Клювы - Максим Ахмадович Кабир Страница 29

– Постой! – Филип ударил по кабине. Камила обернулась. – Постой же!

Грузовик сбавил скорость.

– Давай! – заорал Филип.

Битломан помчался к ним, спотыкаясь.

Филип поймал его за ворот, за предплечье и втащил в кузов.

Вилма, сидящая на ящике с медикаментами, прошептала:

– Господи. Люди в казематах. Все эти люди…

Она закрыла ладонями лицо.

Спасенный мужчина (не говори «гоп») кашлял. Затор из лунатиков ощетинился ножами и косами.

– Держитесь! – крикнула Камила. И утопила педаль газа.

Бабушка Догма явилась прямиком из преисподней. Из лабиринта плит, который так пугал маленького Корнея.

Тучные телеса двигались по проходу к Оксане. Слоновья нога упиралась в пол, за ней неловко перемещалось туловище.

Корней засвистел.

Бабушка повернула косматую голову. Шапку она где-то потеряла. Палец надавил на кнопку, поршень запустил сверло.

Корней нырнул за колонну. Волосы шевелились на затылке; он слышал нарастающий шум дрели. Вращающееся жало будто накручивало его кишки.

Хлоп! Грязная пятерня ударила по колонне.

Корней рванул из укрытия мимо полок и потрескивающих неоновых трубок.

Бомжиха топала следом, тыча перед собой дрелью. Свободная лапа шарила в пустоте. Подбородок задрался вверх, она тянула носом воздух. Волны смрада докатились до беглеца. Моча и прокисшее пиво. Огромный живот старухи забулькал.

Корней прижался к стене.

Бабушка Догма шла вразвалку. Потухшие глаза и распахнутый рот делали ее лицо бессмысленным и сумасшедшим. Над губами, над темным провалом рта чернели усики. Кожу покрывали синяки.

«Ты была для меня символом Праги», – подумал Корней. Его сердце разрывалось от страха и жалости.

– Мое! – утробно рявкнула женщина. Сверло ткнулось в сторону добычи.

Корней бросился за прилавки с мороженой рыбой и застыл, наблюдая. Старуха прошаркала к стене, понюхала по-собачьи место, где он стоял секунды назад.

Могла ли она быть слепой?

Он не знал. Он видел ее только сидящей на лавке. Безобидная бродяжка с бутылками в пакетах.

Расширившиеся зрачки вперились в Корнея. Она учуяла. Пошла, переваливаясь. И вдруг побежала.

В детстве у Корнея была черепаха Люся. Она медленно ползала по ковру, но, бывало, стартовала, как заправский спринтер, мотаясь из угла в угол.

Однажды Люся пропала. Отчим сказал, ее украли цыгане. Отчим обожал всюду приплетать цыган и стращать ими пасынка.

Бабушка Догма впечаталась в прилавок. Дрелью она водила над преградой, но добыча была слишком далеко.

Адреналин бушевал в крови Корнея.

Он ринулся через торговый зал. Схватил первую попавшуюся картонную упаковку и метнул в сомнамбулу. Снаряд срикошетил от прущей напролом туши. Корней сгреб с полки бутылку минеральной воды. Он отметил, что руки его не дрожат. Нет, ему было страшно, очень. Но все же в котельной за интернатом он боялся сильнее.

Бутылка стукнула сомнамбулу в плечо.

– Мое!

Старуха махнула дрелью. Сверло выгрызло дыру в упаковке с чипсами, разметав картофельную пыль. Узкий проход мешал сомнамбуле развернуться. Дрель увязла в древесине полки, старуха выдернула ее, хрипя.

– Оксана!

– Я здесь! – закричала девушка из глубины супермаркета.

– Жди меня возле касс.

Он юркнул в соседний коридор, где выстроились стекляшки с пивом. Выбрал бутылку «Гамбринуса». Сомнамбула таращилась на него немигающими буркалами.

– Не вынуждай меня!

– Мое! – Старуха побежала, согнувшись в поясе.

Бутылка разбилась о ее череп, окутав пеной и брызгами. Туша по инерции врезалась в стенды, и град из бутылок забарабанил по сгорбленной спине. Дрель отлетела под полку.

Корней надеялся, что вывел сомнамбулу из строя. Но старуха вставала.

«Марионетка», – вспомнились ему слова Оксаны.

