Полина Дашкова - Золотой песок Страница 31

Впрочем, ничего шоколадного и медового не было в ее взгляде. Она редко улыбалась, и лицо ее казалось слишком строгим для молодой красивой женщины, у которой все в порядке.

На самом деле, Ника родилась с такими глазами. И в пять лет, и в пятнадцать у нее был взгляд сорокалетней женщины, грустный, бесстрашный, всепонимающий.

– У этого ребенка невозможные глаза, – сказал Сергей Александрович Елагин, когда впервые увидел свою дочь, недельного младенца. Он побаивался младенцев. Не знал, как притронуться, как взять на руки. Девочка казалась ему такой хрупкой и беззащитной, а собственные руки такими грубыми и неловкими, что Сергей Александрович только смотрел на ребенка. Любовался. Пытался угадать, что там происходит в новорожденной таинственной душе, как преломляется мир этим странным взглядом. Елагин даже стихотворение написал о том, что глазами детей глядят на людей ангелы. Впрочем, в ангелов он не верил. Это был просто поэтический образ.

Только через месяц он решился взять дочь на руки. Его попросил об этом корреспондент популярного молодежного журнала. Это так трогательно – известный поэт, киносценарист с семейством. Жена, молодая, очень красивая киноактриса Виктория Рогова, и крошечная девочка, младенец во фланелевом чепчике, с огромными, невозможными глазами.

На черно-белом снимке Виктория Рогова улыбалась своей знаменитой загадочной улыбкой. Сергей Елагин устремил насмешливый взгляд куда-то вдаль, держал ребенка неловко, на вытянутых руках, как бы отстраняя от себя. Крошечная Вероника смотрела прямо в объектив. Многие потом говорили, разглядывая фотографию в журнале, что таких огромных, таких печальных глаз вовсе не бывает у младенцев.

Семейный портрет вышел действительно трогательным. Позже журнальный фотограф даже отправил снимок на фотоконкурс и получил третье место.

Оттого, что держали ее неудобно, неловко, Ника заплакала.

– Все? – спросил поэт-киносценарист. – Я могу ее положить?

– Да, конечно, – ответили ему.

Он отдал ребенка Виктории, она положила маленькую Нику в кроватку. Ника заплакала еще жалобней Виктория сказала ей: «Ш-ш!» Все ушли на кухню пить чай, сухое вино и до рассвета говорить о кино, о поэзии.

Когда девочка плакала слишком громко, Сергей вскакивал, хватался за голову и кричал:

– Сделай что-нибудь, чтобы она не орала! Невозможно работать!

– Что я могу? Ну что я могу? У самой в ушах звенит! – кричала в ответ Виктория, ожесточенно хлопала дверцей холодильника, гремела ложкой в кастрюле, размешивая комкастую молочную смесь, относила теплую бутылку в комнату и совала Нике в рот резиновую соску. Ника жадно пила искусственное молоко и засыпала.

Шел шестьдесят первый год. Елагин был одним из живых символов того странного, короткого периода, который принято называть оттепелью. Каждая подборка его стихотворений становилась событием. Фильмы, снятые по его сценариям, имели колоссальный успех.

Елагин писал мало. Но разве важно количество написанного, если речь идет о гении? В том, что Сергей Елагин – гений, никто не сомневался. У него были все повадки гения – сложный характер, рассеянность, непредсказуемость, приступы тяжелой хандры, творческие кризисы, искания, метания, беспорядочные связи, ночные попойки на славных московских кухнях рядом с именем Сергея Елагина всегда звучало красивое и загадочное словосочетание «трагедия художника». Сергей Александрович трагически женился на хорошенькой, талантливой актрисе Виктории Роговой, которая была, конечно, ему не парой. Говорили, что она для него слишком примитивна.

Сергей Александрович получил двухкомнатную квартиру от Союза кинематографистов, причем не в панельной «хрущобе» где-нибудь в Черемушках, а в добротном доме послевоенной постройки, в самом центре Москвы. Но и в этом был отчетливо виден мрачный трагический отблеск. Гения заедал быт. Разве дело художника клеить обои, вешать книжные полки и покупать кухонный гарнитур?

Сергея Александровича печатали в самых модных журналах того времени, в «Юности» и в «Новом мире». Стоило ему черкнуть пару четверостиший, и они моментально появлялись на журнальных страницах. Это тоже было по-своему трагично, ибо настоящий гений должен оставаться непризнанным и гонимым.

Душа гения металась, и вместе с ней металось по чужим койкам крепкое, жадное тело. Совсем не оставалось времени и сил на творчество. Начинался очередной роман, и это мешало работать. Кончался роман, и это мешало вдвойне. Примитивная Виктория его не понимала и билась в ревнивой истерике. Ну как же можно творить в таких условиях?

