Кэтти Райх - Смерть дня Страница 29

Дома я целый час паковала вещи и укладывала рабочие материалы. Хоть я путешествую и не совсем налегке, одежда для меня не проблема. За годы жизни между двумя городами я приучилась держать по два набора всего необходимого. Зато я купила самый большой в мире чемодан на колесиках и набиваю его книгами, папками, журналами, рукописями, заметками для лекций и тем, над чем работаю. На сей раз туда поместились килограмма три ксерокопий.

В три тридцать я заказала такси до аэропорта.

Гарри не позвонила.

Я живу, наверное, в самом уникальном доме Шарлотта. Это маленькая часть комплекса под названием Шарон-Холл, собственности на двух с половиной акрах в Майерс-Парк. В документах не зафиксировано, для каких целей предназначалось крошечное здание, и сегодня за неимением лучшего названия жители окрестили его пристройкой для каретного сарая, или просто пристройкой.

Главное здание в Шарон-Холле – дом местного магната в производстве древесины – построили в 1913-м. После смерти жены в 1954-м он передал дом в георгианском стиле площадью в две с половиной тысячи метров Куинс-колледжу. До середины восьмидесятых там располагался факультет музыки, затем собственность продали, особняк и каретный сарай превратили в многоквартирные кооперативные дома. К тому времени уже появились дополнительные крылья и пристройки с десятью загородными домиками. На новые здания пошел старинный кирпич из стены вокруг внутреннего двора, а окна, литье и деревянные полы постарались сделать в стиле 1913 года.

В начале шестидесятых рядом с пристройкой появился бельведер, крошечное здание служило летней кухней. Постепенно его забросили, затем превратили в сарай на следующие двадцать лет. В 1993 году исполнительный директор Национального банка купил пристройку и превратил ее в самый маленький в мире загородный домик, бельведер входил в общую жилую площадь. Постройку сдавали, как раз когда ухудшившаяся ситуация в семье привела меня на рынок съема квартир. Два этажа и чуть больше двухсот пятидесяти квадратных метров площади: хоть и тесно, но мне нравится.

Дома раздавалось только медленное, размеренное тиканье настенных часов. Приходил Пит. Как похоже на него: завести часы для меня. Я позвала Птенчика, но он не появился. Я повесила куртку в шкаф в коридоре и протащила чемодан по узкой лестнице в спальню.

– Птенчик?

Ни ответного "мяу", ни белой пушистой мордочки за углом. Внизу я нашла на обеденном столе записку. Птенчик все еще у Пита, но мой бывший муж уезжает в среду на день-другой в Денвер и хочет отдать кота не позже завтрашнего вечера. Автоответчик мигал, как аварийная сигнализация, и правильно, подумалось мне.

Я посмотрела на часы. Десять тридцать. Снова куда-то идти вовсе не хотелось.

Я набрала номер Пита. Мой номер столько лет. Я почти видела телефон на стене в кухне, зарубку в виде галочки на притолоке справа. Мы хорошо проводили время в этом доме, особенно на кухне, у камина за огромным сосновым столом. Гости всегда стекались туда, где бы я ни старалась их усадить.

Включился автоответчик, и голос Пита попросил оставить короткое сообщение. Я оставила. Попробовала позвонить Гарри. Все то же самое, только мой голос.

Прокрутила свои сообщения. Пит. Глава кафедры. Два студента. Друг пригласил меня на вечеринку в прошлый вторник. Свекровь. Два раза повесили трубку. Моя лучшая подруга Энн. Никаких сюрпризов. Как приятно, когда серия монологов не заканчивается известиями о катастрофе, случившейся или предстоящей. Я разморозила и съела пиццу и почти закончила раскладывать вещи, когда зазвонил телефон.

– Как поездка?

– Неплохо. Как всегда.

– Птенчик говорит, что собрал чемоданы.

– Зачем?

– Переезжает.

– С этим ему придется обратиться в суд. Будешь его представлять?

– Если он заплатит предварительный гонорар.

– Что в Денвере?

– Смещение с должности. Как всегда.

– Можно мне забрать Птенчика завтра? Я на ногах с шести утра и жутко устала.

– Как я понимаю, к тебе заезжала Гарри.

– Дело не в ней! – рявкнула я.

Мы с Питом постоянно ссорились из-за моей сестры.

– Эй, полегче. Как она?

– Грандиозно.

– Можно и завтра. Во сколько?

– Я вернулась только сегодня, так что освобожусь, наверное, поздно. В шесть или в семь.

– Без проблем. Приезжай после семи, я тебя покормлю.

– Я...

– Ради Птенчика. Надо показать ему, что мы остались друзьями. Ему кажется, что он один во всем виноват.

– И правда.

