Алекс Адамс - Еще жива Страница 29

Лиза скованно приседает.

— А что потом?

— Когда мы будем там?

— Что произойдет, когда мы будем там?

— Мне нужно пробираться на север.

— А я?

— Я же говорила, что ты можешь пойти со мной.

— А если я не захочу?

Я глубоко вздыхаю, обдумывая слова, которые собираюсь произнести. Если я придам им неправильное направление, что-то будет потеряно.

— Ты принадлежишь сама себе. Ты должна делать то, что хорошо для тебя.

— Да, это верно.

Сперва это только пятнышко в отдалении — остров Греция, но по мере наблюдения он разрастается и становится похожим на большой буй среди плещущихся волн. Строго говоря, Греция не остров, просто такое красивое определение пришлось кстати в одной из популярных песенок.

— Пелопоннес, южная часть, рукотворный остров, — сообщает мне капитан. — Сотню лет назад или больше прорезали канал сквозь сушу, чтобы могли проходить корабли, как…

Его усы дергаются, пока он, жуя, подыскивает нужные слова.

— Панамский канал?

Он щелкает пальцами.

— Точно, Панамский канал.

Он поднимает свою сухую руку.

— Там один уровень. Нет такого «так, так, так».

Говоря это, он изображает рукой ступени, символизирующие систему шлюзов, которой знаменит Панамский канал.

— Когда мы туда доберемся?

— Ах, — кашляет он, — всего через несколько часов.

Несколько часов. Мое сердце начинает биться учащенно.

Новая секретарша в вестибюле исчезает через две недели после своего появления. Это место занимает ее копия.

— Доброе утро, чем-могу-быть-полезна? — бодро трещит она в телефонную трубку.

На ее руке кольцо с драгоценным камнем. У нее, должно быть, есть жених, и он, возможно, сейчас на войне.

Наверху, в уборной, собрались женщины, но обсуждают они не своих малышей.

— Вы слышали? Синтия умерла, — говорит одна из них, когда я вхожу.

Две недели назад она была жизнерадостна, а теперь ее нет. Я едва знала ее, но, тем не менее, мне потребовалось применить всю силу воли, чтобы держать себя в руках.

В этот же день в метро ко мне подходит человек. Ранее привычная давка теперь сократилась до небольшого количества пассажиров, умещающихся на боковых сиденьях, так что он бросается в глаза как пятно крови на белых брюках. Он втянулся в свой зеленый свитер, только кончики пальцев выглядывают из рукавов. У него крупная голова на тонкой шее, масса густых русых волос, которые уже давно не видели парикмахерских ножниц. Он такой тощий, что надетая через голову сумка кажется единственным, что притягивает его к земле.

— Можно… Могу я с вами поговорить? Считается вежливым спрашивать, поэтому я спрашиваю…

Я поворачиваюсь в его сторону, поднимаю на него глаза, пытаясь не раздражаться из-за того, что он нарушил мое беспокойное одиночество. Он продолжает говорить, не дожидаясь моего согласия, что одно это уже должно послужить сигналом, чтобы оборвать его, но он застал меня врасплох.

— Вы работаете в «Поуп Фармацевтикалз», верно? Конечно, вы там работаете. То есть, я хочу сказать, что знаю, что работаете. Я слежу за вами. Я не хотел увязываться за кем-то из научных сотрудников, от которых ничего не добьешься, по крайней мере на нормальном языке, который понимает большинство людей. Поэтому мне пришлось выбрать кого-нибудь другого, кого-то не столь важного, кто согласится поговорить со мной. Люди из обслуживающего персонала словоохотливы. Я видел их по телевизору. Все они хотят получить возможность высказаться. Поэтому я решил выбрать кого-то типа вас.

Я не обращаю внимания на оскорбление, потому что в этом парне есть что-то особенное.

— Вы журналист?

Его взгляд останавливается на моем левом ухе. Перепрыгивает на правое. Потом вниз, на руки. Затем куда-то поверх моей головы.

— Джесс Кларк. «Юнайтед Стейтс таймс». Раньше я вел блог в Интернете. Возможно, вы слышали обо мне.

Он ждет, пауза затягивается.

Я пытаюсь стряхнуть с себя весь этот сюрреализм.

— Нет, я ничего не слышала ни о вас, ни о «Юнайтед Стейтс таймс». Прошу прощения.

— Она только недавно возникла.

Парень полон наивного энтузиазма.

— Очень многие люди отправились на войну, поэтому не хватает квалифицированных журналистов, а газетчики остались. Они хотят сделать одну большую газету, которая донесет новости до всех, кто пока еще здесь. Так будет проще, говорят они. Я думаю, что тут тайный умысел. Правительство таким образом хочет контролировать новости. Но, поскольку они мне платят за мои репортажи, я впервые снял свое собственное жилье, так что деньги — это неплохо. Теперь учусь готовить. Сегодня утром я приготовил омлет в микроволновке. С зеленым перцем и беконом. По рецепту нужно было ветчину, но бекон мне нравится больше.

Он опять замолкает в ожидании, будто мы играем в шахматы и сейчас мой ход.

