Майкл Роботэм - Пропавшая Страница 3

– Над чем я работал?

Кэмпбелл пожимает плечами:

– Ты был в отпуске.

– Почему?

– Тебе надо было отдохнуть.

Он лжет. Иногда мне кажется, что он забыл, как давно мы друг друга знаем. Мы вместе учились в полицейском колледже в Брэмсхилле[7]. А тридцать пять лет назад на барбекю я познакомил его с Морин. Она стала его женой и так и не простила меня. Не знаю, что ее больше сердит: мои три брака или тот факт, что я передал ее другому.

Уже давно Кэмпбелл не называет меня приятелем, и мы ни разу не пили пива с тех пор, как его назначили главным суперинтендантом. Он стал другим. Не лучше и не хуже, а просто другим.

Он сплевывает виноградные косточки в кулак.

– Ты всегда думал, что ты лучше меня, Винсент, но я раньше тебя получил повышение.

Потому что был подхалимом.

– Знаю, ты думаешь, что я был подхалимом. – (Да он словно читает мои мысли!) – Но я просто был умнее. Я наладил нужные связи и заставил систему работать на себя вместо того, чтобы сражаться с ней. Тебе нужно было уйти на пенсию три года назад, когда была такая возможность. Ты не уронил бы себя ни в чьих глазах. Мы закатили бы тебе большую прощальную вечеринку. Ты мог бы где-нибудь осесть, поигрывал бы в гольф, возможно, даже спас бы свой брак.

Я жду, когда он скажет что-либо еще, но он просто смотрит на меня, склонив голову.

– Винсент, не возражаешь, если я выскажу одно замечание? – Он не дожидается моего ответа. – Ты хорошо держишься, учитывая все, что произошло, но у меня такое чувство, что тебе… в общем, что тебе досадно. И даже больше – ты растерян.

Мне становится неуютно, словно что-то холодное проникло под мою рубашку.

– Некоторые люди в поисках утешения прибегают к религии, другие находят кого-то, с кем могут поговорить. Знаю, что это не для тебя. Посмотри на себя! Ты почти не видишься с детьми. Живешь один… А теперь взял и испоганил свою карьеру. Я больше не могу тебе помочь. Я говорил, чтобы ты бросил это дело.

– Что я должен был бросить?

Кэмпбелл не отвечает. Вместо этого он берет шляпу и трет ее поля рукавом. Вот-вот он повернется и скажет, что имел в виду. Но нет, он идет к двери и исчезает в коридоре.

Исчез и мой виноград. Оголившиеся веточки на фоне смятого коричневого пакета похожи на мертвые деревья. Рядом с ними начинают увядать цветы в корзине. Бегонии и тюльпаны, похожие на толстых танцовщиц, сбрасывают лепестки и засыпают пыльцой тумбочку. Между стеблей торчит белая карточка с серебряным зажимом. Я не могу разглядеть, что на ней написано.

Какой-то мерзавец стрелял в меня! Это должно было врезаться в мою память. Я должен переживать это снова и снова, как хнычущие жертвы в дневных ток-шоу, говорящие по телефону с юристами. Но я не помню ничего. Сколько бы я ни зажмуривал глаза и ни стучал кулаком по лбу, ничего не меняется.

Но действительно странным кажется то, что я помню. Например, мне видятся силуэты на фоне ярких огней, мужчины в масках, шапочках для душа и тапочках, обсуждающие машины, планы на пенсию и результаты футбольных матчей. Но, конечно, это было всего лишь видение на границе между жизнью и смертью. Мне дали разочек взглянуть на ад, и в нем было полным-полно хирургов.

Возможно, если я начну с чего-нибудь простого, то смогу добраться до того, что со мной случилось. Глядя на потолок, я мысленно пишу свое имя: Винсент Янко Руиз, родился 11 сентября 1946 года. Я инспектор Лондонской городской полиции, глава отдела тяжких преступлений (западное отделение). Проживаю на Рейнвил-роуд в Фулхэме…[8]

Раньше я любил повторять, что много дал бы за то, чтобы забыть большую часть своей жизни. Теперь я хочу вернуть воспоминания.

2

Я был знаком только с двумя людьми, в которых стреляли. Одним был парень, с которым я учился в полицейском колледже. Его звали Энгус Леманн, и он во всем хотел быть первым: в учебе, в развлечениях, на службе… Несколько лет назад он повел группу на ликвидацию подпольной фабрики наркотиков в Брикстоне[9] и первым ворвался внутрь. Очередью из полуавтомата с полным магазином ему снесло голову. В этом можно увидеть некий урок.

