Халльгрим Хельгасон - Советы по домоводству для наемного убийцы Страница 3

Проверяю пульс. На нуле.

Только сейчас — во жуть-то — до меня доходит, что мой клиент № 67 — священник. Его шею обрамляет белый пасторский воротничок. Черная рубашка, черный пиджак, черное пальто. Белая кожа. Я обыскиваю его карманы в поисках билета, паспорта и бумажника — эврика! Токсичный Игорь стал преподобным Дэвидом Френдли. Родился в Вене, штат Вирджиния, 8 ноября 1965 года. О'кей. Я не возражаю. Американцем я еще ни разу не был. Куда он летит? На билете значится Рейкьявик. Вроде как Европа. Не без труда стаскиваю с толстяка пальто и пиджак, потом начинаю расстегивать рубашку. Лысина у меня опять в испарине, и дышу, как паровоз. Услышав, как кто-то вошел в туалет, я замираю и стараюсь не пыхтеть громче, чем журчит его струя. За грохотом сливного бачка следует ровный гул электросушилки.

Как только дорога расчищается, я выхожу из-под сени джейэфкейских[6] струй — возродившийся в вере христианин с накрахмаленным нимбом вокруг шеи и новой миссией: гейт № 2.

Глава 3. Самолетом в Исландию

Охренеть. Я лечу над северной Атлантикой со скоростью звука, и при этом душа усопшего меня нагнала. Я ужом верчусь в тесном кресле у иллюминатора в окружении сплошных блондинок и вкрадчивых мужчин. Боль в ногах адская. Не иначе как у мистера Френдли есть в раю высокие покровители: целый сонм ангелов тычет в меня своими острыми ноготками и душит пастырским воротничком.

Святой отец — что может быть хуже?

Однажды во время войны мне приказали охранять церковь в деревеньке неподалеку от Книна. Сербы хранили там снаряды, перед тем как мы установили контроль над этим районом. Туманным воскресным утром словно из-под земли вырос мудаковатый деревенский священник, пожелавший провести там мессу. Я сказал „нет“. В церковь вход всем заказан. Это был старик с седой бородой и седыми волосами в ушах. Он больше смахивал на монаха, чем на священника. На лице печать безмятежной усталости. Смотреть в его глаза было все равно что заглянуть в загробный мир: два мертвых озера в вечнозеленом лесу. Казалось, он уже не жилец и все ему до фени. Как если бы его жену и дочек изнасиловали у него на глазах, а затем порезали на куски или что-то в этом роде. Не говоря ни слова, он направился мимо меня к дверям. Я рванул к нему и закричал на чистом хорватском, что вход в церковь для всех закрыт.

— ДЛЯ ВСЕХ, МАТЬ ТВОЮ ТАК! — проорал я в его волосатое ухо.

Он на секунду прикрыл веки, затем шагнул к двери. Я попробовал оттолкнуть его винтовкой, но у меня не очень вышло. Не хотелось мочить старика, без пяти минут Духа человеческого, если не хуже. В чистейшей тишине воскресного утра он достал здоровенный ключ и отпер деревянную дверь. За четыре года войны я застрелил больше людей, чем у меня предков в роду, но сейчас я дрожал, как те самокрутки, что мне предстояло вскоре выкурить. Что за черт? Меня сделал восьмидесятилетний безоружный монах! Как такое могло случиться? И когда он вошел в церковь, я окончательно потерял голову и выстрелил ему в спину. Он рухнул на пол с раскинутыми руками, зеркальное отражение парня, висящего в этой позе на противоположной стене.

Я закрыл дверь и, привалившись к ней спиной, осел на землю. У меня могли бы потечь слезы, но война их давно осушила. Поэтому я просто сидел с окаменевшим лицом и костерил все подряд: мою страну, его страну, нашу страну и эту блядскую войну. Я выкурил сигарет двадцать. Мое воскресенье в преисподней. Хоть я и убил святого человека, моя реакция на это удивила меня самого до крайности. Мне и раньше приходилось убивать стариков, однажды вроде даже женщину, но при этом я никогда не страдал от морального похмелья. А тут на мои плечи легли тонны груза — кажется, сама эта церковь. Я чувствовал, как у меня режутся рога, а сзади отрастает хвост, мешая мне нормально сидеть.

А потом у меня поехала крыша. Мне стало мерещиться, будто звук от моего выстрела разрастается в пустой деревенской церкви, заполняет ее всю и поднимается до самой звонницы. Я даже услышал, как бронзовый колокол резонирует от гнева. И мою черепушку тоже распирал тяжелый чугунный гуд. Ничего не соображая, я принялся палить по этому чертову колоколу, как какой-нибудь псих по разбегающимся курам в плохом вестерне. А тот стонал в тумане, точно рожающая баба.

