Анатолий Ковалев - Иначе не выжить Страница 30

– Ты вспомнил, что тебе шепнул на ухо мэр? – воспрянул ото сна «отец».

– Да. Ничего существенного. Что-то типа: «Держись, Бонапарт!» – соврал Саня и почему-то уставился на даму, с которой любезничал его зам.

Он видел эту женщину впервые. Она ему показалась совсем юной. Такие не часто бывают у них в клубе. Ее светло-желтые волосы падали на плечи в виде тонко сплетенных узбекских косичек, статную, красивую фигуру облегало узкое ярко-бирюзовое платье. «Надо будет завтра расспросить бородатого кобеля об этой девице», – наметил он себе и подумал, что еще неделю назад ему было бы все равно, возле кого крутит хвостом его зам.

Дама тоже взглянула на Шаталина, и несколько секунд они смотрели друг на друга, не отрываясь, потом она улыбнулась и повернула голову к Мише.

– Знаешь, Саня, – снова очнулся Георгий Михайлович, – моя старуха в последнее время говорит умные вещи.

– Например? – еле оторвал глаза от девицы Александр.

– Говорит, что пора сохатому на покой. Дело говорит, Саня. В этом году мне исполнится шестьдесят. Одно только ей, дуре, невдомек: у нас не провожают на заслуженный отдых, а сразу отправляют к праотцам. А к праотцам вроде бы пока рано. Вот незадача!

Шаталин поежился от этих слов. Он понимал, что «отец» не со всяким стал бы так откровенничать, но лучше бы он выбрал не его. Кого-нибудь другого.

Девица в бирюзовом платье поднялась и надменной походкой проследовала к выходу. Бородач устремился за ней, но вскоре вернулся назад, и на его пасмурном лице можно было прочесть отказ, чему Саня в душе порадовался.

– Конечно, всякое бывает в жизни, – продолжал рассуждать Георгий Михайлович, – можно купить домик на каком-нибудь островке в океане, куда нашим засранцам накладно будет ехать, чтобы замочить старика, но пойми, мальчик мой, я тут провел половину жизни, лучшую половину. Вот незадача, вздохнул он. – Старухе разве это объяснишь? Что она понимает в наших волчьих законах?

– Мне этот разговор кажется преждевременным, – вставил наконец Шаталин, потому что уже пора было что-нибудь вставить из его канцелярского лексикона.

– Не пугай меня, мальчик, такими словами. В жизни ничего не бывает преждевременным. Все, что ни случается, все ко времени, к своему времени. Это я сейчас стал таким мудрым, рассудительным, а в молодости натворил не меньше твоего. Отмотал, правда, три срока, но разве это наказание? – Он тихо рассмеялся, по-прежнему не открывая глаз. – О Господи! Вот и я туда же!

Преступление и наказание – любимая погремушка демагогов разных сортов. И никто из них не знал истинной цены ни тому, ни другому. Один только Федор Михайлович…

– Кто это? – не постеснялся спросить парень.

– Вот как? – Босс скорчил гримасу удивления на своем запрокинутом лице и вдруг зычно рассмеялся, так что все вокруг затихли и пальцы джаз-пианиста свело судорогой. – Это брат мой, Саня! Брат по камере! – И когда опять закрутилась рулетка, пианист пришел в себя, а крупье зажонглировал колодой, «отец» оторвал голову от спинки кресла, нагнулся к Александру и прошептал тихонько на ухо, будто выдавал тайну, за которую мог жестоко поплатиться:

– Когда попадешь в камеру – не за решетку, а в камеру, в свою собственную камеру, а я знаю, ты туда обязательно попадешь, дай Бог, чтобы ты там был не один…

…Серебристый «крайслер» резко затормозил у ворот. Остов недостроенной часовни мрачно чернел на фоне просветленного неба. Рядом с часовней стояла «тойота» или «вольво», без разницы. Сзади, кажется, вынырнул «джип» или «ниссан» – это тоже не имело никакого значения. Саня спешил. Его тянуло к ней. Тянуло, как тогда, в первые солдатские будни, пока он еще ничего не знал об измене. «Не правда! Не правда! – спорил он с самим собой всю дорогу. – Она – мой подарок! Подарок судьбы!»

Он вошел в дом осторожно, на цыпочках. Сегодня он будет с ней ласков, не то что вчера. Он не потревожит ее сна, просто тихо ляжет рядом, и все. Она ведь тоже заботилась о его сне, даже выключила звук в телевизоре. Он теперь будет делать все, чтобы расположить ее к себе. Он простит ей все, даже если это она пристукнула Серегу и хотела пристукнуть его. Люда – дочь Овчинникова? Ха!

Это он тоже простит. Он великодушен!

Саня прошмыгнул в ванную. Включил душ. Он любит стоять под теплыми струями. Под ними хорошо думается. Его больше не гнетет то, что предал «отца».