А вторым был фермер из нашей долины, Брюс Керли. Он прострелил себе ногу, когда полез через окно спальни, преследуя любовника своей жены. Брюс был толстым, из ушей у него торчали седые волосы, и миссис Керли съеживалась, как собачонка, всякий раз, когда он поднимал руку. Жаль, что он не попал тогда себе между глаз.

Во время учебы в школе у нас были занятия на огневом рубеже. Инструктором был мужик откуда-то из-под Ньюкасла, с головой, похожей на бильярдный шар, и он невзлюбил меня с первого дня, потому что я высказал предположение, что наилучший способ сохранить дуло в чистоте – это надеть на него презерватив.

Мы стояли на огневом рубеже и промерзли до костей. Он показал на картонную мишень на другом конце стрельбища. Мишень представляла собой фигуру крадущегося вооруженного негодяя, у которого в области сердца и на лбу были нарисованы белые кружки.

Взяв револьвер, инструктор расставил ноги и сделал шесть выстрелов – в ритме сердцебиения, – и все пули попали в верхний кружок.

Держа револьвер за дымившийся ствол, он сказал:

– Итак, я не жду, что кто-нибудь из вас сделает это сразу же, но постарайтесь хотя бы попасть в эту чертову мишень. Кто хочет первым?

Никто не вызвался.

– Как насчет тебя, любитель презервативов?

Класс прыснул со смеху.

Я сделал шаг вперед и поднял револьвер. Мне вдруг стало очень комфортно, и это меня не обрадовало. Инструктор сказал:

– Нет, не так, открой оба глаза. Пригнись. Считай и жми на курок.

Не успел он закончить, как револьвер дернулся в моей руке, сотрясая воздух и что-то внутри меня.

Мишень раскачивалась, пока ворот тащил ее к нам. Шесть отверстий расположились настолько близко друг к другу, что образовали крупную рваную дыру в картоне.

– Он ему яйца отстрелил, – пробормотал кто-то, пораженный.

Я не смотрел в лицо инструктору. Я отвернулся, проверил барабан, поставил револьвер на предохранитель и снял наушники.

– Ты промахнулся, – с торжеством произнес мой начальник.

– Как скажете, сэр.

Я просыпаюсь от внезапного толчка и жду, пока восстановится нормальное сердцебиение. Смотрю на часы – не столько на время, сколько на дату. Я хочу убедиться в том, что не проспал слишком долго и не потерял недопустимо много времени.

Прошло два дня с тех пор, как я пришел в сознание.

У моей кровати сидит человек.

– Меня зовут доктор Уикхэм, – говорит он с улыбкой. – Я невролог.

Он похож на тех врачей, которых показывают в телевизионных шоу.

– Однажды я видел, как вы играли за «Арлекинс» против «Лондон Скоттиш», – говорит он. – В тот год вы попали бы в национальную сборную, если бы не та травма. Я и сам немного играл в регби, хотя и не в основном составе.

– Правда? И на какой позиции?

– Центральным.

Я так и думал. Вероятно, за игру он пару раз касался мяча, а сам до сих пор рассуждает о тех голах, которые мог бы забить.

– Мне принесли результаты рентгена, – говорит он, открывая папку. – Нет никаких следов черепных трещин, аневризмы или кровотечений. – Он поднимает глаза от своих бумажек. – Нужно провести ряд неврологических тестов, чтобы проверить функции вашей памяти. Вам придется ответить на несколько вопросов о перестрелке.

– Я ничего о ней не помню.

– Да, но я хочу, чтобы вы отвечали просто так, даже если это только догадки. Это называется тестом вынужденного выбора. Он заставляет вас рассматривать варианты.

Кажется, я понимаю, чего от меня хотят, но не вижу в этом особого смысла.

– Сколько человек было в лодке?

– Не помню.

Доктор Уикхэм настаивает:

– Вам надо сделать выбор.

– Четверо.

– Было полнолуние?

– Да.

– Лодка называлась «Шармэйн»?

– Нет.

– Сколько у нее было моторов?

– Один.

– Это была краденая лодка?

– Да.

– Мотор работал?

– Нет.

– Вы стояли на якоре или плыли?

– Плыли.

– Вы были вооружены?

– Да.

– Вы стреляли?

– Нет.

Это просто смешно! Какой во всем этом смысл? Я просто отвечаю первое, что приходит в голову.

Внезапно меня осеняет. Они думают, что я симулирую амнезию. Этот тест нужен вовсе не для того, чтобы понять, что я помню, – нет, они проверяют истинность моих симптомов. Они заставляют меня выбирать ответ, чтобы потом подсчитать процент вопросов, на которые я ответил правильно. Если я не притворяюсь, то ответы наугад будут правильными процентов на пятьдесят. Если же результат будет существенно больше или меньше пятидесяти, это может означать, что я пытаюсь повлиять на него, нарочно давая правильные или неправильные ответы.