Нацуо Кирино - Реальный мир Страница 29

Но, мне кажется, я понимаю, что тогда мог чувствовать Червяк.

Одиночество.

Это ужасное чувство иногда побуждает людей совершать глупые поступки.

– Однако, – вновь заговорила Тоси, – я так и не понимаю поступка Юдзан. Что заставило ее зайти так далеко? Кстати, о ней что-то ни слуху ни духу. Она тебе не звонила? Я могу предположить причину молчания Юдзан. Она поняла, что Червяку не нравятся мужиковатые девушки, и у нее пропало всякое желание помогать ему.

Вскоре после разговора с Тоси сквозь закрытое из-за кондиционера окно послышался слабый звук, как будто на парковку у нашего дома прибыла машина. Я открыла окно и посмотрела вниз с седьмого этажа. С высоты был виден только джип, который задом заезжал на свое место на краю парковки. Не мамин. Она опять будет поздно. Я легла на кровать и стала смотреть на фотографию Червяка. Но это мне быстро надоело, и я бросила ее под кровать, где она подняла скопившуюся на полу пыль.

Я впала в свою очередную депрессию. Вот он, мой реальный мир!

Во время учебы в первые годы я ездила на занятия на электричке, так как родители устроили меня в частную начальную школу, расположенную в центре Токио. Дорога от нашей станции П. в городе Футю до станции С. в районе Сибуя занимала тридцать пять минут. Идущие в центр поезда были всегда переполнены.

Я думаю, это было жестоко заставлять маленькую девочку ездить каждый день в переполненной электричке. Наша станция находится в пригороде, и, когда я садилась в поезд, в нем было еще относительно мало народа, но это не означало, что я всегда могла найти себе место, хотя стоять было довольно свободно. Увидев это, мать решила, что я смогу самостоятельно добираться до школы. Отец не согласился, сказав, что он будет ездить со мной, но его вскоре перевели в другой город, где он жил один. Вернулся он, когда я была уже в четвертом классе, и стал работать в филиале банка, который не был расположен в центре Токио.

Обычно я втискивалась в узкое пространство около двери и так ехала. На каждой станции народу все прибавлялось, и меня все больше сдавливали со всех сторон. Однажды меня так толкнули в спину, что я упала лицом вниз, порезав щеку о замок сумки рядом стоящей женщины. В другой раз я задела своим ранцем сидящего на крайнем сиденье мужчину, и он резким движением оттолкнул меня. После этого я перестала стоять около двери.

Несколько раз я не смогла выйти на станции, где была расположена моя школа, так как мой ранец был зажат между пассажирами, и мне приходилось ехать до следующей станции. А однажды, почувствовав себя плохо, я доехала аж до станции Синдзюку, прислонившись к каким-то пожилым мужчинам. И ни разу ни один из взрослых не помог мне.

– И почему это ученики начальной школы ездят в переполненных электричках? – недовольно бурчал своему соседу похожий на конторского служащего мужчина средних лет, когда я задела его своим ранцем. Я подняла голову, чтобы посмотреть на реакцию окружающих. На лицах соседей появились сочувствующие улыбки.

– Бедная девочка, тебе бы надо ходить в начальную школу около дома, – говорили пассажиры.

– Девочка, какой ужас, каждое утро! Ты, наверное, устаешь, – неприятным тоном заявил мужчина средних лет. – Я сомневаюсь, что ты сама захотела учиться в частной школе.

– А ты говорила своей маме, как тяжело тебе ездить каждый день и какие ты нам всем доставляешь неприятности? – сказал его сосед.

Разумеется, эти упреки были направлены не на меня, а на моих родителей, но их физической целью была маленькая слабая девочка с ранцем за плечами, которая стояла перед ними в переполненном вагоне поезда. Это было небесное наказание для моих родителей, которые избрали такой жестокий способ моих поездок в школу. За это я расплачивалась злобными замечаниями в свой адрес и необоснованно жестоким обращением.

Такова была реальность.

Однажды утром я простудилась. На улице шел сильный дождь. Все окна вагона электрички были плотно закрыты, а стекла затянуты белой пеленой от выдыхаемого пассажирами углекислого газа. Почувствовав себя совсем плохо, я не могла больше сдерживаться, и весь мой завтрак оказался на коленях сидящей напротив меня хорошо одетой женщины, по виду – служащей фирмы. Увидев на своей юбке наполовину переваренный тост и остро пахнущий йогурт, она вскочила со слезами на глазах:

– Боже мой… Прекрати!.. Что же мне делать? Я еду на работу. – Но она могла сделать немного. Всхлипывая, она стала отчаянно тереть юбку бумажными салфетками. Другие пассажиры, зажав нос, терпели распространяющийся запах и каждый раз, когда мое лицо искажалось, старались отодвинуться подальше от меня. Никто и не попытался утешить меня. После этого случая я стала избегать стоять перед сидящими.