Лось сам почувствовал, что ему пора уходить. Он хочет только спокойной старости. Саня не против. Пусть живет со своей мудрой старухой. Шаталин великодушен! А вот великодушны ли остальные – это вопрос. Мэр – тряпка, марионетка. У него кишка тонка, чтобы взяться за такое! Возьмется тот, кто дергает мэра за ниточки!..

Саня вдруг рассмеялся сам над собой. Здесь-то, в ванной, под теплыми струями душа, чего скрывать? Тот, кто! Ему ли не знать – кто? Ведь после убийства Овчинникова кресло председателя райисполкома занял нынешний мэр.

Человек, во всем и всегда потакавший Кар-пиди. Три года назад Поликарп вкладывал средства в его предвыборную кампанию. Поликарп из кожи вон лезет, чтобы всех прибрать к рукам! Медленно, но верно он идет к своей цели. Подливает масла в огонь во время раздора между конкурирующими кланами. Окольными путями проталкивает своих людей в чужие организации. Его бывший боевик Пит Криворотый становится боссом. И сейчас он поставил на него, на великодушного Шаталина, не случайно. Вот почему Карпиди так легко, без ревности отпустил его к Лосю пять лет назад. Поликарп ждал момента, чтобы предъявить свой счет. Ну уж дудки! Не для того он ушел от гробовщика, чтобы снова оказаться под его крышей, которая сильно смахивает на крышку гроба!

Он выключил душ. Вытерся полотенцем и, обернув вокруг, закрепил его на талии – ляжет к ней голым, а там видно будет. Проходя мимо кухни, на спинке стула заметил свой черный халат. Значит, она там, наверху, тоже без фигового листочка спит! От этой мысли колени задрожали и ноги стали совсем ватные.

Он тихо поднялся по лестнице, открыл дверь в спальню. Спит еще круче сурка, даже дыхания не слышно! В спальне хоть глаз выколи! Завесила окна шторами. Он никогда этого не делает – можно спровоцировать приступ. Хватит на сегодня одного приступа!

Саня ощупью добрался до кровати, сбросил полотенце и осторожно залез под одеяло. В тот же миг он почувствовал мертвецкий холод постели. Глаза, привыкшие к темноте, не увидели головы на соседней подушке. И дыхания девушки он не слышал с тех пор, как очутился в спальне. Она мертва! От этой мысли волосы зашевелились на макушке. Он лег в постель с трупом!

Он вскочил как ошпаренный и врубил свет. Вздох облегчения вырвался у него из груди. В спальне никого не было.

– Люда! – позвал Шаталин. Никто не откликнулся. Он спустился вниз.

– Люда! – крикнул уже громче.

Он стоял, растерянный и абсолютно голый, посреди гостиной и выкрикивал ее имя, и даже не ее – как звали гостью, Саня так и не узнал.

В дверь позвонили.

– Щас!

Он бросился на кухню за халатом. Заметил на столе записку, но читать было некогда.

На пороге стоял один из охранников, кажется, тот, с которым он расплачивался. Они все на одну рожу!

– Она уехала, – сообщил охранник.

– На чем?

– На автобусе.

– В котором часу?

– Примерно минут через сорок после вашего ухода.

– В чем она была?

– Не понял…

– Во что одета?! – сорвался на крик Шаталин.

– Обыкновенно. Юбка, блузка… «Обыкновенно! Обыкновенно! Все обыкновенно!» – стенал кто-то незнакомый у него внутри.

– В руках она что-нибудь несла? – продолжал он допрос.

– Сумочка дамская вроде была…

– Свободен! – приказал ему Саня и хлопнул дверью у него перед носом.

Он снова поднялся наверх, сбросил с кровати подушки.

– Сука! Пистолет унесла!

В два прыжка вернулся в гостиную. На столе красовался письменный прибор, подарок мэра. Припомнились слова Лося насчет передатчика.

– Слушайте, слушайте, гады, как я здесь беснуюсь! – прокричал он над письменным прибором и ударил кулаком по столу.

Ее записка лежала на кухне, он боялся к ней прикасаться. Может, порвать не читая? Он схватил листок и смял его в кулаке. Потом все-таки развернул. Буквы прыгали перед глазами. Он ничего не мог разобрать. Залез в холодильник. Откупорил бутылку пива. Сел. Залпом выпил больше половины. Немного успокоился. Вытер ладонью лицо.

"Это глупо – оставлять тебе записку, образец моего почерка. Так же глупо оставлять сотни, тысячи отпечатков моих пальцев в твоем доме. Ты, наверно, уже понял, что я не подарок. Я ждала более скорой развязки, но она не наступила. Я пришла к тебе с умыслом, ухожу – в смятении. Прощай, дяденька.

Считай, что я тебе приснилась.

Люда, если ты не против".

Записка оказалась на полу.

Пит незамедлительно выехал на место преступления.

Значит, на самом деле воняло трупом! Ну и нюх у старика! Почему-то его больше всего волновало то, что он не унюхал вчера покойника. Криворотый даже расстроился.