Уоррен Мерфи - Белые рабыни Страница 3

– Хотите, чтобы я кричала? – спросила девушка, когда он приготовился нанести первый удар. По ее произношению Липпинкотт понял, что она американка.

– Да, чтоб кричала. Громко кричала. Если ты не будешь кричать, я буду бить все сильнее и сильнее.

Липпинкотт бил, и девушка кричала после каждого хлесткого удара. Рука с плетью идет назад, затем вперед, удар, и змееподобная плеть заблестела от крови, назад – вперед, назад – вперед, все быстрей и быстрей, пока вопли, свист плети и звук ударов не слились в сплошной крик боли. А потом все кончилось. Джеймс Форсайт Липпинкотт выдохся, и вместе с утолением этой внезапно возникшей странной жажды к нему вернулась способность мыслить. И тогда он испугался.

Он понял теперь, что, несмотря на жестокую боль, девушка кричала как будто по обязанности. Возможно, ее напичкали наркотиками. Ее спина была похожа на сырое мясо.

Что если кто-нибудь фотографировал? Он заявит, что снимки фальшивые. Ведь его слова более весомы, чем слова какого-то ниггера из джунглей. А если министр общественной безопасности узнает, что он использовал его имя? Ну, три, может быть четыре сотни долларов, и проблема решена.

А что если девушка умрет? Двенадцать тысяч долларов. Это меньше, чем он давал каждый год Союзу братства за человеческое достоинство.

Так чего бояться?

– Ты кончил, Липпи? – безучастно спросила рыжеволосая девушка глухим голосом наркоманки. – Если да, то полагается, чтобы ты снял цепи.

– Откуда ты знаешь мое имя? Его знают только в моем социальном кругу.

– Но, Липпи, это же Бусати. Так ты кончил?

– Гм… да, – сказал он, подходя к стене, чтобы получше рассмотреть ее лицо в тусклом свете комнаты. Ей было около двадцати пяти; красивый тонкий нос был сломан несколько дней назад, он распух и посинел. Нижняя губа разорвана и по краям покрыта кровавой коркой.

– Кто ты?

– Не спрашивай. Просто дай мне умереть, Липпи. Мы все умрем.

– Я ведь знаю тебя, не так ли? Ты… ты…

В его памяти всплыли черты, столь искаженные теперь, той девушки, которая когда-то была украшением общества на берегах Чесапикского залива, одна из девушек семьи Форсайтов, их вторая кузина.

– Синтия, что ты здесь делаешь? – спросил он, а затем, вдруг вспомнив, в ужасе произнес: – Мы ведь только что похоронили тебя в Балтиморе.

– Спасайся, Липпи, – простонала она.

Именно это и решил сделать охваченный паникой Липпинкотт. Он живо представил себе, что будет, если Синтия Форсайт каким-то образом вернется в Балтимор и откроет его жуткую тайну. Липпинкотт схватил конец плети и обернул его вокруг шеи девушки.

– Ты дурак, Липпи, ты всегда был дураком, – сказала она, и Джеймс Форсайт Липпинкотт затянул петлю. Он продолжал тянуть за концы петли даже тогда, когда вывалился язык, и выкатились из орбит глаза.

Ожидавший его внизу сержант, понимал, почему Джеймс Форсайт Липпинкотт не хочет выписать чек на требуемую сумму из личной чековой книжки. Да, он доверяет ему и согласен на то, чтобы Липпинкотт вернулся в гостиницу и договорился с Национальным банком Бусати о наличных.

– Мы не беспокоимся, – сказал сержант, – куда вы, собственно говоря, денетесь?

Липпинкотт кивнул, хотя и не был уверен, что правильно уловил смысл сказанного. Он понял только, что ему позволяют заплатить за то, что случилось там, наверху, а это все, что он хотел услышать.

Когда Липпинкотт вернулся в гостиницу, Валла все еще где-то пропадал. Липпинкотт несколько раз позвал его, но тот не появился, и Липпинкотт поклялся, что когда Валла снова покажется ему на глаза, он отлупит его так, что следы этой порки бой будет носить до конца своей жизни.

Вице-президент банка предложил Липпинкотту захватить с собой охрану, так как, по его мнению, намерение прогуляться по Бусати с двенадцатью тысячами долларов было не самым мудрым.

– Это вам не Нью-Йорк, – туманно выразился банкир.

Липпинкотт отказался. И через три квартала пожалел об этом. Его остановил один из военных патрулей, а когда он доставил из кармана удостоверение личности и десятидолларовую банкноту, офицер, должно быть, заметил пачку в кармане, сунул туда руку и вытащил конверт со сто двадцатью стодолларовыми банкнотами.

– Это принадлежит дому с железными воротами, – сказал Липпинкотт в надежде, что это произведет соответствующее впечатление на офицера. Никакого впечатления. Офицер просто перепроверил удостоверение личности Липпинкотта, снова спросил его, действительно ли он Джеймс Форсайт Липпинкотт, после чего затолкал его в «лендровер» и сел за руль.