Перейдя в шестой класс, я стала физически сильнее, и мне уже не бывало плохо, но вместо этого я столкнулась с еще более неприятной напастью. В поезде я попадала в окружение эротоманов. Обычно это были одни и те же мужчины. Зная их в лицо, я меняла вагоны, сдвигала время отъезда в школу и принимала другие меры, но, если мне удавалось избежать одной группы извращенцев, через некоторое время появлялась другая.

Несколько извращенцев окружали меня, чтобы я не могла убежать, и начинали щупать мое тело. Некоторые гладили мои ляжки или ягодицы, другие ладонями давили на мои груди, которые только начинали формироваться. Стоило мне закричать, как они моментально отворачивались и, сделав невинное лицо, превращались в обычных служащих или студентов. Однако спустя некоторое время повторялось то же самое. Я оказалась легкой добычей для этих извращенцев, потому что была молода и к тому же физически более слабая, чем они. Я больше не могла этого терпеть. Я познала горькую правду: взрослые мужчины – подлецы и мои враги. Я жаловалась родителям, что не хочу больше ходить в школу, не хочу ездить на электричке, однако не раскрывала истинную причину своего нежелания. Наверное, я боялась, что родители будут переживать, если узнают, что они принесли мне столько страданий. Вот так за время моих поездок в школу я незаметно повзрослела больше, чем мои родители.

Однажды, когда я увидела, что ко мне приближается банда этих извращенцев, я стала громко смеяться. На их лицах неожиданно появилось выражение испуга. Я стала смеяться над каждым из них, и они с мрачным видом отступили. Так я поняла, как, изменив что-то внутри себя и притворившись дурочкой, отделаться от этих типов. Это я и называю «теорией непоправимости».

В действительности существуют и другие «непоправимые вещи».

Все началось с того, что моя мать завела любовника. Наверно, правильнее будет сказать, что она влюбилась. Если бы я рассказала об этом Кирарин, то она, вероятно, заметила бы: «В этом нет ничего необычного, подобное часто случается», и привела бы примеры любовных связей других людей. Тоси успокоила бы меня, сказав, что «даже мамы иногда влюбляются». И только привередливая Юдзан молча уставилась бы взглядом в пол и вряд ли стала бы искать подходящие слова. Если бы Червяк узнал, что его мать изменяет отцу, то он, наверное, еще больше возненавидел бы ее, но, возможно, и не убил. Думаю, что это путь к чему-то «непоправимому».

Я смирилась с тем, что у мамы любовная связь. Причина заключается не в том, что подобное часто случается, как сказала бы Кирарин, и не в том, что, как считает Тоси, каждый свободен любить. Не было ни одной справедливой причины. Но я простила то, что нельзя было простить, потому что я любила свою мать больше, чем кого-либо еще. Поэтому я со всем смирилась. Я подчинилась ей, подобно тому, как смирилась с тем, что мне надо было ездить в школу на поезде. Когда недостаточно сил бороться, то приходится подчиниться судьбе, которая вам уготована. Это «непоправимо».

Когда мой младший брат поступил в начальную школу, мама вновь начала работать. Я в то время училась в шестом классе. По профессии мама была свободным продюсером. Я не знала, что это конкретно означает, но так было написано на ее визитной карточке. Мама объяснила, что ее работа не связана с кино или телевидением, а состоит в том, чтобы разрабатывать деловые проекты и подбирать людей для их реализации. Услышав это, я, помню, была в шоке, так как это резко отличалось от того образа мамы, который укоренился во мне. Ей тогда было 38 лет, и выглядела она молодой и красивой. Она обладала сильным характером, была полна энергии и часто вступала в спор с отцом, поэтому не будет преувеличением сказать, что в нашей семье она была главенствующей фигурой. В то время я, наверное, еще не была особо трудным ребенком.

Отец не разрешал маме выходить на работу, пока мой брат не поступит в школу. Брата приняли в расположенную неподалеку от дома муниципальную начальную школу, и я помню, как в день, когда состоялась церемония начала учебного года, родители долго спорили между собой. Мама хотела, чтобы брат оставался в школе на продленный день, а отец возражал, говоря, что ему жаль такого маленького ребенка. Я все это слышала, находясь в соседней комнате, и подумала: «А тебе не было жаль меня, когда я одна ездила в переполненной электричке?» Но отец был уверен и даже горд тем, что поступил правильно, послав меня в дорогую частную школу, где я должна была получить хорошее образование, и эта его уверенность вряд ли поколебалась бы, если бы я даже ему рассказала, чего мне это стоило.