геенну огненную. Некоторые, считающиеся людьми, устроили ад прямо на Земле.

– Но я снова отвлекся. Так вот, твой сынок… Это мы там, за рубежом, от материала избавлялись. Но ведь глупо его использовать и уничтожить. Куда лучше передавать от ценителя к ценителю! И в редких, крайне редких случаях материал выдерживал все те эксперименты, которые на нем ставили, и делался для одного из обладателей чем-то вроде… Ну, не домашнего животного, а даже члена семьи. И ему дозволялось жить – с учетом, конечно, что он не будет болтать. Однако рано или поздно детишки вырастали, от них приходилось избавляться… Но не убивать же несчастных!

Пальцы Ларисы вот-вот грозили разжаться. Ноги не слушались ее, но она твердила себе, что должна, должна, ДОЛЖНА дотанцевать с сатаной до конца.