Эрик Ластбадер - Вторая кожа Страница 3

Вся атмосфера умытой дождем улицы, казалось, была пропитана исходившей от молодежи сексуальностью. Тротуары заполнены толпами людей, иногда выплескивающихся на запруженную машинами проезжую часть. В воздухе висело облако продуктов отработанного дизельного топлива, придающего огням неоновых реклам грязноватый оттенок. В витринах были выставлены образчики наимоднейшей одежды от самых знаменитых модельеров. На взгляд Мика, некоторые из них не были предназначены для человеческого тела.

Они поймали такси и попросили отвезти себя в район храма Асакуса, где находилась вилла Джай. Называлась она Хоан Кьем — Возвращенный Меч, представляла собой строение из бетона и дерева весьма необычной архитектуры и была, по токийским меркам, довольно просторной. Ее холодный, без излишеств, интерьер был декорирован ратановыми циновками темных тонов, как это было принято в лучших сайгонских домах, что давало повод для слухов о том, что Куртцы гораздо больше чувствуют себя дома там, чем в Токио. По ночам комнаты освещались бронзовыми люстрами, а в дневное время — полосками света, проникающими сквозь широкие окна с жалюзи. Из них открывался великолепный вид на стоящий по другую сторону реки футуристический «Золотой огонь». Это была возведенная Филиппом Старком конструкция из черного стекла, нечто вроде стоящего на острие тетраэдра, увенчанного фигурой, отдаленно напоминающей язык пламени и иронически окрещенной токийцами «Золотое дерьмо».

Джай не торопилась открывать дверь, и Мик сделал это вместо нее.

— Я же сказал тебе, что его здесь нет, — произнес он, прошел вперед и, схватив ее за руку, перетащил через порог. — Сейчас я покажу тебе, где это случилось.

— Нет, — закричала она и попыталась вырваться из его рук.

Стоя посреди того, что еще недавно, до раннего утра сегодняшнего дня, было владением Родни Куртца, он насмешливо улыбнулся Джай.

— Но ты ведь хотела этого, разве не так?

Джай угрюмо взглянула на Мика:

— Ты негодяй. Да, я этого хотела.

Мик подошел к зеркальному бару, вынул пару хрустальных бокалов и налил в каждый из них по хорошей порции «Наполеона».

— Негодяй не я, моя дорогая. Негодяем был твой муж Родни. Разве ты этого не помнишь? — Мик чокнулся с женщиной и, отпив глоток, изучающе посмотрел на нее. Джай нравилась ему именно такой — нервничающей и немного неуверенной в себе. Правда, ему нравилось вызывать подобные эмоции у каждого, с кем приходилось иметь дело.

— Я помню все ночи, когда мне приходилось звонить тебе после того, как он избивал и насиловал меня, издевался надо мной.

— Но ты всегда возвращалась, чтобы получить еще.

— Он всегда извинялся. Каялся, как маленький ребенок.

С отвращением вспомнив о том, чем все это кончилось, Мик, однако, не выказал своих чувств.

— И ты все это проглатывала.

— Не все, — сказала Джай с вызовом и, сделав два больших глотка, выпила свой коньяк. Глаза ее увлажнились. — Теперь уже не все. Я сделала свой выбор. Он мертв, и я рада этому.

— Да, вижу, — кивнул Мик. — За наше здоровье, — сказал он и, сделав еще глоток, посмаковал напиток. — В одном старине Родни отказать нельзя — он умел хорошо пожить.

— А теперь, — он поставил бокал и потер руки, — в постель.

Мик обнял Джай и почувствовал, как она обмякла в его объятиях. Он всегда считал себя человеком, обреченным, по выражению Ницше, на победу и соблазнение. Подобно Ницше, который во времена войны был его кумиром, он признавал между мужчиной и женщиной только серьезные отношения, был склонен к самоконтролю и самообману и, как кумиры самого Ницше, Алкивиад и Наполеон, был создан для битвы. Иными словами, он постоянно бросал вызов судьбе.

У поцелуя был вкус жженого сахара, он сорвал с Джай одежду и вдохнул запах ее тела. На женщине, как обычно, не было нижнего белья. Почувствовав руки Мика на своей груди, она издала гортанный стон. Он подхватил ее под ягодицы, и она ногами обхватила его туловище. Пальцы, еще недавно так искусно расправлявшиеся с панцирями креветок, сейчас умело расстегнули пояс брюк и спустили их вниз. Когда он вошел в горячее нутро, ее глаза широко открылись, а потом, когда они начали, медленно закрылись от наслаждения.

«Quidquid lucw fuit, tenebris agit — что начинается на свету, заканчивается в темноте», — подумал Мик, жадно целуя смуглое тело. Это была самая любимая поговорка Ницше, да и самого Мика тоже. Сколько раз в своей жизни он убеждался в ее справедливости.

