Юрий Костин - Убить Горби Страница 30

«Как-то это дико звучит – убить Горбачева», – подумалось ему.

– Михаил Сергеевич, коньячку не желаете? – поинтересовался Олег.

– Выпьем, – бодро ответствовал президент. – Вообще-то я это дело не очень уважаю, но зябко…

Через пять минут лед растаял. Устроившись на стволе поваленного дерева, двое мужчин пили отборный армянский коньяк из алюминиевых кружек. Олег купил бутылку «Арарата» в «Елисеевском» перед самой командировкой. Думал отметить выполнение задания. Каким бы оно в итоге ни оказалось.

Конечно, он не забыл строгие инструкции, но не стал лишать себя чудесной возможности побеседовать с Самим.

«Ладно, – рассудил Олег, – такой шанс бывает один раз в жизни – сидеть с ним на бревне, коньяк пить и задавать ему вопросы».

Кашлянув, Олег поставил кружку на землю.

– Михаил Сергеевич…

– Да?

– Можно задать вам вопрос?

– А тебе разрешено со мной разговаривать?

– Михаил Сергеевич, – Олег пожал плечами. – Скажите, как получилось, что вот это все: земля, на которой мы сидим, страна наша со всеми ее ресурсами, мощью… Как все оказалась в таком положении?

– В каком положении? – Горбачев вздохнул. – Впрочем, знаю, капитан, о чем ты… Кстати, тебя как зовут?

– Олег.

– Олег, тебе сколько лет? Впрочем, видно итак, что я тебе в отцы гожусь. Знаю, что во всех грехах обвиняют Горбачева. Разубеждать не буду – бесполезно. Я ведь и анекдоты все слышал, которые про меня рассказывают: и последний – про портреты Брежнева в медалях, а Горбачева – в талонах на продукты. Вот ты сам… Ты посмотри на меня и спроси себя – хочет Горбачев СССР развалить? Это я-то! А кто Союзный договор отстаивал до последнего!? Пятнадцатого числа был текст опубликован в печати, согласованный всеми! Конечно, обидно, что мы одни во всем мире живем, как в каменном веке, инициативы нет, свободными сами быть не хотим! Что в Москве сейчас творится, знаешь? Сейчас их день… Давно, давно они этого хотели. Еще с восемьдесят шестого года видел, что они все тормозят, реформ не принимают, лишь бы еще лет пять – десять просидеть на своих дачах, ничего не меняя, кроме красных дорожек. Номенклатура. Жуткое дело, сынок, жуткое. Я это хочу здесь откровенно сказать, между нами: номенклатура – вот враг. Она ни черта не поддается реформированию, ей с самого начала все не нравилось: отчитываться перед людьми, гласность, чтобы люди знали, что они там делают. Я против них пошел, оттого и проиграл. Или… почти проиграл. Не знаю. Но надо бороться! Если враг не сдается… – Горбачев вдруг осекся, повернулся к Олегу.

«Какое у него усталое лицо», – подумал Олег.

Горбачев несколько секунд смотрел на Олега пристально, потом отвернулся.

– Ты, капитан, не думай ни о чем, выполняй приказ. Ты выбрал правильную дорогу, по ней и иди, не сворачивая. Присягу не нарушай, и все будет у тебя хорошо.

– Извините, Михаил Сергеевич, – окончательно осмелев, Олег решился-таки дать совет самому президенту. – Твердая рука нужна, не привык народ к демократии. И еще, простите за откровенность, но надо было вам больше доверять чекистам и таким генералам, как Степанов. Тогда не случилось бы всей этой беды. Сила за тем, кого мы поддерживаем. Мне так кажется.

Горбачев усмехнулся.

– Сынок, ты… доставь меня в Москву. А там уж, если твоей душе угодно, кладите все голову на плаху под вашу любимую твердую руку. Добровольно… Вы ж ничего не знаете, как все было, как все есть на самом деле. А я знаю.

Мне в Москву надо. Иначе случится беда, – прошептал он, поднимаясь с бревна. – Я поспал бы полчасика.

– Понял вас. – Олег поднялся с бревна. – Ложитесь в палатку, пожалуйста. Я подежурю. Вы только не обращайте внимания, если где-то через полчаса услышите шум и песни. К нам сейчас гости присоединятся.

– Какие еще гости? – Горбачев встрепенулся.

– Туристы и туристочки.

– Зачем?

– Это все наши люди, специально подготовленные. Двое мужчин, путешествующие в эти дни дикарями, могут у кого-нибудь вызвать подозрение…

– Особенно, если один из них – Горбачев, – пошутил президент. – К чему такие сложности?

– Михаил Сергеевич, специфика работы. Инструкции, приказ.

Видимо президент ждал более подробного отчета. Но не дождался.

