Джордан Белфорт - Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка Страница 3

До конца поездки мы молчали.

Глава 2

Невинные жертвы

Городок Олд-Бруквилл расположен на сияющем Золотом берегу Лонг-Айленда, в таком роскошном районе, что до последнего времени евреям там жить не разрешалось. Конечно, не было никаких официальных запретов, но во всех жизненных ситуациях нас рассматривали как граждан второго сорта, шайку пронырливых торгашей, поднявшихся из низов, которых надо было все время держать под контролем и следить, чтобы они случайно не перебежали дорогу гражданам первого класса, то есть васпам [2].

Вообще-то здесь жили не настоящие старые васпы, а только их маленькая прослойка, известная под названием «голубая кровь». Представителей голубой крови осталось всего несколько тысяч, для них характерны высокие, стройные тела и причудливые одежды, а средой их естественного обитания являются поля для гольфа мирового класса, величественные особняки, дома для охоты и рыбалки, а также тайные общества. Большинство из них принадлежало к британской породе, и они очень гордились тем, что могут проследить свою генеалогию аж до времен «Мэйфлауэра». Впрочем, с точки зрения эволюции они не слишком отличались от огромных динозавров, которые владели этими местами 65 миллионов лет назад: сегодняшние местные жители тоже находились на грани вымирания – как жертвы и повышения налога на наследство, и постепенного размывания интеллектуального генофонда: в результате многих поколений инбридинга они теперь приносили потомство исключительно в виде идиотов-сыночков и таких же дочек, порождавших финансовый хаос и разрушавших те огромные состояния, которые их предки с голубой кровью в жилах создавали в течение многих поколений (со временем волшебство Чарльза Дарвина все-таки срабатывает).

Во всяком случае, теперь мы с Герцогиней жили на Золотом берегу, и я думал, что здесь мы и состаримся. Однако когда лимузин миновал известняковые колонны, стоявшие на границе нашего поместья площадью шесть акров, у меня появились некоторые сомнения.

К нашему каменному особняку площадью в десять тысяч квадратных футов, стилизованному под французский замок, с блестевшими медью шпилями и стрельчатыми окнами, вела длинная извилистая дорога, по сторонам которой тянулась живая изгородь из безупречно подстриженных кустов. Дорога приводила к длинной, выложенной брусчаткой дорожке, доходившей прямо до входной двери красного дерева высотой в двенадцать футов. Когда лимузин остановился, я решил сделать последнюю попытку и положил руку на бедро Герцогини. Ее кожа была такой же шелковистой, как всегда, и мне пришлось сдержать себя, чтобы не провести рукой по ее обнаженной ноге – снизу доверху. Вместо этого я посмотрел на жену щенячьими глазами и сказал:

– Послушай, На, я знаю, что тебе было тяжело со мной…

– Тяжело с тобой?

– И мне, правда, очень жаль, но, моя сладкая, мы же вместе уже восемь лет. У нас с тобой двое потрясающих детей! Мы со всем справимся!

Я на минутку сделал паузу и для большего эффекта как можно более убедительно помотал головой.

– И даже если я действительно попаду в тюрьму, то о тебе и о детях обязательно позаботятся. Я тебе обещаю.

– Не беспокойся насчет нас, – холодно возразила она, – о себе подумай.

Я прищурился и сказал:

– Я что-то не пойму, Надин. Ты делаешь вид, как будто тебя вся эта история как-то невероятно шокировала. Между прочим, когда мы с тобой познакомились, я тоже ведь не был номинантом на Нобелевскую премию мира. Не было в то время ни одной газеты во всем свободном мире, которая бы не ругала меня и не обливала грязью.

Я наклонил голову пониже (мне кажется, такая поза подразумевает напряженные размышления) и продолжил:

– Знаешь, одно дело, если бы ты вышла замуж за доктора, а потом обнаружила, что он последние двадцать лет мухлюет в системе бесплатного медицинского страхования. Ну в таком случае, наверное, тебя можно было бы понять! Но теперь, с учетом всех обстоятельств…

Она тут же перебила меня.

– Я не имела ни малейшего представления о том, чем ты занимаешься! – Ага, конечно, когда ты нашла два миллиона наличными в ящике с моими носками, у тебя это не вызвало никаких подозрений! – А после того, как они тебя увели, меня пять часов допрашивал агент Коулмэн, пять, блин, часов!

Последние три слова она уже провизжала, а потом сбросила мою руку со своего бедра.

– Он сказал мне, что я тоже могу попасть в тюрьму, если не расскажу ему все! Ты подверг меня риску, ты подверг меня опасности! Никогда тебе этого не прощу!

И она отвернулась, с деланным отвращением покачав головой.