Один только вид ее кукольного личика, звук ее высокого, чуть надтреснутого голоса мешал Елагину сосредоточиться.

Виктория довольно часто уезжала на съемки. Сергей оставался один и так хотел есть, что не мог написать ни строчки. Приходила какая-нибудь молодая хорошенькая поклонница, приносила и готовила еду. Он наедался, его клонило в сон, и капризное вдохновение улетало прочь.

Рождение ребенка оказалось для обоих досадным недоразумением. Нику никто не ждал. У Виктории сорвались съемки. Слишком поздно узнала она о своей беременности. На главную роль взяли другую актрису Сергей был занят трагедией своей мятущейся души. Какой ребенок? Зачем? Почему?

Имелись, конечно, бабушки и дедушки. Но они были людьми молодыми, энергичными и уходить на пенсию, чтобы возиться с маленькой Никой, не собирались. К тому же отношения между родственниками сложились невозможные. Никто ни с кем не разговаривал годами, все захлебывались взаимными претензиями. Творческие метания Сергея Елагина были жерновами, которые перемалывали в пыль все, в том числе и родственные связи.

В год Нику отдали в ясли, на пятидневку. Потом в детский сад, тоже на пятидневку. На все лето отправляли на дачу с детским садом.

– Все на правый бок! Руки под щеку! Ника Елагина могла спать только на животе.

– Елагина! Ляжь на правый бок!

– Не ляжь, а ляг, – бормотала Ника в подушку.

– Ах ты, сопля зеленая! Ляжь как положено, тебе говорят!

Ника забивалась с головой под одеяло. Одеяло сдергивали. Нику ставили в угол. Чтобы знала, как со старшими разговаривать. А то ишь, умная нашлась! Уставится своими глазищами и смотрит. Не ребенок, а наказание.

– Всем построиться парами! Не отставать! Ника Елагина не могла шагать в строю. Она отставала или забегала вперед. Ей не нравилось держаться за потную ладошку товарища.

– Елагина! Встань в строй! Что тебе, особое приглашение?

Ей не надо было особого приглашения. Ей хотелось только одного: чтобы не кричали и оставили в покое.

– Хором, все вместе поем песню! Дружно, три-че-уре, запевай! Елагина, почему ты не поешь? Она не могла петь хором. Не могла – и все.

– На горшок и спать! Все сели на горшки! Елагина!..

У нее не получалось по команде, вместе со всеми.

Потом, в тихий час, вылезала в окошко. Если ловили – ставили в угол до полдника. Чтобы знала. А то ишь, умная!

Однажды она потихоньку пролезла сквозь дырку в заборе. Ей показалось, что где-то там, в ячменном поле, между высокими колосьями, мелькнула светлая голова ее мамы. Она бросилась бежать босиком по влажной колючей земле, продираясь сквозь гигантские колосья, как сквозь джунгли. Она бежала, ничего не видя перед собой, кроме прекрасного улыбающегося лица, самого любимого на свете. Ну конечно, мама приехала, чтобы забрать Нику домой, в Москву.

– Ты что, девочка? – удивленно отстраняясь от незнакомого четырехлетнего ребенка, спросила чужая светловолосая женщина, которая шла по тропинке через поле по каким-то своим делам и вовсе не была похожа на знаменитую актрису Викторию Рогову.

Виктория в это время снималась у известного кинорежиссера в фильме, который до сих пор довольно часто показывают по телевизору. Фильм отличный. Глубокий, тонкий. Любовная драма из жизни молодых геологов.

Съемки проходили на Урале, и, конечно, актриса Рогова, занятая в главной роли, никак не могла приехать к своей четырехлетней дочке в подмосковный Детский сад.

К семи годам, к первому классу, Ника была настолько самостоятельна, что совсем не мешала родителям, не требовала внимания. Сама могла сходить в магазин, приготовить простую еду – пельмени или макароны. Потом на всю жизнь у нее осталось отвращение к пельменям и макаронам, к вареному тесту.

Если родители не были в ссоре, в доме каждый вечер собирались гости и сидели на кухне до утра. Нику никто не гнал спать. Она садилась в уголок и слушала взрослые разговоры. Папа читал стихи. Коротенькие простые, не больше трех четверостиший. И потом в прокуренном воздухе тесной кухни шелестело таинственное слово «гениально!». Пели песни под гитару. Папины глаза блестели, если песня была на его стихи. Ника засыпала сидя. Обычно кто-то из гостей замечал это раньше, чем родители. Чужие руки относили ее в кровать, укладывали, гладили по голове. Мама с папой продолжали сидеть на кухне.