Харлан Кобен - Не говори никому Страница 29

Сумел встать. Ноги дрожали.

Вот и конец.

Промокшая рубашка прилипла к спине, в ушах шумело. Я никогда не любил бегать. Фанатики бега трусцой с пеной у рта доказывают, что они жить не могут без любимого спорта и получают огромное удовольствие от самого процесса. Не сомневаюсь. Удовольствие объясняется нехваткой кислорода в головном мозге, а не пресловутыми эндорфинами.

Польза, поверьте мне, сомнительная.

Устал. Как страшно я устал. Нельзя бежать бесконечно. Я оглянулся. Полицейских не видно. Улица пуста. Дернул ближайшую дверь. Заперто. Другую. Невдалеке опять захрипела рация. Я побежал. В дальнем конце дома была чуть приоткрыта дверца подвала. Ржавая. Здесь все ржавое.

Я нагнулся и потянул металлическую ручку. Дверца со скрипом отошла. Я заглянул в темноту.

– Отрежьте ему путь! – крикнули неподалеку.

Я даже не осмотрелся. Спустил вниз одну ногу и нащупал первую ступеньку. Болтается. Спустил вторую ногу. Попытался нащупать следующую перекладину, нога повисла в пустоте.

Секунду я колебался, как Уилл Е. Койот – знаменитый мультяшный персонаж – перед тем, как ринуться с горы, а потом решительно ухнул в темноту.

Глубина подвала оказалась небольшой, метров около трех – трех с половиной, но прошла, казалось, вечность, прежде чем я коснулся пола. Падая, я выставил вперед руки. К сожалению, это мало чем помогло – повалился всем телом на цемент, аж зубы щелкнули.

Я лег на спину и посмотрел вверх. Дверца за мной захлопнулась. Лучшего и пожелать нельзя, только вот тьма стала непроглядной. Я мысленно обследовал сам себя, врач во мне немедленно поставил диагноз: все болит.

С улицы доносились звуки погони. Сирены не унимались, а может быть, это звенело у меня в ушах. Голоса, хрип раций.

Они приближаются.

Я перекатился на бок, уперся в пол правой рукой, задев свежий порез, и попытался встать. Тело двигалось с трудом, голова вообще замоталась сама по себе, и я чуть не упал.

Что дальше?

Просто притаиться здесь? Не пойдет: они наверняка начнут прочесывать дом за домом и рано или поздно наткнутся на меня. А если и нет, то я сбежал не для того, чтобы сидеть в сыром подвале. Я сбежал, чтобы встретиться с Элизабет.

Надо идти дальше.

Куда?

Глаза потихоньку привыкали к темноте, во всяком случае, я разглядел вокруг себя силуэты предметов. Кучи коробок, груды тряпья, несколько барных стульев, разбитое зеркало. При виде своего отражения я вздрогнул: на лбу – рана, брюки порваны на коленях, от рубашки вообще остались одни клочья. А измазался так, что запросто смогу служить щеткой для трубочиста.

И куда мне деваться в таком виде?

Лестница. Где-то здесь должна быть лестница. Я медленно двигался вперед в каком-то подобии ритмического танца, ощупывая путь впереди себя левой ногой, словно слепец палочкой. Вот захрустело битое стекло. Я продолжал двигаться.

Впереди раздалось невнятное бормотание, и огромная куча тряпья выросла у меня на дороге. Из нее показалось и вытянулось в мою сторону что-то вроде руки. Я чуть не заорал от страха.

– Гиммлер любит стейки из тунца! – закричала куча.

Человек – пожилой мужчина – начал подниматься. Незнакомец оказался высоким, чернокожим, с такой курчавой белой бородой, что казалось, будто он жует овцу.

– Вы меня слышите? – повторял он. – Вы поняли, что я сказал?

Старик шагнул ко мне, я отпрянул.

– Гиммлер! Он любит стейки из тунца!

Бородача явно тревожил этот факт. Он взмахнул кулаком – я отпрыгнул в сторону. Кулак прошел мимо. Силы замаха – а может, и выпитого – оказалось достаточно, чтобы вновь швырнуть моего собеседника на пол. Он упал плашмя, и я не стал дожидаться, когда бородач встанет. Лестница действительно оказалась неподалеку, я кинулся по ней наверх.

И уперся в запертую дверь.

– Гиммлер!

Пьяный кричал громко, очень громко. Я навалился на дверь. Бесполезно.

– Вы меня слышите? Вы поняли, что я сказал?

Дверь начала потрескивать. Я оглянулся и похолодел от ужаса.

Солнечный свет.

Кто-то приоткрыл дверцу, через которую я проник в подвал.

– Кто здесь?

Голос человека при исполнении. По полу заплясал луч фонарика. Он выхватил из темноты бородатого.

– Гиммлер любит стейки из тунца!

