Франк Тилье - Монреальский синдром Страница 31

— Только не он… не Клод… такой тихий, такой мирный старик…

Взгляд у Людовика был пустой. Он ощупью добрался до окна с небьющимися стеклами, повернулся спиной к Люси, но ей было видно отражение. Людовик плакал.

— Даю тебе слово, что мы найдем преступников. И разберемся в том, что случилось.

Она еще некоторое время просидела в палате психиатрического отделения, рассказывая о начале следствия. Рассказала даже о том, что кто-то обыскивал дом Сенешаля, перерыл его коллекцию фильмов: Людовику надо было знать всю правду.

— Я чувствую себя таким одиноким, Люси…

— Доктора тебе помогут.

— Да плевать мне на докторов, я не о них! — Он вздохнул. — Почему у нас не сладилось, как ты думаешь?

— Ты не виноват! Это из-за меня: со мной никогда ни у кого не ладится.

— Почему?

— Потому что меня всегда, рано или поздно, приходится спрашивать «почему?»

Ей было не по себе, жара действовала на нервы… и еще эти химические запахи…

— Человек, с которым я смогу жить, должен будет принимать меня такой, какая я есть здесь и сейчас, а не начинать то и дело копаться в моем прошлом, будто оно — самое важное, или допытываться то об одном, то о другом… Я работаю в полиции, потому что я работаю в полиции, вот и все, с этим и надо считаться. А прошлого уже нет, оно похоронено, ясно?

Людовик пожал плечами:

— Ладно, иди… У тебя, наверное, куча дел.

— Я еще приду.

— Придешь, конечно.

Он так и стоял, прижавшись лбом к стеклу. Люси печально вышла.

На улице она с удовольствием вдохнула полной грудью. Она злилась на себя за то, что была с Людовиком такой жесткой, но тут все дело в пережитых раньше, до него, страданиях. Уж слишком грубо бросил ее и девочек человек, которого она впервые в жизни полюбила по-настоящему.

К концу дня она добралась наконец до территориального управления судебной полиции, которое находилось в сотне метров от центра города на бульваре Свободы. Здесь шел быстрый обмен информацией с центральной, парижской службой, с руанскими коллегами, с оперативниками Лилля. Сейчас, когда вовсю используются мобильные телефоны и электронная почта, все это стало куда проще. Пройдет совсем немного времени — и данные занесут в компьютерные файлы, доступные каждому офицеру, после чего все их можно будет сопоставить, появится некоторая определенность, а может быть, и вполне достоверная информация. Удача просто должна быть на стороне сил правопорядка.

Люси вошла в кабинет начальника. У Кашмарека сидел лейтенант Маделен. Честолюбивый юнец лет, самое большее, двадцати пяти, тоном отличника докладывал шефу о результатах вскрытия Клода Пуанье. Тройной перелом подъязычной кости свидетельствовал об удушении, а локализация обозначавших скопление крови там, где тело давило на землю, синюшных пятен в районе дельтовидной мышцы и левого бедра доказывала, что Пуанье умер, лежа на боку. Прежде чем убийцы его повесили, труп валялся на полу добрых полчаса.

Кашмарек допил кофе — в эту жарищу он заправлялся кофеином, как другие — чистой водой.

— Полчаса… За это время они перемотали на начало бобину с фильмом и обшарили дом жертвы в поисках реквизита для своей постановки. Завидное хладнокровие у этих убийц.

Люси позволила себе вмешаться:

— Стало быть, Пуанье был не повешен, а задушен.

Майор взял со стола фотографию комнаты в доме Пуанье и указал на участок пола в углу.

— Да, и произошло это вот здесь. На полу были обнаружены капли крови — возможно, при удушении у жертвы пошла кровь из носа. Что еще показало вскрытие?

Маделен сверился со своими записями.

— Грудь резали ножом, какое было лезвие — значения не имеет, важно, что оружие — режущее, вот это точно. Вылущивание глазных яблок, по мнению судмедэксперта, было произведено… в высшей степени профессионально. Читаю: в роговице, прозрачной части наружной оболочки глаза, проделали круглое отверстие, сквозь которое были отсечены и удалены глазные мышцы, затем зрительный нерв, и после этого изъято глазное яблоко целиком. В общем, почти точь-в-точь — хирургическая операция.

Майор согласился, что в общем — да, похоже:

— И это хорошо согласуется с данными, которые уже начинают приходить из Руана. Верхушки черепов у пяти граваншонских трупов были отпилены медицинской пилой и тоже вполне профессионально… То есть подтверждается гипотеза о том, что убийцами были одни и те же люди. Продолжайте, Маделен.