Вот черт! Так это агент Коулмэн ее довел. Ну конечно, виноват этот мешок с дерьмом, но она-то винит во всем меня. Кстати, это не так уж плохо с точки зрения нашей будущей жизни. Как только Герцогиня поймет, что ей ничто не грозит, она может и сменить гнев на милость. Только я хотел сказать ей это, как Надин отвернулась от меня и процедила:

– Мне надо на какое-то время уехать. Последние несколько дней мне было очень тяжело, и теперь я хочу побыть одна. Я уезжаю на выходные в наш пляжный домик. Вернусь в понедельник.

Я открыл рот, но ничего не смог сказать, только выдохнул струйку воздуха. Наконец я выдавил из себя:

– Ты оставляешь меня одного с детьми, когда меня посадили под домашний арест?

– Да, – надменно ответила она, открыла дверцу и с весьма разгневанным видом выпрыгнула из машины. Затем она с таким же видом прошествовала к массивной входной двери особняка, и при каждом решительном шаге подол ее коротенького летнего сарафанчика поднимался и опускался. С минуту я просто смотрел на ее потрясающую попку, а потом выбрался из лимузина и поплелся за ней в дом.

В восточной части особняка на втором этаже, в конце очень длинного коридора, находились три большие спальни, а четвертая, хозяйская, была в западной части. Дети занимали две из трех восточных спален, а третья была оставлена для гостей. От величественного мраморного вестибюля туда вела роскошно круглившаяся лестница красного дерева шириной в четыре фута.

Когда я поднялся по ней, то не пошел за Герцогиней в хозяйскую спальню, а повернул в другую и направился к детским комнатам. Ребята были в комнате Чэндлер и сидели на великолепном розовом ковре. Эта комната была маленькой чудесной розовой страной, где вдоль стен расселись десятки мягких игрушек. Вся драпировка, занавески и стеганое пуховое одеяло, покрывавшее широченную кровать Чэндлер, были оформлены в мягких пастельных тонах и с набивными цветочными рисунками. Это была идеальная комната для маленькой девочки – для моей идеальной маленькой девочки.

Чэндлер только недавно исполнилось пять, и она была абсолютной копией своей матери, такой же моделью-блондинкой, только крошечной. В тот момент, когда я зашел, она занималась своим любимым делом – аккуратно рассаживала сто пятьдесят кукол Барби вокруг себя, чтобы она сама могла сидеть в центре и приветствовать их. Картер, которому недавно исполнилось три, лежал на животе за пределами этого круга. Правой рукой он листал книжку с картинками, левым локтем опирался на ковер, а своим маленьким подбородочком – на свою ладошку. Его огромные голубые глаза сияли, чуть прикрытые ресницами, похожими на крылья бабочки. Его платиново-светлые волосы были нежными, как пушок на кукурузном початке, а на затылке они завивались в маленькие колечки, сверкавшие, словно натертое стекло.

Как только они меня увидели, то сразу кинулись ко мне.

– Папа дома! – завопила Чэндлер.

– Папа! Папа! – подхватил Картер.

Я наклонился к ним, и дети бросились в мои объятия.

– Как же я скучал по вам, ребятки, – сказал я, осыпая их поцелуями, – кажется, за последние три дня вы еще больше выросли! Дайте-ка мне на вас посмотреть.

Я поставил детей перед собой, склонил голову и подозрительно прищурился, как будто хотел их проверить.

Они оба стояли, гордо выпрямившись, плечом к плечу, слегка задрав подбородки. Чэндлер была высокой для своего возраста, а Картер, наоборот, маленьким, так что она была выше его на добрых полторы головы. Я сжал губы и с суровым видом покивал головой, как будто говоря: «Да, мои подозрения подтверждаются!» Потом я возмущенно сказал:

– Да, так и есть. Вы действительно подросли! Как это вам удалось, хитрюги?

Они оба захихикали, и это было чудесно. А потом Чэндлер спросила:

– Папа, почему ты плачешь? У тебя что-то бо-бо?

Я даже не заметил, как у меня по щекам поползли слезы. Я вытер их тыльной стороной ладони и солгал своей дочери:

– Нет, глупышка, у меня ничего не бо-бо. Я просто так счастлив вас видеть, ребята, что плачу от радости.

Картер согласно кивнул, хотя ему уже стало скучно. В конце концов, он был мальчиком, и устойчивость его внимания была ограниченна. По сути дела, Картер жил ради пяти вещей: сна, еды, бесконечных просмотров «Короля Льва», залезания на мебель и рассматривания длинных светлых волос Герцогини (от этого зрелища он тут же успокаивался, как будто принял десять миллиграммов валиума). Картер был молчаливым, но удивительно умным мальчиком. К тому моменту, когда ему исполнился год, он уже умел включать телевизор, видеомагнитофон и пользоваться пультом. В восемнадцать месяцев он был специалистом по замкам и справлялся с любыми предохранительными устройствами, защищающими ящики комодов и столов от маленьких детей, как опытный взломщик. К двум годам он уже помнил наизусть пару десятков книжек с картинками. Он был спокойным, выдержанным, собранным и всегда прекрасно себя чувствовал.