— Я тоже предпочитаю бекон.

Он расцветает в широкой улыбке и смотрит на поручень.

— Могу я присесть? Я понимаю, что должен дождаться, когда вы сами предложите, потому что так принято, но я не знаю, сколько придется ждать, пока вы предложите, а стоять в поезде спиной по ходу мне не очень нравится.

В другое время я бы его проигнорировала в расчете на то, что он уйдет прежде, чем начнет досаждать мне по-настоящему, но сейчас все не так, как раньше. Я показываю рукой на сиденье через одно от меня, надеясь, что он сядет там, а не рядом.

Он поступает благоразумно, чопорно усаживаясь через одно место от меня. Его ладони покоятся на обтянутых плотной джинсовой тканью коленях, сумка свисает с плеча.

— Спасибо. Я должен сказать «спасибо», потому что это вежливо.

— Пожалуйста.

— Это тоже вежливо.

Он устремляет взгляд прямо перед собой.

— Я хотел бы кое о чем спросить, если вы не против. Я работаю над материалом, о котором пока никто не знает. Вы, возможно, сочтете меня чокнутым, но это ничего, многие именно так и думают. Даже моя лучшая подруга Регина считает меня сумасшедшим, но меня это не беспокоит, так как она близкий мне человек и к тому же немного странная. Родители тоже считают меня сумасшедшим. Они мне этого не говорят, но я же вижу. Мой отец постоянно сердится на меня за то, что я плохо вожу и не умею играть в футбол, как мои братья. А мама ему на это отвечает: «Не ругай его, он хороший мальчик. Он просто не такой, как они». Я люблю свою маму. Папу я тоже люблю, потому что так и должно быть, родителей нужно любить. Но мне папа не так уж и нравится. Вам нравятся ваши родители?

— Они неплохие люди.

Джесс кивает.

— Около месяца тому назад я просматривал газеты и заметил странную вещь. Раньше я выписывал все главные газеты, чтобы быть в курсе всех самых последних новостей для своего блога. Чтобы быть боеспособным, как говорит мой папа. Правда, теперь уже я не веду блог, потому что все равно ни у кого нет Интернета. Когда газеты приходили, мне нравилось резать их на куски и раскладывать на полу в подвале. Подвал просторный, и почти никто туда не спускается, так что я мог их там разложить и передвигать так, как мне заблагорассудится. Я люблю находить закономерности. И в прошлом месяце я искал возможные закономерности в некрологах. Множество людей умирает, хотя они не должны бы умирать, и все умирают по одной и той же причине. Правда, думаю, больше никто этого не заметил, иначе об этом уже написали бы в газетах, верно?

Я не говорю ему, что я тоже заметила и что не знаю, радоваться или пугаться в связи с тем, что кто-то обнаружил тайную закономерность.

— И тогда я сказал себе: «Джесс, это может быть материалом, который сделает тебя знаменитым». Мой папа будет доволен, если я стану чем-то значительным и люди перестанут считать меня глупцом. Первое, что я сделал, это побеседовал с некоторыми семьями, в которых кто-то умер. В основном они говорили что-то наподобие: «Уходи, займись своим делом, не мешай нашему горю». Некоторые, правда, использовали более грубые слова, вроде «мать твою».

Он опасливо огляделся.

— Надеюсь, никто не услышал.

— Думаю, не услышали.

— Но знаете что? Кое-кто из них со мной поговорил. И они все рассказывали похожие истории и описывали одни и те же симптомы. И я сказал себе: «Это странно! Как могли все эти люди из разных городов и штатов заболеть одним и тем же?»

Мое сердце забилось учащенно.

— Откуда вы знаете?

— Говорю же вам, я обнаружил закономерность в газетах. Потом я садился в автобус, множество автобусов, и посещал огромное количество людей. Мой папа говорил, что я чокнутый и что мне лучше бы устроиться на работу в «Макдональдс» или подобное место. Но жареное масло неприятно пахнет, и я предпочел ездить в автобусах. Я разговаривал с одной милой леди в Литл-Рок, и она рассказала мне, что у нее умерли муж и ее кот, оба, и что муж хотел, чтобы кота похоронили вместе с ним, но похоронное агентство отказалось это сделать. Я думаю, им следовало выполнить последнюю волю умирающего. Эта женщина рассказала мне, что ее муж сперва тяжело заболел, его постоянно рвало кровью. Она извинилась, поскольку в это время мы сидели у нее в кухне и ели красный бархатный торт,[32] и хозяйка беспокоилась, как бы я не оказался слабым на желудок. Затем, по ее словам, у него начались странные боли в самых разных местах, как будто его куклу-двойника пронзал адепт черной магии. И через пару недель он умер. После похорон к ней явился представитель похоронного бюро и спросил, всегда ли был у ее мужа хвост. Она сказала, что да, потому что не знала, что еще ей на это ответить. Но мне она сказала, что никакого хвоста у ее супруга никогда не было, а они были женаты в течение сорока лет. Разве это не странно? А знаете, что еще странно? Я видел много скал в Литл-Рок, но так и не понял, какая именно из них та самая.[33]