Он грубо притиснул ее к стене — как раз туда, куда нанес первый удар кинжалом, и самодовольное выражение лица Куртца сменилось изумлением, а потом страхом. Он, истинный ницшеанский сверхчеловек, загнал и прикончил свою добычу — этого арийца.

Теперь Мик уже рычал, рычал не от усилий, а от образов, возникающих в его мозгу. Джай лизнула его в ухо и прильнула к нему еще яростней. Тело Мика работало, а внутри все пело! Куртц должен был быть наказан, ведь он регулярно избивал свою жену. «Можно сделать заключение о существовании возле Солнца бесчисленного количества темных тел — таких, которых мы никогда не увидим», — писал Ницше. Куртц был одним из таких тел. Женившись на Джай, он, очевидно, переступил черту. Чистокровный и гордый ариец, он не смог вынести смены расового окружения, но оставить Джай тоже не мог, потому-то и бил ее, наказывая за свой собственный грех, в совершении которого никак не мог себе признаться.

Джай вот-вот должна была достичь оргазма. Она стонала, глаза ее закатились, живот ходил ходуном, мышцы бедер и ягодиц напряжены, и, как подхваченный смерчем дом, он подошел к своему пику одновременно с обхватившей его шею и невнятно постанывающей, как ребенок в бреду, Джай.

Мик твердо и непоколебимо верил в то, что мораль — это просто обман, облеченный в философские одежды. Даже если бы он не прочитал об этом в «По ту сторону добра и зла», его собственный опыт вьетнамской войны научил бы тому же самому. А так пережитое просто еще раз подтвердило эти слова Ницше. И, как всякого хищника, подумалось Мику, его всегда недопонимали. Что представляет собой мораль, как не лекарство против страсти, попытку ликвидировать ту опасность, которую каждый человек представляет сам для себя?

— Да, — шептала Джай. — О да!

Он стоял, держа ее на весу, легкую как перышко, дрожащую и стонущую, судорожно глотающую воздух, потом начал снова. Вцепившись белыми зубами в нежную плоть плеча, он брал ее — один, два, три раза, — каждый раз кончая при воспоминании о том, как жизнь — жизнь Куртца — покидала тело вместе с вываливающимися внутренностями.

Он открыл глаза. Джай смотрела на него.

— Теперь я свободна, правда?

Он чувствовал на своих бедрах что-то липкое. Это были ее, а может быть, и его выделения.

— Тебе хватит?

— Нет, — крикнула она. — Нет, нет, нет!

Конечно, нет. Это было частью их игры.

Чтобы не потерять эрекцию, он втер в покрасневшую кожу немного кокаина и почувствовал сперва знакомое покалывание, а потом и странное онемение, сквозь которое, как свет маяка сквозь туман, могло проникнуть лишь сексуальное удовлетворение. Потом вошел в нее снова. Джай, которая всегда приходила от него в экстаз, сейчас совершенно обезумела. Собственно говоря, вновь обретенная свобода, как она это назвала, сделала ее совершенно ненасытной, и Мик поблагодарил счастливую звезду, под которой родился, за это вызванное кокаином онемение. Иначе даже он не смог бы выдержать столько.

Он брал ее на принадлежавшем Куртцу таиландской работы обеденном столе из тикового дерева, на письменном столе Куртца, уронив при этом на пол радиотелефон, на исфаханском ковре, гордости Куртца, на постели Куртца и, наконец, в ванной комнате Куртца. А после того, как Джай показалось, что все уже закончилось, он сделал то, чего ему безумно хотелось, — взял ее сзади.

После подобных упражнений ей захотелось спать, но он никак не мог успокоиться. Объяснив это действием кокаина, Мик, закурив сигару, заставил ее вновь одеться. Таким образом, вместо того чтобы скользнуть под прохладные простыни Куртца, они вернулись на мокрые от дождя, ярко освещенные неоновым светом реклам улицы Токио.

Такси, которое он вызвал, уже поджидало их. Только что минула полночь, и они совершили недалекую поездку в торговый район Шибауру. Когда такси выехало на Каиган-дри, Мик попросил шофера остановиться. Он расплатился, они вышли из машины и направились к одной из многочисленных дискотек, которые с начала девяностых годов начали расти здесь как грибы.

Они не прошли еще и квартала, когда позади них из-за угла на Каиган-дри выехал черный «мерседес». Оглянувшись, Мик увидел, что автомобиль устремился в их сторону и даже выскочил на тротуар, пытаясь объехать какую-то пару богемного вида с лунообразными лицами, экстравагантными, багрово-черными вздыбленными прическами а-ля Вуди Вудпеккер и накрашенными черной помадой губами.

— Что это такое? — спросила Джай.