Спящая, слепая, не осознающая, где находится, женщина уперла в пол ладони и поползла к Корнею страшной раненой собакой. Зрачки казались черными пуговицами, вмятыми в глазные яблоки. Веки воспалились. Она щелкала зубами, будто хотела впиться в плоть добычи.

Полная фруктов тележка боднула сомнамбулу в бок, отшвырнула. Тело забарахталось в пенной луже.

Оксана выпустила ручку, тележка поехала по проходу, скрипя колесиками.

– Устала ждать, – коротко пояснила девушка.

– Спасибо… – выдохнул Корней.

Держась за руки, они побежали прочь.

У послушно раскрывшихся дверей Оксана сказала:

– В холодильнике прячется человек.

– В холодильнике? – Корней посмотрел туда, откуда они пришли.

– Он меня напугал. Напомнил кое-кого. Он… улыбался.

– Черт… – Бабушка Догма, мокрая до нитки, уже лезла через кассы. – Будем верить, он позаботится о себе.

«Молчи, совесть, молчи».

Они выскочили на залитую солнечным светом улицу. По-прежнему мертвую: Корнею даже почудился запашок дохлятины, гниющих на жаре овощей. Створки дверей съехались и вновь разъехались – настырная бабуля высунула из супермаркета клубень носа.

Руки Оксаны уже обхватили Корнея, он завел двигатель, сдал назад.

Обернулся убедиться, что Вршовицка пуста.

В двухстах метрах от них прогрохотал грузовик. Могучий зверь болотного цвета свернул на Белоцерковску.

«Только бы успеть!»

– Держись! – бросил он, заводя «Ямаху».

Скутер рванул по асфальтному полотну.

Корней сигналил, но то был мышиный писк в сравнении с ревом тяжелой махины.

«Даже не пытайся, Корь».

Грузовик удалялся, покачивая стальным гузном.

«Они бы не затормозили, даже если бы увидели нас», – успокаивал себя Корней.

На плавно изгибающейся дороге грузовик начал сбрасывать скорость.

– Получилось! – возликовала Оксана.

Грузовик замер в облаке выхлопных газов. Корней припустил скутер. Поравнялся, помог Оксане слезть.

Из-под тента за ними наблюдали изможденные люди. Впалые щеки, фиолетовые круги под глазами. Синеволосая женщина могла бы играть скелет в кино. У мужчины была рассечена бровь, кровь заляпала футболку с логотипом The Beatles.

Неуместный вопрос родился в голове Корнея:

«Чем сейчас занимается Пол Маккартни?»

Третий в компании, лысоватый, похожий на растолстевшего штангиста здоровяк, протянул Оксане руку:

– Если намылились с нами, придется бросить ваш транспорт здесь.

– Он не наш, – уточнил Корней. – Мы позаимствовали его у мертвеца.

Здоровяк понимающе кивнул.

– Добро пожаловать на борт.

Нью-Йорк…

Ночью Алеска Кабезаз не сомкнула глаз, но совсем не по той причине, по какой бодрствовали, наблюдая за новостями из Европы, многие американцы.

В своей квартире на Кони-Айленд Алеска занималась делами, которыми ей следовало заняться давно.

В шесть утра она прошла на цыпочках мимо комнаты задремавшего супера, мимо технических помещений и испещренных граффити стен. Спустилась в подвал, где был обустроен ландромат. Голые лампочки лили рассеянный свет на ряды стиральных машин. У Алески было что постирать.

Ей нравилось проводить время в прачечной. Тридцать минут без ссор с Луисом. В тишине или под болтовню дикторов: домовладелец расщедрился, установил в ландромате телевизор.

Алеска щелкнула кнопкой замызганного пульта. Загрузила белье в машину. Под ногтями запеклась кровь. Она пососала указательный палец.

«Ты бесполезная тварь», – говорил Луис.

Как он изумился, когда все произошло! Ради этого выражения на его лоснящейся физиономии стоило жить.

Женщина улыбалась, заливая в лючок пахнущую клубникой жидкость, отбеливатель и смягчитель. Выбрала режим стирки. Машина приятно заурчала.

Алеска села на стул. По телевизору крутили какой-то ужастик. Вопящие люди бежали по Армейской площади Бруклина. Дрожащая камера снимала издалека мальчика лет десяти. Он кидался на прохожих. Женщина в шелковом халате размахивала молотком. Полицейский автомобиль врезался в Триумфальную арку; из капота валил дым.

Она выключила звук и уставилась на машинку. Вода стала розовой. Продырявленный свитер Луиса барахтался, как спрут.

Алеска думала, что это