— Что касается остального… Много специальных терминов, но ничего вполне определенного. Образцы тканей отправлены токсикологам — на всякий случай. Лично я сомневаюсь, что Пуанье еще и накачали наркотиками.

— Так. Ладно, почитаем акты экспертизы. Я жду международного, сводного отчета, бельгийским властям послан документ о необходимости провести обыск у Шпильмана. Конечно, там у нас нет никакой возможности действовать, мы можем только наблюдать, но это лучше, чем ничего. Что еще… Хм… Сейчас пробиваются все номера, имеющие отношение к канадскому телефону, который получили от тебя, Энебель: надо убедиться, что твой монреальский аноним действительно недосягаем.

Кашмарек обхватил голову руками и, уставившись в свои сделанные маркером на теперь уже отнюдь не белоснежной доске записи, тяжело вздохнул. Какой-то лабиринт из стрелок, поди в них разберись.

— Маделен, составь-ка мне список номеров, которые Пуанье набирал сам или с которых ему звонили за последние сутки его жизни. А ты, Энебель, посмотришь, что еще можно вытащить из имеющихся вещдоков. Криминалисты сделали увеличение кадров с кусочков пленки, которые убийца вставил жертве в пустые орбиты глаз. Поинтересуйся, что они там еще нарыли: может быть, отпечатки пальцев, какие-то косвенные улики… Потом расскажешь. Я пойду пообщаюсь с парнями, которые опрашивали соседей, вдруг у них есть какие-то новые сведения. А вечером мы соберем все, что нароем, ну и… и там будет видно. Сейчас мне нужны конкретные факты, нужно то, что можно пощупать, без этого не начнешь думать, а пока строить гипотезы попросту не на чем.

20

Образы Каира у Шарко множились и менялись, как отблески света на поверхности нильской воды. Водитель, прирожденный таксист — такие называют себя osta bil-fitra, — немного говорил по-французски. Они проехали по тесным улочкам, и парижанину открылся мир простых египтян, так на улице и живущих — шумно и беззаботно. Поводом к общению здесь могло стать все что угодно. Мясники резали на тротуаре мясо, хозяйки тут же чистили овощи, даже хлебом торговали, раскладывая его прямо на земле. А когда посреди беспорядочного уличного движения комиссар вдруг увидел мерное, в ритме исполненной достоинства и благородства походки ее обладателя, колыхание хлопчатобумажной галабеи,[13] ему показалось, что он передвигается по живой картине и что его эта живая картина затягивает. И ощутил в раскаленных улицах, в блещущих красотой мечетях дыхание ислама. И понял, что отсутствие центральной крыши у средневековой каирской мечети, кажущейся небольшой, но вмещающей несколько тысяч молящихся, — это глаз, открытый в небо, к единственному Богу. «Нет Бога, кроме Аллаха…»

Потом стал вырисовываться Каир коптский. Тот, где молодые люди, обутые в простые кожаные сандалии, не выпрашивают у туриста монетку или авторучку, но предлагают образки Девы Марии. Тот, стены которого заставляют вспомнить античный Рим, тот, где все кажется сошедшим с пергаментных страниц старинной Библии… Тихие, мирные улочки цвета охры, улочки, покой которых нарушает лишь шорох песчинок, принесенных жарким дыханием хамсина. В самом центре, в самом сердце самого перенаселенного города Африки Шарко обрел наконец душевный покой. Почувствовал, что в целом мире нет, кроме него, никого. Здесь ему открылась вся двойственность египетской столицы.

Он рассчитался с водителем — совершенно невероятным типом, битком набитым анекдотами, — и позвонил Леклерку, чтобы рассказать о том, что удалось узнать к этому часу. А в ответ услышал о смерти старика-реставратора и о краже бобины. Во Франции дело двигалось явно быстрее, чем тут, правда, совсем не в том направлении, в каком ему хотелось бы. Следствие принимало апокалипсический масштаб, трупы множились, а тайна становилась только глубже.

У церкви Святой Варвары его ждала Нахед, весьма элегантная в тонком плиссированном платье пастельных оттенков. Наверное, из льна. Молодая женщина вроде бы сильно накрасила глаза, на плечи ее, словно накидка, спускался платок из легкой ткани. Шарко подошел и спросил, указывая на церковь:

— Именно об этом «сердце города» вы говорили тогда в машине?

— А такое сердце вам нравится?

— Оно меня удивляет…

Нахед улыбнулась, открыв великолепные зубы. Шарко должен был признать, что любой мужчина жаждал бы заблудиться с нею в лабиринтах Каира, и сам он в этот вечер не составляет исключения.