Джон Гришем - Камера Страница 31

– Он в состоянии сделать это и без нас.

– Так и выйдет. Помяни мое слово, Адам: за час до исполнения приговора губернатор соберет пресс-конференцию, либо здесь, либо у себя, чтобы перед десятками телекамер отказать преступнику в милосердии. И в глазах подонка будут блестеть слезы!

– Но поговорить с ним все-таки стоит.

– Отлично. Иди, говори. Как только за тобой захлопнется дверь, в силу вступит второй пункт нашего соглашения, и от Макаллистера ты прямиком направишься в Чикаго.

– Он может проникнуться ко мне симпатией.

– Он полюбит тебя. Еще бы, внук Сэма Кэйхолла. Какая захватывающая история! Новые репортеры, новые интервью. О, он будет очень рад такому знакомству. Черт побери, ты же поможешь его переизбранию!

Адам пометил что-то в блокноте и попробовал сменить трудную тему:

– Кто научил тебя так писать?

– Твои учителя. Отошедшие в мир иной достопочтенные судьи. Ловкие крючкотворы. Лицемерные профессора. Я читал ту же дрянь, что и ты – в своих университетах.

– У тебя недурно выходит. – Адам тряхнул листом.

– Благодарю.

– Похоже, ты обзавелся здесь небольшой практикой?

– Практикой! Что такое практика? Почему юристы практикуют? Почему они не могут просто работать? Водопроводчики тоже практикуют? Вместе с продавцами? Нет, они работают. Но адвокаты – упаси Господь. Это каста особая, вот они – практикуют. Можно подумать, они действительно знают, что делают.

– Тебе хоть кто-нибудь нравится, Сэм?

– Дурацкий вопрос.

– Почему дурацкий?

– Потому что ты сидишь по другую сторону стены. Через полчаса ты поднимешься и выйдешь. Вечером закажешь ужин в уютном ресторанчике, а потом уляжешься в мягкую постель. На твоей стороне иная жизнь. Я же здесь стал животным. Я живу в клетке. Законы штата Миссисипи отпустили мне ровно четыре недели. В таких условиях трудно любить людей, малыш. Поэтому я и назвал твой вопрос дурацким.

– Выходит, до прибытия в Парчман ты любил кого-то? Сэм выдохнул густое облако дыма.

– Еще один дурацкий вопрос.

– Почему?

– Не важно, советник. Ты юрист, а не психиатр.

– Я твой внук, значит, могу задавать деду вопросы о его прошлом.

– Задавай. Но, боюсь, какие-то останутся без ответов.

– Опять – почему?

– Прошлого не вернешь, мой мальчик. Мы не можем переделать того, что уже сделано. Да и объяснить тоже.

– Однако у меня нет прошлого.

– Счастливчик.

– Не уверен.

– Слушай, если ты рассчитывал найти во мне археолога, то ты здорово ошибся.

– О'кей. С кем же мне еще поговорить?

– Не знаю. Для меня это все не важно.

– Это важно для меня.

– Честно говоря, в данный момент ты меня не интересуешь. Хочешь – верь, хочешь – нет, но сейчас меня волнует собственное будущее. Часы тикают, и с каждой минутой все громче. Я слышу их отсчет, он вселяет в меня тревогу. Что мне дела до проблем других людей?

– Почему ты вступил в Клан?

– Потому что в нем состоял мой отец.

– Почему он вошел в Клан?

– Потому что там уже был его отец.

– Не слабо. Три поколения.

– Четыре. В годы Гражданской войны полковник Джейкоб Кэйхолл сражался плечом к плечу с Натаном Бедфордом Форрестом[9]. По семейному преданию, старина Джейкоб являлся одним из первых членов Клана.

– И ты им гордишься?

– Это вопрос?

– Да.

– Дело не в гордости. – Сэм кивнул на соглашение. – Подписываешь?

– Подписываю.

– Так давай же.

На последней странице Адам расписался и протянул документ Кэйхоллу.

– Мы затронули весьма конфиденциальную сферу, – сказал тот. – Будучи моим адвокатом, ты никому не скажешь лишнего слова.

– Я соблюдаю правила профессиональной этики. Рядом с именем внука Сэм поставил свое.

– Когда же ты превратился в Холла?

– За месяц до своего четвертого дня рождения. Не я один – вся семья. Сам я этого, конечно, не помню.

– С чего он решил стать Холлом? Почему не сжег мосты, не сделался каким-нибудь Миллером или Грином?

– Это вопрос?

– Нет.

– Он же отправился в бега, Сэм. Думаю, четырех поколений было многовато даже для него.

Положив соглашение на стол, Кэйхолл неторопливо закурил очередную сигарету, глубоко затянулся.

– Вот что, Адам, – голос его прозвучал неожиданно мягко, – давай-ка дела семейные отложим на потом. Позже я, может быть, соглашусь вернуться к этой теме, а сейчас уволь. Сейчас важнее другое. Каковы, например, мои шансы? Сумеешь ли ты остановить часы? Что у тебя на уме?

