Кит Скрибнер - «Гудлайф», или Идеальное похищение Страница 3

Готово.

Коллин снова бежала трусцой вверх по Карнеги-лейн, но спазм в бедре все не проходил. Она пыталась бежать через боль, преодолеть ее с помощью бега, но ровного шага не получалось, нога как-то выбрыкивала от бедра в сторону… Как раз в этот момент она бросила взгляд направо, за группку сосен — ее внимание привлекли две белые березы — и заметила сквозь листву какой-то отблеск: женщина в купальном халате ярко-синего цвета держала в руке шланг, из которого тонкой струйкой текла вода, и женщина эта смотрела прямо на Коллин. Полсекунды — и она снова скрылась за деревьями.

Коллин побежала быстрее и бежала так, пока не достигла глухого конца переулка. Спазм прошел. Она повернулась и снова пробежала трусцой мимо того дома, на этот раз по противоположной стороне улицы, глядя сквозь деревья налево. Когда ей удалось мельком увидеть крыльцо, там уже никого не было.

Она пробежала мимо теннисных кортов. Изнутри фургона Тео сказал ей:

— Опоздала на две минуты.

— Извини. У меня ногу свело.

Она села на край ящика, натянула серый комбинезон поверх розового тренировочного костюма. Тео открыл задние двери и уложил ковролин так, что рулон торчал из дверей, с конца его свисал красный флажок. Затем Тео закрыл двери, плотно прижав створки к ковролину, и закрепил их шнуром.

Коллин завела двигатель, не торопясь спустилась через парк мимо теннисных кортов и, прибавив газу, включилась в поток машин на дороге номер 401; затем быстро свернула налево, в Карнеги-лейн. Теперь она сбавила обороты, фургон медленно поднимался по склону холма — почти на той же скорости, с какой она бежала здесь трусцой. Когда проезжали мимо того дома, она попыталась не смотреть в ту сторону, но не смогла удержаться. Глядя сквозь деревья, она стремилась отыскать хотя бы малейший признак жизни. Все, что ей удалось разглядеть, это секундный отблеск солнца, серебром отразившийся от водяных струй, сбегающих по ступеням крыльца.

Коллин сделала петлю в глухом конце переулка и остановила фургон на полпути к красновато-коричневому ящику для писем. Отсюда ей был виден конец подъездной аллеи и хотя и с трудом, но можно было разглядеть двери гаража. Она выключила двигатель.

На сиденье рядом с ней лежали газета «Ашертон газет» и пакет из булочной «Пончики Данкина» — кофе и плетенка с корицей.

— Все что хочешь! — Голос Тео, тихий и очень близкий, словно ночной разговор в постели. Он все еще сидел, скорчившись, позади, держа одеяло наготове — набросить на себя, если вдруг кто подойдет.

— Ничего не хочу! — ответила она, заглядывая в пакет. Плетенка была наполовину съедена, кофе наполовину выпит. Она вздохнула с облегчением: казалось, у нее в желудке летают, мечутся бабочки.

Коллин положила газету на руль, поставила термос с кофе в гнездо под приборной панелью и положила печенье на выдвижной поднос над радиоприемником. «Да просто пытаюсь убить время до восьмичасовой укладки, — принялась репетировать она, повторяя слова в уме. — О да. Он легко укладывается. Мы запросто управимся за час, это самое большее. Это хорошая работа. Надежная, постоянная». У конца подъездной аллеи не было ни малейшего движения. Она взглянула на часы — 7.40. Двери должны раскрыться с минуты на минуту. Ей надо произнести все это совершенно обычным тоном. Пофлиртовать. Но никакой полиции, конечно, не будет, все это просто запасной вариант. Кофе и газета — бутафория, этот сценарий — на тот невероятный случай, если полиции вздумается объезжать Карнеги-лейн и они остановятся, чтобы задать ей какие-то вопросы. Но ведь Тео все очень хорошо проработал. Ничего такого не случится — он ей твердо обещал.

И Коллин снова повторила в уме слова «до восьмичасовой укладки», стараясь представить, как звучит ее голос, сделать его естественным. Но, пытаясь их произнести, она слышала лишь голос Тео, показывавшего ей, как это надо сказать, когда они лежали в постели в своей мрачной и пыльной спальне, в той самой комнате, где Тео спал еще мальчишкой, под самой крышей дряхлого дома его родителей.

Стона опаздывал. Он провел слишком много времени, разбираясь с новыми корабельными часами. Но до чего же хороши! Можно лишить моряка моря, но невозможно лишить его… и так далее и тому подобное. Замечательно придумано! Корабельные часы для домашнего обихода.