– Ты же не хочешь, чтобы Птенчик оказался у ветеринара.

Я улыбнулась. Пит.

– Ладно. Но я тоже что-нибудь принесу.

– Отлично.

Следующий день выдался даже суматошнее, чем я ожидала. Я встала в шесть и приехала в кампус в половине восьмого. К девяти проверила электронную почту, разобрала бумажные письма и просмотрела заметки к лекциям.

Раздала экзаменационные работы в обеих группах, и приемные часы пришлось растянуть даже больше чем обычно. Одни студенты хотели обсудить свои оценки, другие нуждались в милосердии за пропуск контрольной. Родственники всегда умирают во время экзаменов, а студентов постоянно настигают всяческие личные неприятности. И эта сессия не исключение.

В четыре часа я посетила собрание комиссии по курсу обучения и программе колледжа. Там мы полтора часа выясняли, может ли кафедра философии менять название курса для старших студентов по Фоме Аквинскому. Когда я вернулась в кабинет, на телефоне мигала лампочка. Два сообщения.

Еще один студент с мертвой тетушкой. Запись от охраны кампуса с предупреждением о взломах в здании точных наук.

Потом я занялась сбором диаграмм, кронциркулей и слепков, написала список материалов, которые моя ассистентка должна будет приготовить для завтрашней лабораторной работы. Затем провела час в лаборатории, проверяя, подходящие ли экземпляры выбрала.

В шесть закрыла все шкафы и дверь в лабораторию. Коридоры здания Колварда вымерли, однако, завернув за угол к своему кабинету, я с удивлением увидела молодую женщину, прильнувшую к моей двери.

– Я могу вам чем-то помочь?

Она чуть не подпрыгнула, услышав мой голос.

– Я... Нет. Извините. Я стучала. – Девушка говорила, не глядя мне в глаза и пряча лицо. – Кажется, я не туда попала.

Она развернулась и исчезла за углом.

Я тут же вспомнила сообщение о взломах.

"Успокойся, Бреннан. Может, она просто слушала, есть ли кто внутри".

Я повернула ручку, и дверь открылась. Черт. Я ведь точно закрывала кабинет. Или нет? Руки были заняты, и я захлопнула дверь ногой. Может, замок не сработал.

Я быстро осмотрела комнату. Все на своих местах. Я вытащила сумочку из нижнего ящика картотеки и открыла ее. Деньги. Ключи. Паспорт. Кредитные карты. Ничего ценного не пропало.

Может, и правда девушка не туда попала. Заглянула, поняла, что ошиблась, и собиралась уйти. Я ведь не видела, как она отбывала дверь.

Ну и ладно.

Я собрала дипломат, повернула ключ и проверила замок, потом отправилась на стоянку.

Шарлотт отличается от Монреаля так же, как Бостон от Бомбея. Город, страдающий множественным расстройством личности, он одновременно и изящный древний Юг, и второй по величине финансовый центр страны. Это дом для "Шарлотт мотор спидвей", и Национального банка, и "Фёст Юнион", и оперы "Каролина", и "Койот Джой". Это церкви повсюду – и парочка развеселых баров за углом. Кантри-клубы и барбекю, перегруженные шоссе и тихие тупики. Билли Грэм вырос на молочной ферме, где сейчас стоит торговый центр; Джим Беккер начинал в местной церкви и закончил в федеральном суде. Шарлотт – место, где впервые опробовали совместную перевозку белых и черных детей на автобусах в школу и из школы для достижения расового баланса. Здесь множество частных академий – и с религиозным, и со светским обучением.

Шарлотт был уединенным городом вплоть до шестидесятых годов, но потом огромная компания из белых и черных лидеров принялась организовывать рестораны, государственное жилье, транспорт и увеселительные заведения. Когда судья Джеймс Б. Макмиллан подписал закон об обязательном басинге в 1969 году, восстания не началось. Судья принял весь огонь на себя, но закон никуда не делся, и город пошел на уступки.

Я всегда жила в южной части города. Дилворт. Майерс-Парк. Истовер. Фокскрофт. От университета идти далековато, но здесь расположились прекраснейшие и старейшие окрестности, лабиринты извивающихся улочек с величественными домами и широкими лужайками, обрамленными громадными вязами, ивами и дубами старше пирамид. Почти все улицы Шарлотта, как и большинство жителей, милые и изящные.

Я открыла в машине окно и вдохнула вечерний мартовский воздух. Стоял один из тех переходных дней, когда вроде бы и весна еще не наступила, и зима уже прошла, приходится снимать и надевать куртку по десять раз в сутки. Из-под земли уже пробивались крокусы, скоро воздух наполнится ароматом кизила, багряника и азалий. Забудьте про Париж. Весной Шарлотт становится самым прекрасным городом на планете.