– Это зависит от ряда вещей, Сэм, от того, насколько подробно ты расскажешь о взрыве.

– Не вижу связи.

– Если откроются новые факты, мы найдем способ представить их. Такие способы существуют, поверь. Разыщем судью, который готов будет нас выслушать.

– Что за новые факты?

Адам перевернул страницу блокнота, написал на полях дату.

– Кто перегнал зеленый “понтиак” в Кливленд накануне взрыва?

– Не знаю. Один из подручных Догана.

– Имя его тебе известно?

– Нет.

– Брось, Сэм.

– Клянусь. Я не знаю. Я никого не видел. Машину просто оставили на стоянке. Предполагалось, что туда же я и верну ее.

– Почему ни в одном из процессов не упоминалось об этом человеке?

– Откуда мне знать? Кого интересовала мелкая сошка? Им был нужен я. По-другому объяснить не могу.

– Взрыв офиса Крамера стал уже шестым по счету?

– Я так думаю. – Голос Кэйхолла звучал приглушенно, как если бы Сэм опасался спрятанных в стенах комнаты микрофонов.

– Ты так думаешь?

– С той поры прошло немало времени. – Он прикрыл глаза. – Да, шестым.

– ФБР считает его шестым.

– Значит, так оно и есть. Феды никогда не ошибаются.

– А до Гринвилла зеленый “понтиак” уже использовался?

– Да. Пару раз, если мне не изменяет память. В нашем распоряжении имелось несколько машин.

– Все предоставлял Доган?

– Да. У него была торговля подержанными автомобилями.

– Знаю. В предыдущих случаях “понтиак” подгонял один и тот же человек?

– Я никогда не видел того, кто подгонял машины. Доган придерживался собственного стиля. Он соблюдал дьявольскую осторожность и скрупулезно просчитывал все варианты. Не стану утверждать, но водитель “понтиака” почти наверняка и представления не имел о том, кто я такой.

– Машины подгонялись уже с динамитом в багажнике?

– Да. Без исключений. Запасов взрывчатки Догану хватило бы на небольшую войну. Ведь феды так и не обнаружили его арсенал.

– Где ты научился обращаться со взрывчаткой?

– В летнем лагере Клана. Прочитал книжонку с инструкциями.

– А не в крови ли у тебя этот дар?

– Нет.

– Я не шучу. Так откуда он?

– На самом деле все очень просто. За полчаса и недоумок натаскается.

– Ну да. А потом у тебя уже появился некоторый опыт.

– Опыт помогает. Суть-то в том, чтобы зажечь спичку. Годится любая, лишь бы не отсырела. Вспыхивает огонек, ты подносишь его к концу бикфордова шнура и делаешь ноги. При достаточной длине шнура у тебя есть пятнадцать минут.

– Этим искусством владели все члены Клана?

– Все, с кем я был знаком.

– Ты и сейчас поддерживаешь с ним отношения?

– Нет. Меня бросили.

Адам внимательно наблюдал за лицом своего собеседника. Кэйхолл смотрел на него не мигая, морщины на лбу оставались неподвижными, в глазах не светилось ни сожаления, ни ярости. Внук опустил голову к блокноту.

– 2 марта 1967 года прозвучал взрыв в синагоге Хирша в Джексоне. Бомбу установил ты?

– Идешь прямо к цели, да?

– Вопрос несложный, правда? Сэм стиснул зубами фильтр.

– Почему это так важно?

– Просто ответь на него, и все. – Адам готов был сорваться. – Увиливать поздно.

– О таком меня еще не спрашивали.

– Что ж, пользуйся моментом. Да или нет?

– Да.

– Приехал туда на зеленом “понтиаке”?

– По-видимому.

– Кто находился рядом с тобой?

– С чего ты взял, что со мной еще кто-то был?

– Некий свидетель говорил, будто за несколько минут до взрыва мимо него проехал зеленый “понтиак” с двумя мужчинами внутри. Он даже узнал в тебе водителя.

– Ага. Старый добрый Баскар. Читал о нем в газетах.

– Он стоял на перекрестке, через который вы мчались к синагоге.

– Как же, стоял. Выйдя в три часа ночи в стельку пьяным из бара. Баскар, и ты об этом знаешь, ни разу не появился в зале суда. Его не приводили к присяге, не подвергали перекрестному допросу. Он молчал до того момента, пока газеты всей страны не напечатали мой портрет.

– По-твоему, он лгал?

– Нет, скорее всего просто не сознавал, что несет. Не забывай, Адам, ведь обвинение в этом взрыве мне так и не предъявили. Баскар не давал официальных свидетельских показаний. Вся история выплыла наружу только после того, как его раскопал в одном из борделей какой-то бойкий репортеришка.

– Хорошо, попробуем по-другому. Был ли кто-либо рядом с тобой утром 2 марта 1967 года, когда ты закладывал бомбу в синагогу Хирша?