Юрий Никитин - День, когда мы будем вместе Страница 3

И все же милин отказ меня хотя бы краем, а задел. Он заставил каким-то новым взглядом посмотреть на себя, и то, что я увидел, мне мало понравилось. Я увидел плохо подстриженного полупьяного подстарка с пустыми глазами, небритым и припухлым от трехдневного возлияния лицом, не отмеченным ни мыслью, ни волей, лицом отжившим и смертельно уставшим, чьи мышцы сокращались всякий раз, как бы делая ему одолжение. Результатом этой инспекции стало самоубийство джонниного братца, выбросившегося на полном ходу в окно и разбившегося с ужасным звоном о бетонную ферму. Закрывшись с головой простыней, я вознамерился уснуть, а по пробуждении начать новую жизнь, но спустя минут двадцать был поднят румынским таможенником с собакой…

Меня, как и было обещано, встречали. Высокий, прямой человек стоял со скучающим видом в самом начале перрона, подняв над собой табличку с моей фамилией. Увидев объект ожидания метрах в пяти от себя, он разулыбался и шагнул мне навстречу со словами:

– Добре дошли, Тимофей Бенедиктович!

– Не так, чтобы добре, но дошли, – ответил я. – Здравствуйте!

Шутка моя была поощрена кисловатой улыбкой и многократными киваниями головой, хотя «добре дошли» означало по-болгарски не что иное, как «добро пожаловать», однако встречавший меня господин был, видимо, слишком хорошо воспитан, чтобы указать на нелепость моей остроты.

Он деловито освободил меня от спортивной сумки, в которой помимо прочего лежали в полудреме еще четыре джонниных близких родственника, и бодро зашагал к выходу. Через вокзал мы вышли на небольшую площадь и направились к машине, припаркованной невдалеке. Пока он прятал сумку в багажник, я оглянулся и увидел со вкусом отреставрированное здание вокзала с обозначением железнодорожной станции: Ж П тара Варна. Я уже когда-то был на этой самой Ж П тара, но то ли мне тогда завязали глаза перед выходом из поезда, то ли я превратился в полную клячу за эти тридцать лет. Возможно, впрочем, что я был не вполне трезв в тот дождливый сентябрьский день…

Мы добирались минут сорок, и единственным местом, узнанным мною за время поездки, был Дворец спорта, в котором мы смотрели т о г д а с Агнешкой, Лидией, паном Гжегошем и разной прочей братией финал чемпионата Европы по волейболу. Играли, кстати, сборные СССР и Польши, и мы выиграли довольно легко. Нет, успокоил я себя, ты не кляча. Ты повышен в звании до грязного старикашки. Не вполне понятно, правда, почему хорошая девочка Мила меня так назвала, ведь я вел себя вполне пристойно. Вот именно поэтому и назвала, сказал бы сейчас Джонни, апологет горькой правды, но он промолчал, потому что более суток пребывал на дне пластмассового мусорного бака цвета парижской зелени, а, может, уже и на свалке, где нередко заканчивают свой путь иные правдолюбы.

Дорога в основном пролегала вдоль моря, и я вдруг отметил про себя, что впервые созерцание серебристой глади не улучшило моего настроения. Мы познакомились с водителем, и я извинился за сумрачный вид и глупую шутку, отговорившись бессонницей. Он лишь слабо улыбнулся и пожал плечами, из чего я понял, что парень он тертый. Звали его Евгением, и он был болгарином, работал, как выяснилось, в организационно-хозяйственном отделе (обком, подумал я, чистый обком!) и исполнял какую-то должность в автопарке. Мы говорили о погоде, о ценах на бензин, о том, хорошо ли живется болгарам в Евросоюзе… Евгений на всякий вопрос отвечал обстоятельно, помолчав прежде секунд пять. Однажды он и сам разговелся вопросом, поинтересовавшись, бывал ли я раньше в Болгарии. Я ответил, что бывал, давным-давно отдыхал (на этом слове я чуть не поперхнулся – славно я тогда о т д о х н у л!) в международном доме творческих работников. Евгений оживился, отметив радостно, что дом этот и теперь существует, и что от того места, куда мы едем, до него километра полтора, не более. Новость меня взволновала, но обрадовала или огорчила, я сразу не понял.

Этот дом я помнил очень хорошо. Стоило мне прикрыть глаза, как в моем воображении один за другим начинали возникать строения (я жил в старом, приземистом, а Агнешка с Лидией и паном Гжегошем – в «свечке»), затем дорожки, клумбы с розами, бар Пламена у кромки моря с джазом до полуночи, откуда мы иногда перекочевывали вглубь территории к щебетунье Веселине, под крышу, на обогрев после обязательного купания, маленький пляж с желтым ноздрястым песком…

Я мотнул головой, вспугнув видения, и спросил:

– А что это у вашей серьезной организации такое не совсем серьезное название: «Корпорация эльфов»? Эльфы, ведь, – сказочные существа. Вы там что – сказки на ночь рассказываете клиентам?

– Яне знаю, – сказал, подумав, Евгений. – Думаю, сказок там не рассказывают. А вы любите сказки?

