Андреас Эшбах - Идеальная копия: второе творение Страница 30

Коридор заканчивался темно-зеленой широкой дверью, табличка на которой гласила: «Лаборатория диагностики человека». В углу стояла широкая кушетка, окруженная всякими медицинскими приспособлениями, остальная часть комнаты представляла собой нечто среднее между кабинетом врача и библиотекой. Рядом со стеллажом, заставленным папками и книгами с цветными корешками, стоял холодильник, через прозрачную дверцу которого можно было видеть множество подставок с аккуратными маленькими пробирками. На длинных сверкающих белых столах громоздились мониторы компьютеров, увесистые измерительные приборы, производившие впечатление самодельных, путаница из стеклянных пробирок, колб и коробочек, напоминающие миниатюрные микроволновые печи. Повсюду валялись бумаги, папки и компакт-диски. Между двумя столами находилось электронное приспособление, которое на первый взгляд можно было принять за спроектированную профессиональными дизайнерами посудомоечную машину, но рядом с большой кнопкой включения была надпись: «Измеритель ДНК».

Навстречу им поднялись мужчина и две женщины в лабораторных халатах, еще один лысый мужчина постарше – судя по всему, юрист – сидел в вертящемся кресле, молодой полицейский в униформе тут же вскочил, когда они вошли. И только пятый из присутствующих, не подходящий к обстановке ни по одежде, ни по внешнему виду, просто остался сидеть. Это был загорелый человек с окладистой взъерошенной бородой, и походил он на искателя приключений, только что прибывшего из сафари.

Им оказался тот самый журналист, который разговаривал с Вольфгангом, представившись Томмазо Конти.

– Привет, Вольфганг, – сказал он.

Потом он внимательно изучил всех, его взгляд перескакивал с одного лица на другое, пока не остановился на одном из них. Его голос задрожал, когда он сказал:

– Здравствуй, мама.

Юлия Ведеберг широко распахнула глаза и воскликнула:

– Иоганнес!

А доктор Ричард Ведеберг упал в обморок.

– Все это нельзя не признать крайне необычным, – заметил комиссар Нольтин, наморщив лоб, но в целом оставаясь абсолютно невозмутимым.

Пока отца оттащили на кушетку и приставили к нему для охраны молодого полицейского, Вольфганг, сбивчиво и отвлекаясь на вопросы комиссара, объяснил, что произошло. Во всем была виновата фотография.

– До сегодняшнего дня я смотрел только на мужчину, и все спрашивал себя, кто бы это мог быть. Поскольку я был, конечно же, уверен, что мальчик на снимке – это я. Только потом, когда выяснилось, что на фотографии засняты профессор Тессари и мой брат, мне пришло в голову приглядеться повнимательнее. – Он сунул фотографию под нос комиссару. – Обратите внимание на руку, которой он держит виолончель. Видите шрам в форме зигзага? Я уже как-то видел этот шрам, – он указал на левую руку журналиста, – вот.

– Это правда, – переспросил комиссар Нольтинг, – вы его брат?

– Да, – сказал бородач, – мое настоящее имя – Иоганнес Дорн.

– И откуда вы появились так внезапно?

– У меня небольшой офис недалеко отсюда. Я там и живу, когда приезжаю в Берлин.

– Я так понимаю, вы часто бываете в Берлине?

– Журналистов всегда магически тянет к столицам.

С кушетки раздался слабый стон. Отец Вольфганга приходил в себя.

– Лежите, не вставайте, – приказал ему один из людей в белых халатах и взял его руку, чтобы измерить пульс.

Мать сидела в вертящемся кресле, которое любезно уступил ей юрист, белая как мел, под наблюдением другого врача.

– Иоганнес, – тихо спросила она, – как могло так случиться, что ты не умер?

– Я как раз хотел спросить то же самое, – кивнул Нольтинг и скрестил руки. – По нашим базам, вы умерли уже семнадцать лет назад. Утонули в Сицилии.

Журналист кивнул:

– Иоганнес Дорн был мертв. До сегодняшнего дня. До того момента, как мне позвонил Вольфганг, который сам обо всем догадался. До этого звонка существовал только Томмазо Конти.

– Не припоминаю, чтобы такое одобрялось нашим законодательством, – откуда-то с заднего плана пробурчал юрист.

Иоганнес понял и сам, что без дополнительных разъяснений ему не обойтись, набрал поглубже воздуха и продолжил:

– В тот день я вышел на берег довольно далеко от того места, где плавал. Сначала я прятался в пещере. Пару дней спустя я оказался у одного крестьянина, сначала как помощник по хозяйству, а затем… – было видно, что он колеблется, – перед тем как продолжать, я просил бы вас дать мне обещание, что для тех, кто помог мне в трудную минуту, это не будет иметь неприятных последствий.

