Некросоциум - Lars Gert Страница 3

Да, этот некогда весьма практичный, экономный мужчина теперь не пропускал ни одного аукциона, дабы приобрести эти антикварные, раритетные вещи и предметы, потому что в обычных бутиках купить их было просто невозможно. Если же врач не находил искомое на аукционе, то брал номера и обзванивал коллекционеров. Он не доедал, но покупал желаемое; он не досыпал, но добивался требуемого. Он вёл себя так, словно кто-то запустил волчок времени в обратном направлении, и волчок этот — бедный доктор Вронг.

Леди Каприза смотрела на всё это помешательство, но что-то предпринять (и уж тем более категорично помешать) увы, не могла.

У профессора бывали периоды озарения — те самые моменты, когда он чётко понимал, что что-то не в порядке, что он поступает неправильно; большую же часть времени это был человек, одержимый бредовыми идеями — будто в него вселился тот инопланетянин с Сатурна, что отправляет ему «письма» при выключенном компьютере.

Однажды в доме пропала вся пища — это доктор Вронг понял сразу, ибо леди Каприза за целый день так и не притронулась к еде. Учёному бы впору забить тревогу, но другое его «я» отговорило от таких действий — сверх того, профессору понравилось и это! Теперь он скупал в магазинах исключительно просроченные продукты — что не могло не насторожить даже самых равнодушных продавцов.

Определённые органы отреагировали немедленно. Обнаружив в доме у доктора Вронга вонь и смрад, его принудили в обязательном порядке пройти экспертизу психотерапевта и на совесть прибраться в доме.

— Соседи ведь жалуются, — отдавая честь, сказал человек в форме и при исполнении, — Вроде уважаемый человек, а…

Покачав головой, офицер удалился, а профессора будто осенило.

Он с торжественным видом проследовал в подвал, где хранил старый «Кавасаки». Открутив у мотоцикла колесо с шиною на нём, он приварил посередине большущий шип — прямо в центр диска, к которому сходились все спицы. Затем, положив колесо на землю, небрежный, переставший следить за собой мужчина с немытыми, до плеч волосами стал расстёгивать засаленную рубаху с одной лишь целью — возлечь телом на этот шип так, чтобы он проткнул сердце насквозь и избавил от всех мучений и страданий.

— Не могу больше, — прохрипел он, начав «восхождение», — словно мной завладело нечто; мой разум уже не подчиняется мне. Я сам боюсь натворить глупостей больше, нежели уже свершил прежде.

Лицо безумца повернулось к леди Капризе, которая сидела поодаль и явно нервничала, взирая на всё это богопротивное зрелище. Она бы заплакала, если бы могла.

— Прости меня и ты, — обратился к ней человек, некогда — профессор, а ныне — безработный, — похоже, ты единственная, кому не всё равно, что происходит со мною. Однако то, что я делаю сейчас, я делаю и ради тебя: со мною таким ты обречена на голод и смерть. Мне очень приятно, что ты рядом в трудную минуту…

Целеустремлённо, инициативно доктор Вронг довёл своё чёрное дело до конца, возлёгши на колёсный шип. В ту же секунду, в то же мгновение он будто бы провалился в какое-то небытие, и сном это назвать было сложно — какое-то пограничное состояние между реальностью и дремотой, реальностью и сном, реальностью и смертью. Один его глаз спал; другой, не закрывшись, пронзал пространство и время, пытаясь познать тайну мироздания, блуждая в лабиринтах прошлого, настоящего и будущего. Профессор плутал среди собственных дум, упираясь лбом в непроницаемые стены непостигаемых для простого смертного секретов.

Потом доктор Вронг каким-то образом восстал из мёртвых, очутившись где-то на проезжей части далеко от своего дома. Вот, в него стреляет некто из крупнокалиберного огнестрельного оружия, и пуля проходит насквозь, продырявив его бренное тело. Однако профессор не почувствовал боли, но с любопытством стал рассматривать место ранения — а это был район брюшной полости, из которого почему-то даже не капала кровь (хотя должна была струиться ручьём).

Неожиданно для себя учёный оказался дома, в окружении леди Капризы, однако счастье продлилось недолго.

Стук в дверь, а на пороге — «сын», хотя детей у доктора сроду не было; более того, он всю жизнь посвятил науке, и никогда ни с кем не встречался. «Сын» обнял отца, точно он ему действительно родной, а сам в это время нанёс кухонным ножом удар между рёбер. И вот, улепётывает профессор из собственного дома, держась за бок, и сил у него всё меньше для беготни галопом. Он перешёл на рысь, потом — на шаг и даже хромоту. «Сын» же в это время уселся в любимое кресло профессора и, вытащив восковую куклу, так похожую на самого «отца», начал вершить своё гнусное издевательство, беспардонное надругательство, укол за уколом протыкая фигурку, обезображивая её.

«Мне бы сейчас хоть какой-нибудь наркотик, чтобы забыться», — хрипел обессиленный доктор Вронг, постепенно оседая на землю и страдая от отдышки.

Никто не подошёл утешить, поддержать, помочь; ни единая душа не откликнулась, не сжалилась над доктором. А у него теперь ныл и левый бок — так капризничала селезёнка на непредусмотренный бег; сказались возраст и плохая физическая подготовка, хотя вредные привычки отсутствовали как таковые.

«Ты что?! Какие ещё наркотики?», — набросились на доктора стыд и совесть. — «Не пробовал ранее — не стоит и начинать! Ты же прекрасно знаешь, что хорош лишь первый раз, а после — зависимость со всеми вытекающими последствиями… Да и леди Каприза не одобрит!».

В эту славную минуту просветления, в минуту озарения взяв себя в руки, доктор Вронг принял решение навести в доме порядок и очистить его от всюду лежащих экскрементов, испражнений и фекалий, уже засохших и переставших источать злосмрадие — всё это добро можно по выгодной цене продать неприхотливым китайцам, которые используют их в качестве навоза и удобрений. Но на полпути генеральная уборка застопорилась, потому что профессор, ежесекундно чувствуя сверхприсутствие, всё больше подпадал под влияние сущности с Сатурна. Учёный не видел и не слышал ни этого инопланетянина, ни его НЛО, но письма на пустой, безжизненный экран приходили к нему вновь и вновь.

Очередная некрограмма2 не заставила себя долго ждать и гласила: «На современном этапе развития человечества люди стали бояться тишины; доходит до того, что им всё равно, что гудит под ухом, будь то естественный или искусственный шум. Индустриализация, глобализация проехались по люду, как катком по асфальту. Но ты, но ты, но ты — ты ведь другой, да? Тебе ведь