– Очень люблю, особенно за такие деньги, которые объявили мне ваши менеджеры, – сказал я, вспомнив п р и б л и з и т е л ь н у ю цифру, названную мне в Москве представителем корпорации. Причем, меня поразила даже не сама цифра, а то, что она приблизительная! – Мы будем проезжать дом творчества или не доедем до него?

– Мы свернем в лесной массив за полтора километра до него, – ответил Евгений.

– Понятно, – сказал я. – Все-таки к эльфам едем.

И дома еще, и в Москве после встречи с представителем компании меня одолевали прямо-таки приступы самобичевания; как я только не обзывал себя, как не уничижал в связи с этими самыми эльфами, пока вдруг не вспомнил, что совсем ничего не знаю о них. После соответствующих изысканий я кое-что узнал, но радости мне это не добавило. Маленький жуликоватый народец, обретавший когда-то в лесах – так представили их миру англичане, и я почему-то сразу им поверил. В общем, я ехал к прохиндеям, для которых самым трудным будет проблема сохранения серьезного вида, когда они будут р а б о т а т ь со мной. Это алкогольная интоксикация, сказал я сам себе. Она, прежде всего, бьет по нервам и несет раздражение. Если бы они были прохиндеями, то запросили бы аванс или даже предоплату, но объявлено было ясно и четко: оплатите, если результат вас удовлетворит. Я сказал, вытерев салфеткой губы после пива: «А что, если I can get по satisfaction?» Мой vis-à-vis, элегантный мужчина примерно одного со мною возраста, определенно посещавший косметический салон не реже двух раз в месяц, усмехнувшись, ответил: «На нет и суда нет. Но я до сих пор не могу понять, как это, по сути, мальчишке, а Мику Джеггеру не было в шестьдесят пятом и двадцати, удалось сформулировать главную всемирную проблему – тотальную неудовлетворенность». Я снова пригубил пиво, снова промокнул губы, а уж потом размазал этого лощеного франта по идеально ровной и гладкой, как его щеки, стене пивбара: «Это ваше «удалось сформулировать» просто гениально, особенно применительно к ранее упомянутому джентльмену в красных гамашах, сэру Мику Джеггеру. Я только хотел сказать, что иной раз бываю весьма привередлив. Кстати, одна маленькая поправка: Джеггеру, когда он записывал «I can get по satisfaction», было больше двадцати. Он был уже совершеннолетним». Мой собеседник внешне легко перенес издевку. «Возможно, – сказал он, коснувшись ухоженного уха. – Все дело в том, что нам требовалось выяснить, располагаете ли вы необходимой суммой. Мы это выяснили, и если вернуться к нашей побочной теме, то вполне got satisfaction». Произнося последнюю фразу, он глядел на меня сквозь прищур своих слегка выпученных глаз цвета малосольных огурцов, видимо, думая при этом, что ловко поставил деревенщину на место…

Водитель мой молча вел машину, и я принялся от нечего делать разглядывать окрестности. Мы только что выехали за город, о чем нам сообщил сине-белый дорожный щит с надписью «Варна», перечерченный красной полосой. Море было справа от меня и много ниже. Слева в горы убегал лес – плотный, темный, хвойно-лиственный. Где-то там, уже невдалеке меня ждали эльфы. Справа побережье было сплошь застроено гостиницами, и в тысячах номерах жили люди, которые наслаждались морем, солнцем и любовью. Им не нужны были эльфы. Эльфы нужны были мне… Вовочка – божий человек, мой самый близкий друг, имевший, однако, дозированную информацию о том, за чем я действительно ехал к эльфам, сказал, прощаясь со мной на вокзале в Астрахани: «Освежишься, наберешься новых впечатлений, погорюешь о былом, а потом напишешь большое, светлое и красивое полотно». Славный парень, этот Вовочка! Полжизни сочиняет «Историю сослагательного наклонения» и каждую неделю берет с меня слово, что я буду ее иллюстрировать. Я это слово охотно даю, потому что ничем не рискую, судя по темпам сочинительства. Впрочем, у Вовочки – божьего человека есть тому оправдание, так как на старости лет он обзавелся дурной привычкой жениться раз в два года. Он, может быть, женился бы и ежегодно, но некоторое время отнимали разводы и собирание манаток. К числу последних, помимо исподнего, выходного костюма, имевшего когда-то цвет, и хорошо разношенной обуви в количестве двух единиц, относилась и стереосистема, настоящая японка, а также большущая коллекция правильного джаза, выпущенного еще в ГДР, где Вовочка в свое время служил, а затем несколько раз бывал в качестве туриста. Всю легальную и нелегальную наличность он оставлял в музыкальных магазинах, и коли бы вы видели, как он нянькается со своими пластинками, то поняли бы, наконец, что такое настоящая нежность. Однажды я сказал ему, что это может раздражать его благоверных вкупе с передвижной выставкой изысканных черно-белых фотографий гениев свинга, би-бопа, кула, блюза и, соответственно, плохо отражаться на супружеских отношениях, на что он лишь пожал плечами и улыбнулся своей неземной улыбкой…