Нольтинг вопросительно посмотрел на юриста, который неодобрительно покачивал головой, но в конце концов кивнул с выражением: «я снимаю с себя всякую ответственность».

– Заметано, – сказал комиссар.

– Спасибо. Синьор Марио Конти и его жена – это самые добрые и отзывчивые люди, которых мне когда-либо приходилось встречать, и мне не хотелось бы, чтобы по моей вине у них начались неприятности. Без лишних слов они поняли, что со мной случилось, – впрочем, мне тогда было бы трудно рассказать им многое, я ведь только начинал учить итальянский. Иоганнес Дорн стал Томмазо Конти без особого вмешательства местных властей. На Сицилии такие вещи до сих пор не представляют больших трудностей. Томмазо Конти закончил школу, учился журналистике в Неаполе и объездил весь мир по своему итальянскому паспорту, как я всегда мечтал. – Он показал свою правую руку, на безымянном пальце которой сияло тонкое золотое кольцо. – Уже четыре года, как я женат. Мы живем недалеко от Рима.

Его мать слышала этот рассказ со все возрастающим удивлением, недоуменно покачивая головой.

– У меня все это просто в голове не укладывается. Иоганнес?! Как ты мог так с нами поступить, ведь все это время мы считали тебя мертвым? Ты можешь хотя бы представить себе, как я страдала все это время? А теперь ты просто стоишь здесь… Я даже не знаю, что сказать. Я не могу поверить в то, что ты воспользовался этим несчастным случаем для того, чтобы сбежать от нас.

– Да, я понимаю, – грустно кивнул Иоганнес. – Только дело в том, – было видно, как он колеблется, – что это не был несчастный случай.

Глава 16

Рассказывая свою историю, Иоганнес опустил голову и все время вертел обручальное кольцо.

– Я никогда еще никому этого не рассказывал, даже собственной. Конечно, странно рассказывать это сейчас, после стольких лет молчания. Но мне кажется, что настал момент, когда сделать это необходимо.

Он посмотрел вверх, кивнул и снова опустил глаза, сосредоточившись на кольце на своем пальце.

– Это случилось на берегу к югу от Валетто. Тамошние бухты на картах не указаны, но местные знают их, и знают, какое опасное там течение. Опаснее всего на краю узкого полуострова, выступающего прямо в Средиземное море, в народе его прозвали il lingua di diavolo, в переводе с итальянского «чертов язык». Именно туда я отправился на прогулку с отцом. Я хотел сказать ему, что решил покончить с уроками по виолончели и после окончания школы заняться журналистикой. Был уже вечер, и на улице постепенно темнело, вокруг не было ни единой души. Мы были совсем одни и, как всегда, поссорились. Я не сомневался, что так оно и будет, но я твердо решил на этот раз настоять на своем. Я даже представить себе не мог, во что выльется эта ссора…

Он посмотрел вниз и тяжело вздохнул. Но затем встряхнул головой, сглотнул и закрыл руками лицо.

– Он был так разъярен, я никогда в жизни не видел его таким. Он страшно кричал, ругался, угрожал мне… А я отвечал только «нет». Я сказал ему, что пусть делает, что хочет, а я все равно стану журналистом. И тогда он ударил меня.

Иоганнес устремил свой взгляд вдаль.

– Знаете, что самое странное? Всегда, когда моя жизнь висела на волоске, когда мне было страшно, когда на Кавказе я попал в перестрелку между повстанцами и правительственными войсками или когда в Колумбии я оказался в доме наркобарона и мне показалось, что он решил меня прикончить, я всегда вспоминал тот вечер и говорил себе, что самое худшее в моей жизни уже произошло. Не может случиться ничего хуже, чем это. Когда родной отец бил меня так, как будто он решил убить меня.

Комиссар Нольтинг нетерпеливо кивнул:

– Рассказывайте, пожалуйста, по порядку.

Для Иоганнеса, казалось, не составляло большого труда восстановить в памяти последовательность тех давних событий.

– Он бил меня как одержимый, – продолжил он. Его голос дрожал, как будто он Бел свой рассказ из самых глубин своей души. – Я попытался бежать. Но он поймал меня, колотил, а потом отбросил на камни последним сильным ударом. Я помню дикую боль в своей грудной клетке, а затем… Я не знаю, что точно случилось. Но я думаю, что я ненадолго умер.

– Ненадолго умер? – переспросил комиссар, подняв бровь. – Такое даже с моей профессией нечасто услышишь.

Иоганнес даже не слышал его, сосредоточившись на своих ладонях.