– Что ты орешь, старикан?

– Вы меня слышите?

Я изо всех сил уперся в дверь плечом. Что-то затрещало. Перед глазами вновь всплыл образ Элизабет – как она машет рукой с экрана, смотрит грустными глазами. Я поднажал.

Дверь распахнулась.

Я упал на пол первого этажа, недалеко от входной двери.

Что дальше?

Полицейские неподалеку – слышно, как потрескивают рации, а один из них все еще допрашивает биографа Гиммлера. Времени нет, мне срочно нужна чья-то помощь.

Только вот чья?

Шоне звонить нельзя, за ней наверняка следят. То же самое с Линдой. Эстер будет настаивать, чтобы я сдался.

Парадная дверь открылась.

Я рванул по коридору. Пол был покрыт грязным линолеумом, стены выкрашены дешевой краской. По обеим сторонам шли железные, плотно запертые двери. Я добежал до запасного выхода и взлетел на третий этаж. Там снова вывалился в коридор.

В коридоре стояла пожилая женщина.

К моему удивлению, она оказалась белой. Скорее всего услышала шум и вышла посмотреть, что происходит. Я затормозил. Женщина стояла довольно далеко от открытой двери в свою квартиру, я бы мог пролететь мимо и вскочить в эту самую дверь…

И что мне это даст?

Мы молча смотрели друг на друга. Потом женщина подняла пистолет.

Господи Иисусе…

– Что вам нужно? – спросила она.

И тут я с удивлением услышал свои собственные слова:

– Могу я воспользоваться вашим телефоном?

– Двадцать баксов, – без колебаний ответила женщина.

Я полез в кошелек и достал купюру. Женщина кивнула и пропустила меня в квартиру. Жилище оказалось маленьким и очень аккуратным. Все поверхности, включая темные деревянные столы, покрывали кружевные салфетки.

– Туда.

Телефонный аппарат был старомодный, с диском. Я просунул палец в дырочку. Смешно: никогда не набирал этот номер, даже не собирался, а помнил его наизусть. Когда-нибудь я озадачу этим моего психолога. А сейчас остается только ждать соединения.

Два гудка, а потом голос:

– Да.

– Тириз? Это доктор Бек. Мне нужна твоя помощь.

26

Шона потрясла головой:

– Бек покалечил человека? Невозможно.

Вены на лбу помощника прокурора снова угрожающе вздулись. Он надвинулся на Шону так, что его физиономия оказалась прямо напротив ее лица.

– Ваш дружок напал на полицейского вон на той улице. Сломал ему челюсть и пару ребер.

Фейн придвинулся еще ближе, теперь капельки его слюны летели на щеку Шоны.

– Слышите, что я вам говорю?

– Я все прекрасно слышу, – ответила Шона. – Отойди подальше, мистер Вонючка, не то я тебе яйца на шею намотаю.

Фейн застыл на несколько секунд, а потом зло отвернулся. То же самое сделала Кримштейн. Она двинулась по направлению к Бродвею. Шона побежала следом.

– Куда ты?

– Я отказываюсь от этого дела.

– Что?!

– Ищи ему другого адвоката, Шона.

– Ты шутишь!

– И не думаю.

– Ты не можешь просто так взять и уйти.

– Как раз сейчас я это делаю.

– Это нечестно.

– Я дала слово, что он явится с повинной.

– Хрен с ним, со словом. Сейчас надо думать о Беке, а не о твоей репутации.

– Тебе – возможно.

– Ты бросаешь клиента в беде?

– Я не стану работать с человеком, который выкидывает такие штучки.

– Брось, Эстер. Ты защищала даже серийных маньяков.

Кримштейн махнула рукой:

– Разговор окончен.

– Ты просто лицемерка! Работаешь только на публику!

– Остынь, Шона.

– Тогда я пойду к твоим друзьям.

– К каким?

– К журналистам.

Эстер встала, как вкопанная.

– И что ты скажешь? Что я не стала работать с изворотливым убийцей? Прекрасно, шагай. Я вылью на твоего Бека столько дерьма, что маньяк-людоед Джеффри Дамер рядом с ним будет выглядеть невинным ягненком.

– Тебе нечего выливать, – заметила Шона.

Эстер пренебрежительно пожала плечами:

– Меня это никогда не останавливало.

Две женщины мерились злобными взглядами. Ни одна не отвела глаз.

– Ты заявляешь, что моя репутация ничего не стоит, – неожиданно мягко сказала наконец Эстер, – но, уверяю тебя, это не так. Если окружная прокуратура не будет доверять моему слову, от меня не будет толку для других клиентов. Больше того, от меня не будет толку даже для Бека. Это ведь так просто. Я не могу пустить под откос всю мою практику только потому, что твой знакомый действовал в состоянии аффекта.

Шона помотала головой:

– Убирайся с глаз моих.