– Представляете, Олег, – он усмехнулся. – Неуютно как-то, что мы под открытым небом. Забора, опять же, нет… Да, привыкли. А что делать? Гардарика, однако.

– Извините?

– Гардарика – страна городов. Скандинавы так называли древнюю Русь, потому что у нас не то что деревни, даже дворы забором издавна огораживали. Вот им и казалось, что у нас городов великое множество. Спокойной ночи.

– Михаил Сергеевич, отдыхайте. Все будет хорошо. Не волнуйтесь.

– А я и не волнуюсь.

Горбачев забрался в спальный мешок. Он храбрился, но тревога не покидала, а ситуация, в которой он оказался, была до того необычна, что он начал воспринимать события как часть игры.

«Обещали, что вывезут спецбортом, – вспоминал он. – Что-то, видать, случилось».

Засыпая, Горбачев подумал, что завтра, с восходом солнца, эта игра, наконец, закончится, и жизнь вновь потечет вдоль привычных берегов. И тогда, усвоив полученный в эти тревожные дни урок, он пойдет правильной дорогой. Станет принимать твердые и однозначные решения, и уже никому не под силу будет остановить его. А еще что он уже много лет не общался с простым народом. Этот бесхитростный паренек говорил ему в лицо то, о чем боялись открыто сообщить приближенные, чего избегали обсуждать с ним простые люди на многочисленных встречах «на местах», где он только и слышал, что «Правильно, Михалсергеич! да «Спасибо, Михалсергеич». А ведь именно этот молодой чекист сейчас был в ответе за его безопасность, наверное, готов был за него умереть…

«Где ж теперь все мои друзья-соратники? Отсиживаются? Спрятались? Испугались? А разве я не испугался бы на их месте? – подумал Горбачев. – Эх… лишь бы только с моими все было нормально».

Лежа в простой палатке на берегу Черного моря, первое лицо страны, за жизнь и безопасность которого в настоящий момент нельзя было дать и ломаного пятачка, не побоялся признаться себе, что все эти годы вынужденных реформ на самом деле боялся услышать правду…

Но было здесь и еще кое-что.

Он, считавшийся повсеместно первым истинно демократическим лидером КПСС, частенько вел себя как плохой, недобрый барин. Это он-то!

Горбачев вспомнил один случай… Так, вроде ничего особенного. Дело было здесь же, в Крыму, год назад, во время отпуска. Он возвращался с пляжа, в шортах, в майке с короткими рукавами, а навстречу ему по «президентской тропе» шли то ли электрики, то ли сантехники. Вот так запросто. В тот день он в сильных выражениях отчитал начальника охраны Медведева за то, что тот допустил подобное. Горбачев поморщился, припоминая, как в конце своей тирады выдвинул заслуженному офицеру госбезопасности отдающий истерикой ультиматум:

– Если подобное повторится, я эту дачу немедленно покину!

Медведев тогда просто промолчал. Но обиду наверняка затаил. Конечно, непривычно было получать нагоняй на пустом месте от слывшего демократом президента.

А может, не в демократизме дело, а в том, что его не свойственная многим товарищам мягкость была лишь признаком слабости характера? Горбачев действительно порой тяготился своей излишней покладистостью. И тогда становился суровым и вел себя неестественно.

Но сегодняшней теплой крымской ночью обстановка раскрепощала, давала шанс побыть собой, и президент с легкостью, давно уже позабытой, спустился с небес на землю и отчего-то стал вспоминать случаи, когда вел себя некорректно с людьми. А ведь среди них было столько замечательных профи! Взять хотя бы переводчика Суходрева… Руки ему не подал, не поблагодарил за блестящую работу в Рейкьявике. Мало, мало внимания – таким людям, надо бы побольше! Никак нельзя беспечно сеять вокруг себя обиду и неприязнь. Потому что все к тебе вернется, дай только срок.

«Да, круто мы завернули… А что люди? Жили бы себе как жили… Да и дальше все было бы как прежде, не случись очередной засухи, голода или войны. Собрались бы тогда снова всем миром, сплотились вокруг чего-нибудь или кого-нибудь, да и победили бы ценою жертв и нечеловеческих усилий. У нас на Руси испокон веку все случается вопреки общественным законам, поскольку живем не по плану, а на авось. Это уже после, когда все произошло, посыпаем голову пеплом, отыскиваем героев и тех, на кого можно свалить вину за ситуации, давшие героям возможность проявить свой героизм.

Как все началось? Что будут рассказывать про мое время через двадцать лет? Никогда не сумеют восстановить истинную картину событий. Всей правды о прошлом человеку при жизни знать не дано. И дело не только в том, что переписывание истории есть важнейший элемент манипулирования сознанием и борьбы за политическое влияние в современном мире. Каждый из нас склонен интерпретировать прошедшие события своей жизни в угоду собственным интересам, в соответствии с твердостью памяти и даже под влиянием настроения или самочувствия».