Он нажал на кнопку гаражных дверей, открыл машину и положил пальто и портфель на переднее сиденье. Завел двигатель. Из деки загремел голос — по-итальянски… «molto piccolo».[7] Стона уже много лет пытался выучить итальянский язык. Он убавил звук, повернув ручку на два щелчка назад. Часы на стереоприемнике показывали 7.56. «Il fratello é molto forte».[8] Стона страшно не любил опаздывать. Одно из самых важных правил — появляться на работе раньше своих подчиненных. Не требовалось особой проницательности, чтобы как-то связывать это с деньгами, но он получал значительно большую, чем другие, зарплату в «Петрохиме» только по одной причине: он работал лучше и больше. Он не позволял себе работать спустя рукава, как некоторые другие. «La sorella é molto bella».[9]

Ты на самом верху устанавливаешь традиции отношения к работе и поведения в учреждении. Затем, ниже по иерархической лестнице, их воспринимают заведующие отделами, и так дальше вниз — от секретарей до уборщиков, — и тогда повсюду ты находишь профессионализм и компетентность. Например, Стона никогда не стал бы надевать темные очки, идя от машины к конторе и потом через вестибюль к своему кабинету. Никогда не стал бы, сидя на совещании, грызть фисташки, пощелкивая скорлупой, словно бурундучок, как делал один из его коллег. Грызть фисташки — что за аффектация! Как цинковые белила на носу, когда выходишь на яхте, или очки-половинки, когда тебе еще нет пятидесяти. В них нет еще необходимости, они — ненужный знак напускной значительности. Отпуск в Турции, занятия йогой (вообще всем, что имеет отношение к Индии), увлечение солнечной энергией, перины, дровяные печи, дорогие столовые приборы… Список все рос и менялся в уме у Стоны. По сути дела, он никак не мог понять, чем это стала неугодна классическая простота.

Он задом вывел машину из гаража чуть быстрее, чем обычно, и встал на поворотный круг, чтобы потом съехать на аллею. Утро выдалось солнечное. В зеркале заднего вида быстро вращались хорошо знакомые сосны, блеснул японский фонарь, пронеслась панорама дома и остановилась рывком у переднего крыльца. Когда он съехал на аллею, его взгляд привлекло что-то необычное — какой-то отблеск в зеркале? Или это солнечный зайчик от его очков? «Il padre é molto intelligente».[10] Он посмотрел через плечо в заднее окно. С края крыльца по ступеням бежала вода. Садовый шланг вился от водопроводного крана к самому крыльцу. Очевидно, Нанни сегодня утром поливала цветы. Совсем на нее не похоже — не выключить воду! Такая забывчивость! Стона терпеть не мог ничего тратить зря — ни воду, ни деньги по счетам за воду. 38 долларов 58 центов в прошлом месяце, и еще больше в каждом следующем, ведь наступает лето. Он открыл дверь — из-за приборной панели раздался звонок. Стона взглянул на часы — 7.58. Он не станет тратить лишнюю минуту на то, чтобы закрыть кран, — Нанни очень скоро вспомнит про воду. Она прекрасно справляется с такими вещами. Он захлопнул дверь и помчал по аллее. «La madre é molto simpatica».[11]

Когда Стона увидел, что газета лежит не на той стороне въездной аллеи, он решил там ее и оставить. Остановиться и обойти машину — это лишние полминуты. Все равно сегодня утром у него не будет времени ее просмотреть. У него назначен деловой завтрак, и вся вторая половина дня расписана. А Мэрилин даст ему распечатку кратких новостей из сегодняшней прессы ровно в полдень. Он вполне может оставить газету Нанни. Он потянул было на себя ремень безопасности, но вдруг резко нажал на тормоза. Ох, верно! Ему же к парикмахеру в шесть тридцать — подстричься. Газета будет нужна, чтобы не дать этому брадобрею заговорить его до умопомрачения: после работы пустая болтовня так утомительна. «La famiglia é molto contenta».[12]

Он торопливо обошел машину спереди, двумя пальцами опираясь на прохладную сталь капота, сильно горбясь — он знал, что так всегда бывает, когда он спешит. Сознательно заставил себя выпрямиться. Осанка у него всегда была хорошая. Он вспомнил, как отвел в сторонку Боба Хогеля, когда тот впервые появился в «Петрохиме», и сказал ему: «Даже если это до дна выпотрошит ваше семейное достояние, отдайте свои костюмы — все до единого — благотворителям и отправляйтесь в компанию „Братья Брукс“, купите себе пять или шесть самых консервативных костюмов, какие у них имеются. Выкиньте эти ваши темные очки и, ради Бога, Боб, держитесь прямо!» Поначалу Боб был с ним несколько сдержан, но через неделю стал совершенно другим человеком, а теперь он — вице-президент компании «Петрохим», курирующий вопросы международного производства нефтепродуктов.