После того как я всадил в колокол полтора десятка патронов, раздалась совсем другая стрельба. Я тут же распластался в мокрой траве. Пули свистели над головой так, словно все черти разом открыли пальбу. Через мгновение повылетали стекла, а затем сама церковь взлетела на воздух в столбе желтого пламени. По спине забарабанили падающие осколки, как будто массажист прошелся по ней железными пальцами, какой-то обломок шандарахнул по моей каске. Я почти потерял сознание.

Убивший церковника будет погребен под развалинами церкви.

С тех пор моя нога не ступала в храм. Не один месяц мою юную, но уже искореженную душу терзал образ восьмидесятилетнего Иисуса, ничком распятого на каменном полу. Каждую ночь я загонял в него здоровенные железные гвозди, в спину, в сердце, а затем он взрывался, окрашивая весь мир в багрянец.

В самолете на большом экране показывают сериал „Сайнфелд“. Нас возвращают во времена дурацких стрижек. Сам Сайнфелд типичный американец. Занятный, но без чувства меры. Пошловат, как сто лопат. Одет безвкусно, шутки безвкусные. В этом весь Сайнфелд. Нам бы что-нибудь поизящнее.

Рядом со мной какой-то тип читает очередной ужастик про мафию (ну сколько еще томов можно написать о сицилийских отморозках?). То и дело он цедит „да“ или „нет“ пожилому джентльмену, сидящему у прохода и глотающему таблетки из специальной коробочки. Видимо, таблетки развязывают язык, потому что он не дает соседу читать, задавая тому элементарные вопросы с каким-то немыслимым акцентом. Выясняется, что этот говорун — исландец, а читатель — баскетболист, родившийся и выросший в Бойсе, штат Айдахо, а сейчас переезжающий на правах свободного агента в „Шнифель стикхольмерс“ или что-то в этом роде — скромную команду в исландской баскетбольной лиге.

Ах да. Забыл сказать. Во время рейса компании „Айслендэйр“ Нью-Йорк — Рейкьявик курить запрещено. Этим меня сразу обрадовали у гейта № 2. Мое изгнание сделало разворот на север. На экране то и дело, оставив в покое Сайнфелда с его стрижкой, показывают наш маршрут: красный самолет размером с Великобританию медленно ползет вверх через Атлантику мимо чего-то белого, вроде как Гренландии, если верить комментарию из кабины пилота. Исландия, с другой стороны, выглядит довольно зеленой. Пожилой сосед, мистер Умник, в течение десяти минут объясняет свою теорию возникшей путаницы. Когда норвежские викинги открыли Исландию за сколько-то там лет до 1000 года, они обнаружили на этой земле ирландских монахов, которые уже успели ее назвать Исланд, то есть Земля Христова, так как Христос на их языке звучал как Ису. Но викинги восприняли на слух Исланд как Айсланд[7]. Чему я только рад. В противном случае я бы сейчас летел в Христландию.

— О'кей. Здорово. А как насчет Гренландии? — поинтересовался баскетболист.

— Первопоселенцы, решив оставить Исландию исключительно для себя, назвали другой остров Гренландией[8], с тем чтобы следующая волна эмигрантов двинула туда. Многие считают, что это был первый пиар-ход в истории человечества. В сущности, должно быть наоборот. Гренландию следовало назвать Исландией, а Исландию Гренландией.

Класс. Я лечу под псевдонимом в страну под псевдонимом. Уже неплохо. Кое-что о ней я слышал. Приятель Дикана смотался туда однажды ради сделки „пушки за полушки“. Ночи там светлые, а девки длинные, сказал он. Или наоборот? Это маленький остров (вообще говоря, он в два раза больше, чем моя Хорватия) в северной Атлантике. Рейсовые рекламные журналы радуют глаз лунными ландшафтами и жизнерадостными лицами. Мшистыми скалами и ворсистыми свитерами. Авторы утверждают, что Исландия страна молодая, горячая и сейсмически активная — трясет их там чуть не каждый день, и тогда из земли бьют гейзеры и разливается горячая лава. Интересно, за каким чертом потащился в такую даль преподобный Дэвид Френдли? То бишь я. Пора уже мне начать мыслить, как священник.

Благослови Господь меня, грешного.

Я все пытаюсь пристроить свои ноющие конечности. Стюардессы демонстрируют свои изящные аэровоздушные фигуры и говорят по-английски с завидным апломбом. Светлые девицы, длинные ночи. Да, именно так. Похоже, исландский типаж — нечто среднее между Джулией Стайлз и Вирджинией Мэдсен[9]. Широкие лица, впалые щеки. Холодные глаза, прохладные губы. Одна из них подает мне поднос с едой, сопроводив это улыбкой, как бы говорящей: „Вы просто душка“. Это мой пасторский воротничок. Я уже не мужчина. Я священник.