Выехав из города, они покатили вдоль великой реки Бусати. На Бусати опустилась ночь, а они все катили и катили вдвоем, так как патрульным солдатам было приказано остаться в городе. Они ехали так долго, что, когда, наконец, остановились, Липпинкотт готов был поклясться, что звезды стали ближе. Такими близкими и яркими они были, видимо в те времена, когда человек впервые слез с дерева.

Офицер приказал Липпинкотту выйти из машины.

– Послушайте, вам нет смысла меня убивать, – сказал Липпинкотт. – Я могу дать вам вдвое больше того, что вы у меня взяли.

– Выходи, – сказал офицер.

– Я – личный друг министра общественной безопасности, – сказал Липпинкотт.

– Ты найдешь его за тем толстым деревом, – сказал офицер. – Двигайся!

Липпинкотт, обнаружив, что африканская ночь довольно холодна, а на душе у него еще холоднее, направился к высокому широкоствольному дереву, которое высилось как островерхая гора на бусатийской равнине.

– Эй! – крикнул он, но не получил ответа. Его локоть коснулся чего-то, свисающего с дерева. Он оглянулся. Это был сапог. В сапоге была нога, а выше ноги было тело. По бокам болтались руки черного цвета. Тело было неподвижно и пахло испражнениями. Оно было в офицерской форме. Липпинкотт отступил назад, чтобы отделаться от запаха и получше разглядеть лицо. Свет фонаря внезапно осветил его. Это был министр общественной безопасности. Из его головы торчало копье. Он был пригвожден им к дереву.

– Привет Липпи! – сказал кто-то с американским акцентом.

– Что? – изумленно выдохнул Липпинкотт.

– Привет, Липпи. Ну-ка, сядь на корточки. Нет-нет, подними задницу с земли. На корточки, как раб, ожидающий своего хозяина. Вот теперь правильно. А теперь, Липпи, если будешь хорошо себя вести, сможешь перед смертью задать мне один вопрос.

Свет фонаря погас, и теперь голос шел как бы из африканской темноты. Липпинкотт старательно вглядывался в темноту, но не мог разглядеть говорившего.

– Послушайте, – сказал он в темноту, – я не знаю кто вы, но я могу сделать вас богатым. Поздравляю, вы так напугали меня, что я чуть не наложил в штаны. Так сколько?

– У меня уже есть то, что мне надо, Липли.

– Кто вы?

– Это и есть твой один вопрос?

– Нет, мой один вопрос другой: что вы хотите?

– Хорошо, Липпи, я отвечу на него. Я хочу отомстить за свой народ. Я хочу, чтобы меня приняли в доме моего отца.

– Я куплю дом вашего отца. Сколько он стоит?

– Ах, Липпи, Липпи, глупый ты, Липпи!

– Послушайте, я хочу жить, – сказал Липпинкотт, стараясь удержать опускающийся на пятки зад. – Я так унижаюсь перед вами. Так сколько вам дать за мою жизнь?

– Нисколько. И плевал я на твое унижение. Я тебе не какой-нибудь гарлемский чистильщик обуви, называющий себя Абдуллой Бабуль Амиром. А самоунижение еще никому не приносило пользы.

– Вы белый? Я вас не вижу.

– Нет, Липпи, я – черный. Африканец. Тебя это удивляет?

– Нет. Многие блестящие умы в мире – черные.

– Будь у тебя хоть какой-то шанс, ты бы взбесился, услышав от кого-нибудь такую чушь, – сказал голос. – Мне-то лучше знать. Я знаю каждого из вас – Липпинкоттов и Форсайтов. Среди вас нет ни одного, кто не был бы расистом.

– Так что же вы хотите? – спросил Липпинкотт. – Что вам надо?

Было ясно, что этот человек сохранял его жизнь для какой-то своей цели. Тишина. Вдалеке взвыла гиена. И ни львов, ни машин, ни людей.

– Я могу добиться для вас признания Америки, – сказал Липпинкотт. – Моя семья может это устроить.

– Кто такая Америка, чтобы признавать или не признавать меня?

– Так чего же вы хотите?

– Кое-какую информацию.

– Если вы меня убьете, вы ее не получите.

– А я сначала получу ее, а потом убью тебя. Существует много способов умереть, и некоторые из них не так уж плохи.

Липпинкотт не сомневался в намерениях этого человека, и, как многие из тех, кто страшится смотреть смерти в лицо, попытался успокоить себя маленькой ложью. Он сказал себе, что его пощадят, если он скажет этому человеку правду.

– Ведь это не министр общественной безопасности рассказал тебе о том доме, не так ли?

– Нет, не он, – сказал Липпинкотт, вспоминая снова об ужасном трупе, болтающемся на дереве рядом с его головой. – Мне рассказал о нем мой бой Валла.

– Неважно, министр все равно должен был умереть, – сказал голос. – В отличие от большинства членов правительства, он не разделял мой взгляд на вещи. Ладно, как мне известно, ты собирал сведения о кораблях работорговцев и о начале работорговли в Штатах. Была такая плантация Батлера, на которую у тебя до сих пор сохранились документы, не так ли?